Начало фанфика.

Поздняя осень по-хозяйски распоряжалась в природе. Она подновила краски небосвода, плеснув на него пронзительной сини; подобно художнику-модернисту, она резко выписала контуры облаков и сообщила теням в них глубокие насыщенные оттенки, каких не увидишь ни весной, ни летом; она сжала раскалённое яблоко солнца до размеров некрупного абрикоса, скуповатого на живительные лучи; она раззолотила листву редких деревьев и бескрайние травы поймы; она дохнула бодрящей свежестью, усмиряя беспокойное кружение мошкары над затопленными лугами и наполняя бодростью бегущих по ним пони.

Не дожидаясь, пока сумерки сгустятся в ночную темень, я поспешил следом за ним через анфиладу пыльных комнат, заполненных громоздкой старинной мебелью.
Запустение там виделось во всём: в отставших бугристых обоях, которые ниспадали к полу причудливыми наплывами покоробившейся бумаги; в безжизненно повисших оконных занавесях, похожих на давно немытые пряди чьей-то гривы; в скрипучих, вставших горбылём половицах; в изрезанных трещинами согбенных стенах, морщинистых, теряющих штукатурку и куски лепнины, подобно тому, как старики лишаются черт молодости. Две декады тому назад я бы не остался в этом доме ни минуты. Теперь же это запущенное пыльное убежище во всём подходило мне, безмолвно вторя моим невесёлым размышлениям.
Шилкарь не владел этим обширным и несуразным в своей запутанности домом, он просто-напросто занял пустовавшее строение с молчаливого позволения здешнего градоначальника. Не было у него и особых резонов копаться во множестве оставленных в комнатах вещей, кроме тех, которые могли быть полезны в хозяйстве. Иногда он перебирал сотни пыльных книг на полках окривевших шкафов в поисках достойных прочтения изданий.
Зато само это ветшающее строение, хранившее прохладу в любую жару, не раз завладевало умом моего радушного хозяина – по его собственному признанию; ночами я тоже чувствовал в приглушённо поскрипывающем безмолвии какую-то затаённую медлительную жизнь. Дом напоминал древнюю рептилию, залёгшую в зимнюю спячку или предавшуюся последнему в своей жизни сну: биение сердца этого громадного недвижного существа бывало настолько редким, а дыхание таким слабым, что я, заворожённый, временами полагал это создание окончательно мёртвым. Напрасно: не проходило получаса, как дряхлый ящер просыпался и принимался разминать затёкшие от долгого лежания члены, тихонько подвывая залётными сквознячками, испуская вздохи-шорохи осыпающейся штукатурки, кряхтя и поскрипывая рассохшимися балками. В такие моменты я чувствовал себя проглоченным и мысленно рвался прочь из готового распасться остова, покуда он не рассыпался в прах и не похоронил меня под массой крошащихся костей и дряхлой плоти.

Если представить себя пегасом и мысленно взмыть над городом и его окрестностями в тот утренний час, когда рачительные хозяева и хозяйки давно на ногах, непоседливые жеребята уже налажены в школу, лавочники, позёвывая, отпирают лари и раскладывают по лоткам свои товары, дюжие жеребцы-ломовики тянут по улицам телеги, гружёные чем угодно – от бочек с сидром до ящиков с ранними овощами, а те немногие засони, кто может себе позволить нежиться в постели до столь позднего времени, уже начинают сладко ворочаться перед неизбежным пробуждением, – так вот, если в этот час окинуть острым внимательным взглядом окрестности, можно составить исчерпывающее впечатление о пони, населяющих наш уютный городок и прилегающие веси. Впрочем, высматривать всех подряд – дело долгое и скучное, и уж тем более неинтересно уделять внимание жителям пыльного и грязного рабочего посёлка к северу от города, расположившегося у широкого зева шахты серебряного рудника среди терриконов пустой породы, поэтому... тпру, стоять! Как ни соблазнительна идея сперва рассказать о здешних власть предержащих, но это слишком избитый приём. Оставим-ка мы сих набольших «на сладкое» – не без умысла, само собой, – да пустимся сперва обозревать окрестности Ревеня и знакомиться с их обитателями.

Миновав окрестности Болотной Слободки, я ненадолго замираю на кромке невысокого речного обрыва, прислушиваясь к себе: не запыхался ли сударь маг? Если и запыхался, то самую малость. К шуму воды добавляется далёкий раскат грома: над предгорьями бушует сильная гроза, но отсюда виден только небольшой краешек тёмно-серой тучи. На другом берегу по морю пёстрого разнотравья ходит лёгкая рябь, зазывая пуститься в плавание – не только в переносном, но и в прямом смысле: громадная пойма Стремницы, поглощающая во время разлива долину Глинки почти до самого города, даже летом редко высыхает полностью. Я переплываю реку и спешу потеряться в бескрайнем пространстве пойменных лугов. Вот и заросшее мелководье, которое я преодолеваю в тучах тёплых брызг. Слепящие лучики бьют по глазам через прорехи в стене травы, из-под самых копыт с испуганным цвирканьем взмывают кулички, за ними, крякая, тяжело поднимается селезень; вокруг меня клубятся мириады насекомых, среди которых крошечными драконами реют стремительные стрекозы. Я продолжаю «глотать» путь верста за верстой, но травам нет конца. Испугавшись, что заблудился, нахожу маленький взгорок и забегаю на него, чтобы осмотреться. Оглушительный стрёкот кузнечиков в густой траве замолкает только на мгновение, чтобы вскоре возобновиться с новой силой. Мне удаётся понять, где я нахожусь, и теперь мой путь лежит на северо-запад, мимо Ягусмеша – древнего капища, составленного из высоких монолитных камней. Усталость даёт о себе знать, поэтому я некоторое время двигаюсь шагом, преодолевая неизвестно какое по счёту пойменное озерцо.
<...>
Мрачные, замшелые, в глубоких оспинах и морщинах, камни вырастают передо мной молчаливыми стражами неведомых границ. Они высятся в хмуром безмолвии. Возле них сами собой сходят на нет все окружающие звуки, кроме шума ветра. Слегка напрягши особое зрение, я замечаю невиданные радужные завихрения в воздушных потоках над менгирами и завязываю узелок на память: сюда нужно прийти позднее, чтобы как следует всё рассмотреть. А теперь, сударь маг, сворачивай на северо-восток и не мешкай!
Исполинские стоячие камни, от которых веет зябким холодом, вскоре остаются позади. Горячие солнечные лучи настойчиво щекочут мне лоб и правый висок, треплют шею, нагревают плечо и бок, но я не намерен вчистую проигрывать бег наперегонки с ретивым светилом: впереди уже поднимается городской холм, увенчанный собором. Всё шире расстилается складчатое покрывало зелени с зёрнышками белых стен, черепичных и соломенных крыш; они медленно поворачиваются и смещаются всё дальше к западу. Я уже порядком утомлён, но нахожу в себе силы взять правее, направляясь к жилищу наставника.