Ну, нельзя ж отставать от каких-то испанцев, честно.
Кое-где видна, конечно, английская многосуставчатая структура, но схватывается оно легко, и понятно сразу (быть может, egghead Твайлайт так и думает даже). Слишком прилизанно, по-моему, тоже плохо, особенно в жанре адвенчур.
О, и да - отдельное спасибо за то, как в первый раз даются имена и названия. Подозреваю, кого-то это может и напрягать, но лично я большой поклонник, когда текст содержит в себе островки другого языка.
Сообщений: 68
Страница 2 из 2 • 1, 2
Страница 2 из 2 • 1, 2
Сообщения от hyaena11
За имена и названия - уважаю! Слышится что-то почти морровиндовское, как "Ассурнибиби" или "Мзанченд")
Стиль ладный, но вот пунктуация страдает (хотя это уж кому что важней. Лично мне главное, чтобы был передан настрой, атмосфера, и тут настрой хорошо сооружён).
Стиль ладный, но вот пунктуация страдает (хотя это уж кому что важней. Лично мне главное, чтобы был передан настрой, атмосфера, и тут настрой хорошо сооружён).
Ну-ка - искусство поднятия мёртвых, 11 букв?
A Nightmare in Ponyville / кошмар в Понивиле (кроссовер с "Кошмаром на улице Вязов")
Fluttershy Visits the Zoo / Флаттершай наведывается в зоопарк
The Way of the Dodging Hoof / путь уклоняющегося копыта
Флаттершай хочет защитить своих любимых животных, но она хочет сделать это, никому не вредя. Ей нужен способ побеждать врагов без ударов, без касаний даже, ей нужен... Путь Уклоняющегося Копыта! Это история происхождения одного из самых таинственных навыков Флаттершай, ужасного Боевого Уклонения.
История базируется на финале второго сезона, где Флаттершай разбрасывает чейнджлингов исключительно уклонением.
Clop, Clop, Clop / клоп клоп клоп
адаптированная версия для детей:
A Nightmare in Ponyville / кошмар в Понивиле (кроссовер с "Кошмаром на улице Вязов")
=
Это была долгая ночь потрошения подростков и до-смерти-пугания их родителей, и Фредди Крюгер кошмарно устал. Он ступил через порог своего дома в аду (а как вы думали? Что он должен круглые сутки слоняться по улицам?) и повесил шляпу на чёрную шипастую вешалку у двери. Затем, он снял свой полосатый красно-зелёный свитер и тоже повесил его возле шляпы. Перчатку с окровавленными лезвиями, впрочем, он оставил на руке. Он уже давно практически сросся с нею, и физически, и ментально.
Фредди вяло поднялся по лестнице, оставляя на перилах глубокие царапины. - Чёрт, ну и денёк. - Он открыл дверь своей спальни. - Кто б знал, что убивать невинных, чтобы собрать урожай страха, может так изматывать, - продолжал он говорить с собой, пока брёл к ванной. - Ну, то есть, бывают, конечно, моменты, но давай ведь признаем: работёнка приелась.
Войдя в ванную, он подошёл к раковине и устало уставился на себя в треснувшем зеркале. Он отметил обгорелую кожу и рваные мышцы; всё как обычно.
Пожав плечами, он открыл шкафчик и взял себе бутылочку лосьона. Он скинул пробку и, используя лезвие указательного пальца, стал набирать себе геля и размазывать его по щекам, как масло по хлебу. Закончив с процедурой, он закрыл бутылочку, поставил её обратно на полку и закрыл шкафчик.
Он снова вгляделся в своё отражение, смотря, как капли лосьона рассасываются и смазывают его деформированное лицо. Уже лучше. Теперь, раз всё исполнено, настало время получить заслуженный отдых.
Он затворил за собою дверь ванной и ступил к кровати. Он сложил руки за спиною замочком и потянулся, затем покрутил шеей, что ответила серией тресков и щелчков. Наконец, он издал длинный вздох, отвернул одеяло и лёг на кровать (из гвоздей). Сон уже звал его, и вскоре его поглотила чернота.
---
Фредди крутился и ворочался в постели, бормоча себе что-то бессвязное сквозь сон. Он не помнил, чтобы его кровать-на-гвоздях хоть бы когда-нибудь была настолько... мягкой. Твердя себе некую адскую аффирмацию, он сел и протёр глаза. Он лежал посреди грунтовой дороги и посреди того, что выглядело как некий чудный городок с домиками под соломенными крышами. Взглянув под себя, он понял, что лежит на груде облаков. Вдобавок ко всему, на нём снова были свитер и шляпа.
- Чё за...?
Ещё раз оглядываясь, он зацепился взглядом за группки разноцветных, наверное, пони, тут и там курсирующих по улице. Некоторые были летающими пони, другие обычными, и были даже с рожками. Несколько пони улыбнулись ему и замахали когда поняли, что он смотрит на них.
- Где я? ...где я нафик?! - Он перехватил одного из тех пони, светло-жёлтого единорога, что как раз пробегал мимо. - Что это? Что это, чёрт возьми, такое? - Единорог просиял и поцеловал его в кончик носа. - Сукин сын! - оторопел Фредди. Он замахнулся и со всей дури швырнул пони в воздух, но его словил пролетавший мимо пегас.
- Классный бросок, - крикнул ему единорог, хихикнув над своим кульбитом. Фредди уставился на единорога со смесью неверия и ненависти. Пегас опустил единорога на землю, и оба весело отправились дальше по своим делам. - Что, дьявол побери, тут происходит?
Вдруг, он почувствовал, что сзади кто-то стоит. Он крутнулся и оказался лицом к лицу с огромной - и живой - порцией ярко-розовой сахарной ваты. Или нет... то всё же была пони. - Привет, мистер-странное-лицо-в-шляпе! Как хорошо, что ты пришёл в Понивиль! Потому что меня зовут Пинки Пай, и в честь прихода в Понивиль тебе нужно устроить вечеринку! Пожди тут, я сейчас возьму свою- - она отскочила от его лица и в следующее мгновение появилась, запряженная в яркую, - Привет-Тележку!
- О. Ну, похоже, это был ответ где я... ну, пусть будет... Но что тут блин происходит?
- Хихих, глупенький! Я же сказала - я устраиваю тебе вечеринку!
Фредди вытаращился на дико усмехающуюся розовую пони. - Ты хоть знаешь, кто я такой? Я живу тем, что убиваю подростков! Зачем мне вечеринка от какого-то розового куска дерьма?
- Потому что я люблю тебя!
- ...Что?
- Не стесняйся, это нормально! Все любят тебя! Правда ведь? - Все пони в пределах слышимости выразили своё согласие приветственными восклицаниями и подбадриваниями.
Фредди нервно огляделся по сторонам. - Что?! Меня никто не боится?
Пинки перестала прыгать и серьёзно посмотрела ему в глаза. - Конечно нет! Ну и что, что лицо у тебя, как если б ты упал на большую сковородку? Неважно что снаружи. Главное, что у тебя внутри!
Фредди нахмурился. - Тогда - ты ж не будешь возражать, если мы узнаем, что у тебя внутри! - Он подскочил к розовой пони и схватил её за шею, придавливая к земле. Он видел переполох и страх в округлившихся глазах, и высоко занёс вторую руку, чтобы распороть ей живот. Он уже готовился услышать крик агонии, который так любил, но вместо этого был бомбардирован... смехом!
- Хи-хи-хи! О-ох, перестань! Я боюсь щекотки! Пффхахахахаха! - Фредди отскочил и попятился от пони. - Ну, я имела ввиду буквально, - надулась Пинки.
Фредди в шоке уставился на розовую пони. Её даже не поцарапало! Он метнулся взглядом к руке, силясь понять, что пошло не так. Его зрачки расширил ужас. Перчатка исчезла, словно её и не бывало! Её место теперь занимало нечто с мягкими подушечками и пятью пучками перьев, прикреплённых к каждому пальцу. Он дико затряс рукою, пытаясь стряхнуть оружие щекотки.
- Охо. Похоже, будет буря, - сказала Пинки. Фредди оставил свои бесплодные попытки удалить подушечки и взглянул на небо. Над городом собирались большие синевато-лиловые облака.
- Ну а теперь что?
Вдруг, с одного облака упала бензопила и приземлилась у ног Фредди. Пока он осматривал её, сверху падали другие рандомные предметы.
- Облака! Они сыпят нам подарками! - счастливо воскликнула сиреневая единорожка, когда перед нею упал набор книг.
К Пинки вернулось её подпрыгивание. - О, о! Я хочу себе мяч!
Что-то щёлкнуло наконец в голове Фредди. Он медленно поднял бензопилу и запустил взревевший мотор. Он больше не мог этого выносить. Он развернул пилу к себе цепью и начал кричать, крик не умолкал до тех пор, пока пила не вошла ему в грудь, забрызгивая всё вокруг кровью.
---
Фредди распахнул глаза и сел в кровати, весь мокрый от холодного пота. Он пугано закрутил головой, пытаясь сообразить, где он. Поняв, что он вернулся в свою спальню, он издал вздох облегчения. - Чёрт, приснится ж такое, - сказал он себе, вытирая копытом вспотевший лоб.
- Пожди... - Он в шоке уставился на копыто. Паникуя, он вытащил вторую руку; тоже копыто. Его глаз дёрнулся. – Неет... - Он сорвал с себя одеяло, открывая себе кроваво-красное тело пони с чёрным хвостом, торчащим меж задних ног. - НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ-
---
Фредди распахнул глаза и сел в кровати, весь мокрый от холодного пота. Он экстренно - ошалело - выдернул из-под одеяла руки, пошевелил пальцами (и лезвиями). Сдёрнул остальное одеяло. Его тело, такое же как всегда. Он выдохнул в ещё большем облегчении и вновь откинулся на гвоздевую кровать. - Чёрт, приснится ж такое...
Мгновение он смотрел в потолок, затем снова сел. - Знаешь что? Я даже не хочу теперь спать. - Он свесил ноги и вяло поднялся с кровати. - Ну, что там у них по ящику, - буркнул он, покидая спальню и спускаясь на первый этаж. В гостиной, он рухнул на диван перед своим плазменным HD-телевизором и взял пульт. Он нажал кнопку, и экран ожил, показывая фиолетовый воздушный шар, вплывающий в плотные белые облака.
- Май литл пони, май литл пони. Аа-аа-аа-аа-
- FFFFUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUU-
Фредди вяло поднялся по лестнице, оставляя на перилах глубокие царапины. - Чёрт, ну и денёк. - Он открыл дверь своей спальни. - Кто б знал, что убивать невинных, чтобы собрать урожай страха, может так изматывать, - продолжал он говорить с собой, пока брёл к ванной. - Ну, то есть, бывают, конечно, моменты, но давай ведь признаем: работёнка приелась.
Войдя в ванную, он подошёл к раковине и устало уставился на себя в треснувшем зеркале. Он отметил обгорелую кожу и рваные мышцы; всё как обычно.
Пожав плечами, он открыл шкафчик и взял себе бутылочку лосьона. Он скинул пробку и, используя лезвие указательного пальца, стал набирать себе геля и размазывать его по щекам, как масло по хлебу. Закончив с процедурой, он закрыл бутылочку, поставил её обратно на полку и закрыл шкафчик.
Он снова вгляделся в своё отражение, смотря, как капли лосьона рассасываются и смазывают его деформированное лицо. Уже лучше. Теперь, раз всё исполнено, настало время получить заслуженный отдых.
Он затворил за собою дверь ванной и ступил к кровати. Он сложил руки за спиною замочком и потянулся, затем покрутил шеей, что ответила серией тресков и щелчков. Наконец, он издал длинный вздох, отвернул одеяло и лёг на кровать (из гвоздей). Сон уже звал его, и вскоре его поглотила чернота.
---
Фредди крутился и ворочался в постели, бормоча себе что-то бессвязное сквозь сон. Он не помнил, чтобы его кровать-на-гвоздях хоть бы когда-нибудь была настолько... мягкой. Твердя себе некую адскую аффирмацию, он сел и протёр глаза. Он лежал посреди грунтовой дороги и посреди того, что выглядело как некий чудный городок с домиками под соломенными крышами. Взглянув под себя, он понял, что лежит на груде облаков. Вдобавок ко всему, на нём снова были свитер и шляпа.
- Чё за...?
Ещё раз оглядываясь, он зацепился взглядом за группки разноцветных, наверное, пони, тут и там курсирующих по улице. Некоторые были летающими пони, другие обычными, и были даже с рожками. Несколько пони улыбнулись ему и замахали когда поняли, что он смотрит на них.
- Где я? ...где я нафик?! - Он перехватил одного из тех пони, светло-жёлтого единорога, что как раз пробегал мимо. - Что это? Что это, чёрт возьми, такое? - Единорог просиял и поцеловал его в кончик носа. - Сукин сын! - оторопел Фредди. Он замахнулся и со всей дури швырнул пони в воздух, но его словил пролетавший мимо пегас.
- Классный бросок, - крикнул ему единорог, хихикнув над своим кульбитом. Фредди уставился на единорога со смесью неверия и ненависти. Пегас опустил единорога на землю, и оба весело отправились дальше по своим делам. - Что, дьявол побери, тут происходит?
Вдруг, он почувствовал, что сзади кто-то стоит. Он крутнулся и оказался лицом к лицу с огромной - и живой - порцией ярко-розовой сахарной ваты. Или нет... то всё же была пони. - Привет, мистер-странное-лицо-в-шляпе! Как хорошо, что ты пришёл в Понивиль! Потому что меня зовут Пинки Пай, и в честь прихода в Понивиль тебе нужно устроить вечеринку! Пожди тут, я сейчас возьму свою- - она отскочила от его лица и в следующее мгновение появилась, запряженная в яркую, - Привет-Тележку!
- О. Ну, похоже, это был ответ где я... ну, пусть будет... Но что тут блин происходит?
- Хихих, глупенький! Я же сказала - я устраиваю тебе вечеринку!
Фредди вытаращился на дико усмехающуюся розовую пони. - Ты хоть знаешь, кто я такой? Я живу тем, что убиваю подростков! Зачем мне вечеринка от какого-то розового куска дерьма?
- Потому что я люблю тебя!
- ...Что?
- Не стесняйся, это нормально! Все любят тебя! Правда ведь? - Все пони в пределах слышимости выразили своё согласие приветственными восклицаниями и подбадриваниями.
Фредди нервно огляделся по сторонам. - Что?! Меня никто не боится?
Пинки перестала прыгать и серьёзно посмотрела ему в глаза. - Конечно нет! Ну и что, что лицо у тебя, как если б ты упал на большую сковородку? Неважно что снаружи. Главное, что у тебя внутри!
Фредди нахмурился. - Тогда - ты ж не будешь возражать, если мы узнаем, что у тебя внутри! - Он подскочил к розовой пони и схватил её за шею, придавливая к земле. Он видел переполох и страх в округлившихся глазах, и высоко занёс вторую руку, чтобы распороть ей живот. Он уже готовился услышать крик агонии, который так любил, но вместо этого был бомбардирован... смехом!
- Хи-хи-хи! О-ох, перестань! Я боюсь щекотки! Пффхахахахаха! - Фредди отскочил и попятился от пони. - Ну, я имела ввиду буквально, - надулась Пинки.
Фредди в шоке уставился на розовую пони. Её даже не поцарапало! Он метнулся взглядом к руке, силясь понять, что пошло не так. Его зрачки расширил ужас. Перчатка исчезла, словно её и не бывало! Её место теперь занимало нечто с мягкими подушечками и пятью пучками перьев, прикреплённых к каждому пальцу. Он дико затряс рукою, пытаясь стряхнуть оружие щекотки.
- Охо. Похоже, будет буря, - сказала Пинки. Фредди оставил свои бесплодные попытки удалить подушечки и взглянул на небо. Над городом собирались большие синевато-лиловые облака.
- Ну а теперь что?
Вдруг, с одного облака упала бензопила и приземлилась у ног Фредди. Пока он осматривал её, сверху падали другие рандомные предметы.
- Облака! Они сыпят нам подарками! - счастливо воскликнула сиреневая единорожка, когда перед нею упал набор книг.
К Пинки вернулось её подпрыгивание. - О, о! Я хочу себе мяч!
Что-то щёлкнуло наконец в голове Фредди. Он медленно поднял бензопилу и запустил взревевший мотор. Он больше не мог этого выносить. Он развернул пилу к себе цепью и начал кричать, крик не умолкал до тех пор, пока пила не вошла ему в грудь, забрызгивая всё вокруг кровью.
---
Фредди распахнул глаза и сел в кровати, весь мокрый от холодного пота. Он пугано закрутил головой, пытаясь сообразить, где он. Поняв, что он вернулся в свою спальню, он издал вздох облегчения. - Чёрт, приснится ж такое, - сказал он себе, вытирая копытом вспотевший лоб.
- Пожди... - Он в шоке уставился на копыто. Паникуя, он вытащил вторую руку; тоже копыто. Его глаз дёрнулся. – Неет... - Он сорвал с себя одеяло, открывая себе кроваво-красное тело пони с чёрным хвостом, торчащим меж задних ног. - НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ-
---
Фредди распахнул глаза и сел в кровати, весь мокрый от холодного пота. Он экстренно - ошалело - выдернул из-под одеяла руки, пошевелил пальцами (и лезвиями). Сдёрнул остальное одеяло. Его тело, такое же как всегда. Он выдохнул в ещё большем облегчении и вновь откинулся на гвоздевую кровать. - Чёрт, приснится ж такое...
Мгновение он смотрел в потолок, затем снова сел. - Знаешь что? Я даже не хочу теперь спать. - Он свесил ноги и вяло поднялся с кровати. - Ну, что там у них по ящику, - буркнул он, покидая спальню и спускаясь на первый этаж. В гостиной, он рухнул на диван перед своим плазменным HD-телевизором и взял пульт. Он нажал кнопку, и экран ожил, показывая фиолетовый воздушный шар, вплывающий в плотные белые облака.
- Май литл пони, май литл пони. Аа-аа-аа-аа-
- FFFFUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUUU-
Fluttershy Visits the Zoo / Флаттершай наведывается в зоопарк
=
Флаттершай очень нравилось бывать в зоопарке. Целые месяцы она жила в предвкушении этого визита, и вот теперь решила, что время настало. Конечно, было бы неплохо, если бы ей составили компанию и её друзья, но их утром, скорей всего, ждали свои дела, и она не хотела лишать их сна. Приближаясь к понивильскому зоопарку, она с наслаждение вдыхала свежий ночной воздух и любовалась половинкой луны; младшая Принцесса постаралась сегодня на славу.
Но, конечно, что же это за визит в зоопарк без всех необходимых там вещей? Она повернулась к Ангелу, всегдашнему своему спутнику в её посещениях. Он опустил наземь большую сумку и расстегнул молнию.
Флаттершай кивнула и зашептала, - хорошо, Ангел. Твайлайт говорит, что всегда семь раз отмерь, поэтому, давай ещё раз пройдёмся по списку. Еда? - Ангел вытянул несколько кулёчков с рыбой, овощами и прочими лакомствами для животных. - Есть. Вода? - Ангел показал несколько бутылок с водой. - Есть. Фонарь? - Он вынул два фонаря. - Есть. Сетка и верёвки? - ей в копыта легли различные виды вышеозначенных предметов. - Есть. Маски и перчатки? - Ангел уже надел свои и подал Флаттершай её. - Есть. Чёрная краска? - Кролик скакнул к её бедру и стал закрашивал метку. - Есть. Хлороформ, тряпки, снотворное? - Ангел взял в лапу бутылочку, и в другую сухие тряпки, кивая ещё на духовое ружьё и иглы в сумке.
- Хорошо; думаю, у нас всё! - сказала Флаттершай, надевая свою маску. - Теперь, помни, Ангел, что выдрам и морским котикам нужно быть около воды, поэтому мы освободим их последними. Перед этим сервалов, и перед ними - обезьян. Но прежде всего мы освободим древесных лягушек и орлов-гарпий, хорошо? - Кролик кивнул, ещё озираясь и проверяя, не увидели ли их. Он, безусловно, знал, что безопасность у зоопарка жуткая, но он всегда так нервничал перед походами. В любой момент всё могло пойти наперекосяк, но Флаттершай ведь было всё равно не уговорить. Она уже надела перчатки и держала фонарик во рту, тихо намурлыкивая себе какую-то мелодию. Он пожал плечами, собрал сумку и потащился к зоопарку, лапами по земле повторяя маршрут летевшей вверху пегаски.
Попасть на территорию было довольно легко; всего-то и требовалось, что перелететь над воротами. Выбраться - вот выбраться уже труднее; нужно было справится с цепями и замками у главного входа. Ну что же, среди его достоинств была и предусмотрительность, и Флаттершай теперь отметила это словами благодарности за прихваченный болторез. Он стоял на стрёме, пока она перерезала цепь - с лязгами и звяканьем, что несколько сверх меры затревожили тишину ночи и натянутые нервы Ангела. К счастью, за несколько бездыханных секунд на шум никто не пришёл. Её сообщник облегчённо выдохнул.
- Давай, Ангел, нужно спешить, - шепнула Флаттершай. Она убрала болторез и неслышно спорхнула с места перелететь туда, где выставлялись древесные лягушки; Ангелу её оставалось прыгать позади. Добравшись с ним до террариума, Флаттершай мягко стукнула в стекло и улыбнулась. - Бедненькие, запертые здесь в этой меленькой коробочке, где вам даже ножки не размять, - шептала она, перелетая через стекло и принимаясь собирать лягушек. Она была рада, что не забыла в этот раз перчатки. - Но ничего. Сейчас Тётя Флаттершай заберёт вас в такое место, где вы сможете прыгать везде где ваши сердечки пожелают.
Ангел закатил глаза; их дом, конечно, был просторным, но не резиновым всё же, и он не хотел опять таких теснот как в прошлый раз, когда они держали у себя клетки с экзотической фауной перед отправкой в Зебабве (ему до сих пор являлись в кошмарах гиены, которых он заманивал собою в клетки в качестве приманки). Флаттершай уложила лягушек на валун за террариумом и зашептала, - держитесь за мной, ведь нам нужно освободить ещё нескольких ваших друзей, - и они послушно запрыгали за кобылой. Ангел никогда не понимал, как это у неё выходит.
В остаток ночи, всё шло по плану. Белки-летяги немного упирались, динго легко соблазнились собачьими галетами и рыбой; сервалов, правда, пришлой-таки усыпить, чтобы Ангел не стал им ночной закуской. Понемногу, "освобождённый" зверинец рос. Животные покорно следовали за Флаттершай, перемещаясь каждый своим способом как за пророком в землю обетованную; не своим ходом кочевали только сервалы, которых пегаска тащила на спине.
Ангел заканчивал огибать водоём с тюленями, когда вдруг услышал шаги. Он обернулся к Флаттершай и поднял лапу в знак остановиться, затем выглянул из-за угла. Что ж, весьма ожидаемо; ночной сторож вышел на обход и как раз приближался к их месту. Ангел вернулся и замахал Флаттершай обогнуть клетку по кругу, строя лапами ряд жестов, обозначавший чрезвычайный план 9C. Флаттершай без слов кивнула, шепнула группе животных "я скоро вернусь" и метнулась за клетку.
Ангел глубоко вздохнул и стал ждать. Прямо когда сторож уже готовился повернуть за угол, он прыгнул. Сторож-земнопони моргнул и глянул вниз на Ангела. - Смотри-ка - как это ты выбрался, да взял ещё этот наряд? - сказал он, потирая голову.
Сторож вдруг затих, заметив за Ангелом массу других животных - жаб, птиц, котов, обезьян и всех кого только представишь. - В Селе- - но фраза обрезалась, когда его схватили сзади, и чьё-то копыто прижало к морде влажную тряпку. Какую-то секунду он ещё боролся, но сознание уже отбывало, и тело безвольно обмякло.
- Простите, Мистер Сторож, - мягко укладывая лишившегося чувств пони на землю, прошептала Флаттершай, - но эти животные нуждаются во мне. Я уверена, что Вы поймёте. Пока же, отдохните от трудов. - Она оттащила сторожа и спрятала его за кустами. Она кивнула Ангелу и снова воспарила над землёй, опять ведя животных. Вытягивать тюленей и выдр копытам было несколько скользко, но совершенно не трудно, и так, пройдя успешно каждый пункт своего списка, пегаска с кроликом стали загонять животных к главным воротам.
- А теперь давайте отправимся в наш новый дом и в наши новые кроватки, - вставая во главе ночного исхода, сказала Флаттершай. - Вы все, наверное, очень устали. Но не волнуйтесь; теперь у вас будет намного лучший дом.
- Спасибо что позволила нам попытать себя в стрижке питомцев, Флаттершай! - сказала Эпплблум, с головы до копыт усыпанная обрезками собачьей шерсти, которой также хорошо валялось по всей гостиной Флаттершай.
Свити Бель просто кивнула - сказать мешала щётка во рту, и отстранилась, когда Скуталу ввольную махнула ножницами и в свою благодарность. - Да - у тебя всегда такая классная коллекция животных! - сказала она.
Флаттершай мотнула головой, с опаской косясь на те лезвия. - О, это ничего, девочки - прости, Скуталу, не могла бы ты положить их, пожалуйста? Спасибо, - думаю, я просто люблю ухаживать за животными, вот они и прижились.
- Целая куча прижилась! - сказала Эпплблум, всё безуспешно пытаясь отряхнуться от приставшей шерсти. - Я никогда не видела, чтобы у кого-то было так много. Это как целый свой домашний зоопарк!
Свити Бель выложила свою щётку. - О - вы слышали, кстати, последние новости? Вчера ночью кто-то ворвался в зоопарк и-
- Так, никто не хочет печенья? У меня на кухне приготовлено отличное печенье. Угоститесь? Шоколадное!
Но, конечно, что же это за визит в зоопарк без всех необходимых там вещей? Она повернулась к Ангелу, всегдашнему своему спутнику в её посещениях. Он опустил наземь большую сумку и расстегнул молнию.
Флаттершай кивнула и зашептала, - хорошо, Ангел. Твайлайт говорит, что всегда семь раз отмерь, поэтому, давай ещё раз пройдёмся по списку. Еда? - Ангел вытянул несколько кулёчков с рыбой, овощами и прочими лакомствами для животных. - Есть. Вода? - Ангел показал несколько бутылок с водой. - Есть. Фонарь? - Он вынул два фонаря. - Есть. Сетка и верёвки? - ей в копыта легли различные виды вышеозначенных предметов. - Есть. Маски и перчатки? - Ангел уже надел свои и подал Флаттершай её. - Есть. Чёрная краска? - Кролик скакнул к её бедру и стал закрашивал метку. - Есть. Хлороформ, тряпки, снотворное? - Ангел взял в лапу бутылочку, и в другую сухие тряпки, кивая ещё на духовое ружьё и иглы в сумке.
- Хорошо; думаю, у нас всё! - сказала Флаттершай, надевая свою маску. - Теперь, помни, Ангел, что выдрам и морским котикам нужно быть около воды, поэтому мы освободим их последними. Перед этим сервалов, и перед ними - обезьян. Но прежде всего мы освободим древесных лягушек и орлов-гарпий, хорошо? - Кролик кивнул, ещё озираясь и проверяя, не увидели ли их. Он, безусловно, знал, что безопасность у зоопарка жуткая, но он всегда так нервничал перед походами. В любой момент всё могло пойти наперекосяк, но Флаттершай ведь было всё равно не уговорить. Она уже надела перчатки и держала фонарик во рту, тихо намурлыкивая себе какую-то мелодию. Он пожал плечами, собрал сумку и потащился к зоопарку, лапами по земле повторяя маршрут летевшей вверху пегаски.
Попасть на территорию было довольно легко; всего-то и требовалось, что перелететь над воротами. Выбраться - вот выбраться уже труднее; нужно было справится с цепями и замками у главного входа. Ну что же, среди его достоинств была и предусмотрительность, и Флаттершай теперь отметила это словами благодарности за прихваченный болторез. Он стоял на стрёме, пока она перерезала цепь - с лязгами и звяканьем, что несколько сверх меры затревожили тишину ночи и натянутые нервы Ангела. К счастью, за несколько бездыханных секунд на шум никто не пришёл. Её сообщник облегчённо выдохнул.
- Давай, Ангел, нужно спешить, - шепнула Флаттершай. Она убрала болторез и неслышно спорхнула с места перелететь туда, где выставлялись древесные лягушки; Ангелу её оставалось прыгать позади. Добравшись с ним до террариума, Флаттершай мягко стукнула в стекло и улыбнулась. - Бедненькие, запертые здесь в этой меленькой коробочке, где вам даже ножки не размять, - шептала она, перелетая через стекло и принимаясь собирать лягушек. Она была рада, что не забыла в этот раз перчатки. - Но ничего. Сейчас Тётя Флаттершай заберёт вас в такое место, где вы сможете прыгать везде где ваши сердечки пожелают.
Ангел закатил глаза; их дом, конечно, был просторным, но не резиновым всё же, и он не хотел опять таких теснот как в прошлый раз, когда они держали у себя клетки с экзотической фауной перед отправкой в Зебабве (ему до сих пор являлись в кошмарах гиены, которых он заманивал собою в клетки в качестве приманки). Флаттершай уложила лягушек на валун за террариумом и зашептала, - держитесь за мной, ведь нам нужно освободить ещё нескольких ваших друзей, - и они послушно запрыгали за кобылой. Ангел никогда не понимал, как это у неё выходит.
В остаток ночи, всё шло по плану. Белки-летяги немного упирались, динго легко соблазнились собачьими галетами и рыбой; сервалов, правда, пришлой-таки усыпить, чтобы Ангел не стал им ночной закуской. Понемногу, "освобождённый" зверинец рос. Животные покорно следовали за Флаттершай, перемещаясь каждый своим способом как за пророком в землю обетованную; не своим ходом кочевали только сервалы, которых пегаска тащила на спине.
Ангел заканчивал огибать водоём с тюленями, когда вдруг услышал шаги. Он обернулся к Флаттершай и поднял лапу в знак остановиться, затем выглянул из-за угла. Что ж, весьма ожидаемо; ночной сторож вышел на обход и как раз приближался к их месту. Ангел вернулся и замахал Флаттершай обогнуть клетку по кругу, строя лапами ряд жестов, обозначавший чрезвычайный план 9C. Флаттершай без слов кивнула, шепнула группе животных "я скоро вернусь" и метнулась за клетку.
Ангел глубоко вздохнул и стал ждать. Прямо когда сторож уже готовился повернуть за угол, он прыгнул. Сторож-земнопони моргнул и глянул вниз на Ангела. - Смотри-ка - как это ты выбрался, да взял ещё этот наряд? - сказал он, потирая голову.
Сторож вдруг затих, заметив за Ангелом массу других животных - жаб, птиц, котов, обезьян и всех кого только представишь. - В Селе- - но фраза обрезалась, когда его схватили сзади, и чьё-то копыто прижало к морде влажную тряпку. Какую-то секунду он ещё боролся, но сознание уже отбывало, и тело безвольно обмякло.
- Простите, Мистер Сторож, - мягко укладывая лишившегося чувств пони на землю, прошептала Флаттершай, - но эти животные нуждаются во мне. Я уверена, что Вы поймёте. Пока же, отдохните от трудов. - Она оттащила сторожа и спрятала его за кустами. Она кивнула Ангелу и снова воспарила над землёй, опять ведя животных. Вытягивать тюленей и выдр копытам было несколько скользко, но совершенно не трудно, и так, пройдя успешно каждый пункт своего списка, пегаска с кроликом стали загонять животных к главным воротам.
- А теперь давайте отправимся в наш новый дом и в наши новые кроватки, - вставая во главе ночного исхода, сказала Флаттершай. - Вы все, наверное, очень устали. Но не волнуйтесь; теперь у вас будет намного лучший дом.
- Спасибо что позволила нам попытать себя в стрижке питомцев, Флаттершай! - сказала Эпплблум, с головы до копыт усыпанная обрезками собачьей шерсти, которой также хорошо валялось по всей гостиной Флаттершай.
Свити Бель просто кивнула - сказать мешала щётка во рту, и отстранилась, когда Скуталу ввольную махнула ножницами и в свою благодарность. - Да - у тебя всегда такая классная коллекция животных! - сказала она.
Флаттершай мотнула головой, с опаской косясь на те лезвия. - О, это ничего, девочки - прости, Скуталу, не могла бы ты положить их, пожалуйста? Спасибо, - думаю, я просто люблю ухаживать за животными, вот они и прижились.
- Целая куча прижилась! - сказала Эпплблум, всё безуспешно пытаясь отряхнуться от приставшей шерсти. - Я никогда не видела, чтобы у кого-то было так много. Это как целый свой домашний зоопарк!
Свити Бель выложила свою щётку. - О - вы слышали, кстати, последние новости? Вчера ночью кто-то ворвался в зоопарк и-
- Так, никто не хочет печенья? У меня на кухне приготовлено отличное печенье. Угоститесь? Шоколадное!
The Way of the Dodging Hoof / путь уклоняющегося копыта
Флаттершай хочет защитить своих любимых животных, но она хочет сделать это, никому не вредя. Ей нужен способ побеждать врагов без ударов, без касаний даже, ей нужен... Путь Уклоняющегося Копыта! Это история происхождения одного из самых таинственных навыков Флаттершай, ужасного Боевого Уклонения.
История базируется на финале второго сезона, где Флаттершай разбрасывает чейнджлингов исключительно уклонением.
=
Это было раннее утро, и петух гордо вышел из своего курятника около дома Флаттершай. Он глубоко вдохнул, уже готовясь закукарекать, как вдруг мимо него пронеслось что-то белое - как снежно-белая ракета, и на огромной скорости. Петуха крутило некоторое время словно волчок, и затем он упал, глаза закатились в головокружении.
Белый снаряд остановился у двери дома и начал быть похожим на кролика, только очень сердитого и расстроенного. Ангел заколотил в дверь и колотил до тех пор, пока Флаттершай не открыла.
- О, привет, Ангел, - приветствовала своего любимца Флаттершай. - Чего бы ты хотел сегодня на завтрак? Может... О Ангел, мой Ангел, тебя побили!!! - закричала Флаттершай, вдруг замечая у него подбитый глаз.
- Кто тебя обидел? Кто? - допытывалась Флаттершай, в то время как Ангел тихо плакал и неоднократно указывал лапой на лес.
- Это был другой кролик?
Ангел замотал головой и начал изображать обморок. О горе мне, говорило его лицо.
- Это был барсук?
Но Ангел снова затряс головой.
- Енот?
Да, да! Енот!
Ангел бурно закивал головой и лёг на землю, ноги подняты к небу.
Я умираю, Флаттершай, отомсти за меня.
- Так, ум, что ты хочешь чтобы я сделала? - спросила Флаттершай. - Мы можем пойти и найти это существо, и я могу попробовать поговорить с ним... и если это не поможет, я всегда могу использовать Взгляд... Хотя я, конечно, не хотела бы, если в том не будет крайней необходимости.
Нет, Флаттершай. Я хочу, чтобы этот енот пострадал, око за око.
Ангел встал и замотал головой.
- Ангел, почему этот енот ударил тебя? Я знаю всех лесных существ, и все еноты здесь очень хорошие.
Ангел начал ставить свою пантомиму, что была бы берущим за душу повествованием о культурных различиях между кроликами и енотами, полной утрате культуры общения в современном обществе и о ссоре возле куста ягод, если б только он не показал всё это за неполных 15 секунд.
- Ум... и? - Флаттершай была смущена и в некотором замешательстве.
Ангел прервал выступление, нахмурил брови и ударил как кулаком несколько раз правой лапой в левую.
Я знаю его запах. Я выслежу его. Съем его кости.
- Ангел, я не сделаю этому еноту больно. Мы реши дело миром, и вы обменяетесь лапопожатиями, хорошо?
Внезапно, Флаттершай поняла, что Ангел машет ей перед лицом невесть откуда вытащенным рекламным листком.
Все эти еноты заплатят.
Флаттершай пригляделась к листку.
- Школа боевых искусств Шāн Янг Шорта. Лучший способ защитить себя.
Да, защититься, правильно. Знаю я один способ защиты; это - нападение!!!
Ангел ожидающе сложил лапы на груди.
- Ну хорошо, - сказала Флаттершай. - Если ты хочешь узнать, как защищаться, я могу взять тебя туда. - Флаттершай нахмурилась. Она ещё не была уверена, что это полностью хорошая идея. - По крайней мере, если этот енот снова будет приставать к тебе, ты не будешь беззащитен.
Сотру его в порошок.
Флаттершай упаковала себе седлосумку, и они с Ангелом вышли из дому.
* * *
Когда Флаттершай и Ангел добрались до школы, был уже полдень, но здание, по-видимому, было по-прежнему закрыто. Перед самой школой располагались несколько группок пони, и все были жеребцами. Одна фигура стояла чуть поодаль остальных, сохраняя дистанцию. Это был Айрон Вил - минотавр, с которым Флаттершай познакомилась несколькими месяцами ранее.
Флаттершай оглядела толпу и поняла, что Айрон Вил - единственный из всех, кого она тут знает, так что она подошла к нему.
- Ум... Извините, мистер Айрон Вил.. - начала она, - но почему все стоят? Я вижу, дверь закрыта?
- Ха, кто это тут у нас! Флаттершай, мой слушатель! - минотавр был явно удивлён присутствием её тут. - Нет, Флаттершай, додзё не закрыто. Просто в додзё принимают только самых достойных! И тем, кто войдёт туда сегодня, буду я, Айрон Вил!!! Я НЕ ПРИМУ ОТКАЗА!!!
Флаттершай подняла бровь. - Но... это не ты разве учишь отказывать?
- Айрон Вил не учит тому, что Айрон Вилу можно отказывать! - сказал минотавр. - И пока в школу не ступлю я, туда никто не ступит. Даже ТЫ! - прокричал он и произвёл руками и ногами грозно-внушительные жесты.
- О, нет, ты всё не так понял. Это не я пришла записываться в школу. Это Ангел.
Айрон Вил наклонился к самой земле приглядеться к белому кролику, тогда вспыхнул смехом. - ХА! ХА! Это жалкое существо недостойно учится у Шорт Шāна! Только взгляни на эти...
ШМЯК!!! - остроту Айрон Вила быстро прервал хук справа Ангела. Айрон Вил умолк и стал потирать челюсть. - Ну, признаю, у этого кролика есть дух воина, есть... - сказала Айрон Вил и отодвинулся от Флаттершай с питомцем. - Но я наблюдаю за вами двумя!!! - проревел они указал двумя пальцами на свои глаза, затем на глаза Ангела. Кролик повторил жест и взял суровое лицо.
Флаттершай взяла Ангела к себе на спину, и они двинулись к основной группе пони. Один жеребец был ей знаком, так что она решила подойти и, может быть, узнать побольше.
- Ум... Простите?
- ДЫАААА?!?! - вопросительно проревел белый пегас.
- Я... не совсем поняла... - сглотнула Флаттершай. - Получается, все ждут здесь, пока кто-то не выйдет и не пригласит нас зайти в додзё, так?
- ДЫАААА!!! - в этот раз крик пронизывали подтверждающие интонации.
- И, значит, нам не остаётся ничего другого, кроме как ждать?
- ДЫАААА... - Флаттершай бы поклялась, что уловила в голосе нотки горя и досады. - Спасибо тогда.
Флаттершай повернулась к своему очаровательному любимцу, чье терпение было так невелико. - Ну, ты слышал, Ангел. Всё ещё хочешь ждать?
Кролик лишь сложил лапы на груди и продолжил барабанить лапой.
* * *
Прошли часы, и народу возле додзё поубавилось. Жеребец за жеребцом, пони отбывали; некоторые оказывались терпеливее и стойче прочих, но в итоге там осталось только трое кандидатов: Флаттершай, Ангел и Айрон Вил, что лёг пока чуть подремать.
Внезапно, там раздался низкий звук гонга, и двери додзё разъехались.
- Ангел, просыпайся! - Флаттершай мягко тронула кролика, но без особого эффекта. Ангел спал без задних ног.
- Ты! Жёлтая! Тебя сочли достойной! Войди в додзё! Сейчас! - Флаттершай подняла голову.
Перед нею стоял козерог. Он был ниже её, но длинные витые рога даже восполняли разницу и придавали вид ему весьма грозный. Золотисто-карие глаза испытывали в прищуре мир из-под кущистых бровей, что разделяли свой снежно-белый цвет с длинными и тонкими усиками и бородой, тянувшейся бы по земле, будь она хоть на дюйм длиннее. Он был одет в красный шёлковый халат, что лишь подчёркивал весь гнев, пылавший на его лице.
- Ох, ум, добрый день, - начала Флаттершай. - Вы, должно быть...
- Меня зовут Шāн Янг! - отчеканил козерог. - Но для тебя я отныне - "шифу"! Опусти своего любимца! Твоя тренировка начинается сию секунду! - скомандовал Шāн Янг и развернулся, уже возвращаясь в додзё.
- Ум, а меня зовут Флаттершай. Мистер Шенг... Шен Янг... - Тогда Флаттершай вспомнила рекламный листок. - Мистер Шорт, боюсь, Вы немного оши... - Слово "ошиблись" застряло у неё в горле, когда Шāн повернул голову и пригвоздил её суровым взглядом.
Внезапно и без всяких, он поднял с земли камень и кинул с большой силой в Флаттершай. Флаттершай инстинктивно вспорхнула в воздух и уклонилась.
- Никаких ошибок! - проворчал козерог.
- Мастер Шенг! Мастер Шенг! - похоже, гонг всё же пробудил Айрон Вила от дрёмы. - Почему вы впускаете её, но отказываете Айрон Вилу? Я требую обучения, потому что Айрон Вил достоин!
Шāн Янг смерил минотавра долгим взглядом. Тогда он вошёл в додзё и хлопнул дверью у него перед носом. Несколько моментов спустя, пока Флаттершай и Айрон Вил пытались сообразить, как можно хлопнуть задвигающейся дверью, он появился снова, держа во рту ведро краски и большую кисть. Он вротил их недоумевающему минотавру.
- Ты! Выкрась забор вокруг додзё. Внимательно, длинные мазки, вверх и вниз.
Айрон Вил не мог поверить собственным ушам. - Вы что, шутите? Айрон Вил пришёл сюда не для того, чтобы заборы красить!!! Я должен... - внезапно, на него как откровение спустилось, лицо просияло. - ...Я вижу! Конечно, мастер, как скажете! - кивнув в сметливости, минотавр поднял ведро с кистью и отправился к забору.
- Хорошо. Футта-ши! Следуй за мной! - сказал козерог и вошёл в додзё.
- Ум, Флаттершай правда, - прошептала пегаска и порысцевала к двери, оставляя Ангела видеть сны на траве.
* * *
- Каково величайшее оружие, Футта-ши? Отвечай! - сказал Шāн и бросил в жёлтую пегаску белое кимоно, которое вынул сейчас из сундука.
- Ну, вообще-то я стараюсь решать все конфликты мирно насколько это возможно. По-моему, насилие - это всегда не лучший выход. Это... не то.
- Ах, вижу - твоё понимание совершенно, Футуша! - воскликнул козерог. - Сперва мы вводим врага в заблуждение, заставляем его увериться, что мы слабы и беспомощны, и затем... МЫ СОКРУШАЕМ ИХ НАШИМ НЕДЕЯНЬЕМ И БЕЗМЯТЕЖИЕМ! Теперь я вижу - ты прирождённая убийца!
-Да, и затем мы... ум, что? - Флаттершай была в шоке. - Нет-нет-нет! Я никогда ни разу в жизни даже не ударила никого! И пожалуйста не произносите то страшное слово! - пискнула Флаттершай.
- Ох, конечно - всегда тихие! - молвил мастер Шāн. - Не тревожься! Как идущей по пути Уклоняющегося Копыта, тебе не придётся никого ударять...
- Это большое облегчение. - Некоторое время Флаттершай думала, что всё-таки попала в правильное место.
- ПОТОМУ ЧТО ТЫ СОКРУШИШЬ ИХ ИХ СОБСТВЕННОЙ СИЛОЙ И СВОЕЙ ВОЛЕЙ!!!
- О мой.
* * *
- Чтобы стать подлинным мастером Пути Уклоняющегося Копыта, - вёл мастер Шāн, вышагивая перед Флаттершай в саду додзё, - ты должна научиться уклоняться от неуклонимого! Теперь, уклонись от этих кирпичей! - Действительно, перед ними стояла стопка кирпичей.
- Ум, простите меня, шифу, но как я могу уклониться от того, что даже не двигается? - спросила Флаттершай.
- Уклоняйся! - рявкнул козерог.
- Ум... хорошо. - Флаттершай медленно приблизилась к стопке. Она глянула на учителя, что дал ей сдержанный кивок. Всё ещё неуверенная как поступать, Флаттершай быстро отскочила в сторону, тогда сжалась в комок и покрыла голову копытами и крыльями, крепко зажмурив глаза.
Шāн Янг Шорт вздохнул. - Нам многое предстоит пройти. Твоя техника хороша, но тебе недостаёт веры, убеждённости.
- Но шифу, что вы просите меня сделать? - спросила Флаттершай.
- Ну, в основном всё то же, но с кое-чем ещё поверх. Примерно... ВОТ ТАКОЕ! – Шāн прыгнул с места вбок и принял положение плода, передними ногами защищая голову. Стопка кирпичей немедленно раскололась в щебень и взднявшуюся пыль.
- О мой. Нам и правда многое предстоит пройти.
* * *
- Секретом и ключом к успешному уклонению, - отхлебнув чая, сказал Мастер Шāн, - является твоё желание избежать контакта с противником. Или же с валуном, что катится на тебя, угрожая СМЯТЬ ТЕБЯ В КРОВАВУЮ КАШУ!
- Ух, я думаю, во мне найдётся много такого желания, шифу, - ответила Флаттершай.
Двери в комнату разъехались, и заглянул Айрон Вил. - Мастер, - сказал он, - я покрасил забор, как вы просили. У вас будут ещё дела, которые бы Айрон Вил свершил в ваше имя?
- Хорошо, хорошо! - погладил бороду Шāн. - Тогда, иди вымой посуду. - Очень аккуратные движения. Очень точные круги руками, вот так. - Он очертил в воздухе несколько. - Начинай! - скомандовал он, и минотавр исчез.
- Теперь что до тебя, Флейт-а-ши, - продолжал её учитель. - Чтобы ускорить твоё обучение, мы применим древнюю технику. Она позволяет тебе стать мастером любого вида боя, в любом боевом искусстве за всего за несколько часов, вместо долгих лет... но тебе не позволено никому о ней говорить!
- О, шифу, а если-
- НИКОМУ!
- Хорошо, - шепнула Флаттершай. - Это очень хорошо, потому что мне ещё нужно домой покормить моих животных. Но, ум, что это за техника?
- Музыка, - сказал козерог и пошёл пыльному граммофону в углу комнаты.
- Музыка?
- Ну да, музыка. Вобрать мудрость веков бывает нелегко, но с правильным сопровождением - это дело простых часов! - Шāн смахнул с граммофона пыль и взял с полки пластинку. Флаттершай успела заметить имя.
- Джо... Еспонито? Как долго длится запись, шифу?
- Около трёх минут!
- О мой. Надеюсь, она зацикливается.
- Довольно слов.
К ТРЕНИРОВКЕ!!!
* * *
- Первое что нам нужно отточить, это уклонение от движущихся предметов! - выкрикнул козерог и потянут рычаг сбоку в стене.
В Флаттершай полетела тупая стрела без наконечника.
Флаттершай легко уклонилась, и стрела ударилась в большой щит для стрельбы позади.
- Ну, это было не-... эй! - выкрикнула она, когда другая тупая стрела почти зацепила её за ногу. - О, это бы-... Ах! - Третья стрела попала ей чуть пониже крупа. Четвёртая соблюла точность. И пятая. Тринадцатая...
* * *
- Форму уклонению даёт твоя воля, а в равной степени и тело! Когда ты со страшной силой хочешь избежать какого-то удара, энергия твоего уклонения сплетается с концентрацией, они резонируют и вместе создают волну ментальной силы! - сказал Мастер Шāн и уклонился от огромного деревянного тарана, что качался на цепях туда-сюда.
- О, и так на этой силе я могу защитить себя... и своих друзей тоже! - улыбнулась Флаттершай.
- Тоже, да... И СОКРУШИТЬ ВСЕХ ВЫСТУПИВШИХ ПРОТИВ ВАС! - проорал Мастер Янг и снова уклонился от гигантского маятника, отчего с десяток дюймов его с конца разлетелось в щепки.
- Хах?
- Попробуй улучшить своё уклонение, крича.
- И что я должна кричать?
- Любое что соответствует ситуации. Что ты обычно кричишь, когда в опасности?
- Ум, наверно что-то вроде "оставьте меня одну", или "только не делайте мне больно", - сказала Флаттершай.
- Так что тебя останавливает? ПРОБУЙ!
- Оставьте меня в покое, - мягко произнесла Флаттершай и исполнила уклонение, отлётом вбок в своей обычной грации. Кирпичи даже трещинки не пустили.
* * *
- Йей! Я уклонилась от пятнадцати стрел! Вы видели это?
- Видел, видел, моя ученица, - сказал козерог и потянул рычаг, обрушивая на нежную пегаску ливень стрел.
* * *
- Только не делайте мне больно! * уклонение*
- Громче, Флат-ор-Шай!!!
- Я вам ничего не сделала! *уклонение x2*
- ГРОМЧЕ!!! ОНИ ХОТЯТ УБИТЬ ТЕБЯ!!!
- You... ARE GOING TO LEAVE ME!!! *Супер-уклонение! x3*
Один кирпич раскололся наполовину.
* * *
Флаттершай всё же сумела зажать палочку для риса между копытами, но тогда поняла, что, чтобы кушать, нужна ещё одна, так что она отложила первую и начала есть прямо с тарелки.
- Что ты делаешь? - спросил Шāн Янг.
- Шифу, очень трудно использовать палочки, когда ты не парнокопытное, - объяснила Флаттершай.
- ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ЕСТЬ КАК ЖИВОТНОЕ, ТОГДА МОЖЕТ ИДИ ХЛЕБАТЬ СНАРУЖИ, С НИМИ!!! - пылая яростью, проорал её учитель.
- Ум, но шифу, мы с вами тоже животные.
Мастер Янг задумался на немного. - Ну, забудь что я сказал.
* * *
- Купить продукты? - удивился Айрон Вил.
- Да, продукты. Неси корзинку очень внимательно, покачивай ею так, вперед-назад, вперёд-назад! Вот список.
- Ну... хорошо... - почесывая затылок, минотавр отправился к двери.
- Это твой финальный тест, моя ученица. - Шāн Янг Шорт стоял возле Флаттершай в длинном прямом коридоре с заслонами в обеих концах. - Дыши. Когда ты сможешь сфокусировать и уплотнить до полной крепости свою волю, телу твоему отпадёт нужна уклоняться. Ты станешь несдвигаемым объектом. - Козерог покинул коридор и положил копыто на рычаг.
- Но учитель, что если я не справлюсь?
- Ну, Флаттершай, я думаю, альтернативой тогда будет - бежать со всех ног! - сказал её учитель и потянул рычаг. Заслон отошёл в сторону, и по коридору, набирая скорость, начал катиться гигантский валун.
Сердце Флаттершай колотилось как сумасшедшее, но она закрыла глаза и сконцентрировалась на задаче остановить валун.
Громых, гроМых, грОмыХ, гРОмЫх, гРОМЫХ, ГРОМЫХ, ГРОМЫХ, ГРОМЫХ, ГРОМЫХ!!! *тишина*
Уклонись, уклонись, мне ничего не будет, уклонись, он не ударит, стой, стой, стой, УКЛОНИСЬ, УКЛОНИИСЬ!
Когда Флаттершай открыла глаза, валун стоял недвижно в нескольких метрах от неё.
- Поздравляю, Флаттершай, - сказал Шāн. - Твоя тренировка завершена.
Флаттершай глянула на солнце. - О мой, музыка и вправду помогла! Совсем не думала, что мы пройдём весь курс за один день!
* * *
- И тогда я разбудила Ангела, и мы пошли домой.
Шесть пони лежали на покрывале и наслаждались своим пикником. Рейнбоу Дэш почесала голову и спросила,
- Но что насчёт Айрон Вила? Почему он делал всё что хотел твой учитель? Это он так оттачивал движения каких-то смертоносных приёмов - крася забор, моя посуду, пол, смазывая тележку? Вот это был бы улёт!
- Ну, - подняла бровь Флаттершай, - он, может быть, и мог так думать... но вообще, это просто домработница Мистера Шорта в тот день как раз заболела и не смогла выйти.
Шестеро друзей весело рассмеялись. Рейнбоу Дэш вынула себе бутерброд перекусить.
- В любом случае, - заканчивала свою историю Флаттершай, - я надеюсь, мне никогда не придётся применять эти навыки на практике. О, смотрите - вон к нам бежит Спайк. Интересно, почему он так спешит?
- О, восхитительно. Просто восхитительно, - сказала Рэрити, оглядываясь в стороны.
Белый снаряд остановился у двери дома и начал быть похожим на кролика, только очень сердитого и расстроенного. Ангел заколотил в дверь и колотил до тех пор, пока Флаттершай не открыла.
- О, привет, Ангел, - приветствовала своего любимца Флаттершай. - Чего бы ты хотел сегодня на завтрак? Может... О Ангел, мой Ангел, тебя побили!!! - закричала Флаттершай, вдруг замечая у него подбитый глаз.
- Кто тебя обидел? Кто? - допытывалась Флаттершай, в то время как Ангел тихо плакал и неоднократно указывал лапой на лес.
- Это был другой кролик?
Ангел замотал головой и начал изображать обморок. О горе мне, говорило его лицо.
- Это был барсук?
Но Ангел снова затряс головой.
- Енот?
Да, да! Енот!
Ангел бурно закивал головой и лёг на землю, ноги подняты к небу.
Я умираю, Флаттершай, отомсти за меня.
- Так, ум, что ты хочешь чтобы я сделала? - спросила Флаттершай. - Мы можем пойти и найти это существо, и я могу попробовать поговорить с ним... и если это не поможет, я всегда могу использовать Взгляд... Хотя я, конечно, не хотела бы, если в том не будет крайней необходимости.
Нет, Флаттершай. Я хочу, чтобы этот енот пострадал, око за око.
Ангел встал и замотал головой.
- Ангел, почему этот енот ударил тебя? Я знаю всех лесных существ, и все еноты здесь очень хорошие.
Ангел начал ставить свою пантомиму, что была бы берущим за душу повествованием о культурных различиях между кроликами и енотами, полной утрате культуры общения в современном обществе и о ссоре возле куста ягод, если б только он не показал всё это за неполных 15 секунд.
- Ум... и? - Флаттершай была смущена и в некотором замешательстве.
Ангел прервал выступление, нахмурил брови и ударил как кулаком несколько раз правой лапой в левую.
Я знаю его запах. Я выслежу его. Съем его кости.
- Ангел, я не сделаю этому еноту больно. Мы реши дело миром, и вы обменяетесь лапопожатиями, хорошо?
Внезапно, Флаттершай поняла, что Ангел машет ей перед лицом невесть откуда вытащенным рекламным листком.
Все эти еноты заплатят.
Флаттершай пригляделась к листку.
- Школа боевых искусств Шāн Янг Шорта. Лучший способ защитить себя.
Да, защититься, правильно. Знаю я один способ защиты; это - нападение!!!
Ангел ожидающе сложил лапы на груди.
- Ну хорошо, - сказала Флаттершай. - Если ты хочешь узнать, как защищаться, я могу взять тебя туда. - Флаттершай нахмурилась. Она ещё не была уверена, что это полностью хорошая идея. - По крайней мере, если этот енот снова будет приставать к тебе, ты не будешь беззащитен.
Сотру его в порошок.
Флаттершай упаковала себе седлосумку, и они с Ангелом вышли из дому.
* * *
Когда Флаттершай и Ангел добрались до школы, был уже полдень, но здание, по-видимому, было по-прежнему закрыто. Перед самой школой располагались несколько группок пони, и все были жеребцами. Одна фигура стояла чуть поодаль остальных, сохраняя дистанцию. Это был Айрон Вил - минотавр, с которым Флаттершай познакомилась несколькими месяцами ранее.
Флаттершай оглядела толпу и поняла, что Айрон Вил - единственный из всех, кого она тут знает, так что она подошла к нему.
- Ум... Извините, мистер Айрон Вил.. - начала она, - но почему все стоят? Я вижу, дверь закрыта?
- Ха, кто это тут у нас! Флаттершай, мой слушатель! - минотавр был явно удивлён присутствием её тут. - Нет, Флаттершай, додзё не закрыто. Просто в додзё принимают только самых достойных! И тем, кто войдёт туда сегодня, буду я, Айрон Вил!!! Я НЕ ПРИМУ ОТКАЗА!!!
Флаттершай подняла бровь. - Но... это не ты разве учишь отказывать?
- Айрон Вил не учит тому, что Айрон Вилу можно отказывать! - сказал минотавр. - И пока в школу не ступлю я, туда никто не ступит. Даже ТЫ! - прокричал он и произвёл руками и ногами грозно-внушительные жесты.
- О, нет, ты всё не так понял. Это не я пришла записываться в школу. Это Ангел.
Айрон Вил наклонился к самой земле приглядеться к белому кролику, тогда вспыхнул смехом. - ХА! ХА! Это жалкое существо недостойно учится у Шорт Шāна! Только взгляни на эти...
ШМЯК!!! - остроту Айрон Вила быстро прервал хук справа Ангела. Айрон Вил умолк и стал потирать челюсть. - Ну, признаю, у этого кролика есть дух воина, есть... - сказала Айрон Вил и отодвинулся от Флаттершай с питомцем. - Но я наблюдаю за вами двумя!!! - проревел они указал двумя пальцами на свои глаза, затем на глаза Ангела. Кролик повторил жест и взял суровое лицо.
Флаттершай взяла Ангела к себе на спину, и они двинулись к основной группе пони. Один жеребец был ей знаком, так что она решила подойти и, может быть, узнать побольше.
- Ум... Простите?
- ДЫАААА?!?! - вопросительно проревел белый пегас.
- Я... не совсем поняла... - сглотнула Флаттершай. - Получается, все ждут здесь, пока кто-то не выйдет и не пригласит нас зайти в додзё, так?
- ДЫАААА!!! - в этот раз крик пронизывали подтверждающие интонации.
- И, значит, нам не остаётся ничего другого, кроме как ждать?
- ДЫАААА... - Флаттершай бы поклялась, что уловила в голосе нотки горя и досады. - Спасибо тогда.
Флаттершай повернулась к своему очаровательному любимцу, чье терпение было так невелико. - Ну, ты слышал, Ангел. Всё ещё хочешь ждать?
Кролик лишь сложил лапы на груди и продолжил барабанить лапой.
* * *
Прошли часы, и народу возле додзё поубавилось. Жеребец за жеребцом, пони отбывали; некоторые оказывались терпеливее и стойче прочих, но в итоге там осталось только трое кандидатов: Флаттершай, Ангел и Айрон Вил, что лёг пока чуть подремать.
Внезапно, там раздался низкий звук гонга, и двери додзё разъехались.
- Ангел, просыпайся! - Флаттершай мягко тронула кролика, но без особого эффекта. Ангел спал без задних ног.
- Ты! Жёлтая! Тебя сочли достойной! Войди в додзё! Сейчас! - Флаттершай подняла голову.
Перед нею стоял козерог. Он был ниже её, но длинные витые рога даже восполняли разницу и придавали вид ему весьма грозный. Золотисто-карие глаза испытывали в прищуре мир из-под кущистых бровей, что разделяли свой снежно-белый цвет с длинными и тонкими усиками и бородой, тянувшейся бы по земле, будь она хоть на дюйм длиннее. Он был одет в красный шёлковый халат, что лишь подчёркивал весь гнев, пылавший на его лице.
- Ох, ум, добрый день, - начала Флаттершай. - Вы, должно быть...
- Меня зовут Шāн Янг! - отчеканил козерог. - Но для тебя я отныне - "шифу"! Опусти своего любимца! Твоя тренировка начинается сию секунду! - скомандовал Шāн Янг и развернулся, уже возвращаясь в додзё.
- Ум, а меня зовут Флаттершай. Мистер Шенг... Шен Янг... - Тогда Флаттершай вспомнила рекламный листок. - Мистер Шорт, боюсь, Вы немного оши... - Слово "ошиблись" застряло у неё в горле, когда Шāн повернул голову и пригвоздил её суровым взглядом.
Внезапно и без всяких, он поднял с земли камень и кинул с большой силой в Флаттершай. Флаттершай инстинктивно вспорхнула в воздух и уклонилась.
- Никаких ошибок! - проворчал козерог.
- Мастер Шенг! Мастер Шенг! - похоже, гонг всё же пробудил Айрон Вила от дрёмы. - Почему вы впускаете её, но отказываете Айрон Вилу? Я требую обучения, потому что Айрон Вил достоин!
Шāн Янг смерил минотавра долгим взглядом. Тогда он вошёл в додзё и хлопнул дверью у него перед носом. Несколько моментов спустя, пока Флаттершай и Айрон Вил пытались сообразить, как можно хлопнуть задвигающейся дверью, он появился снова, держа во рту ведро краски и большую кисть. Он вротил их недоумевающему минотавру.
- Ты! Выкрась забор вокруг додзё. Внимательно, длинные мазки, вверх и вниз.
Айрон Вил не мог поверить собственным ушам. - Вы что, шутите? Айрон Вил пришёл сюда не для того, чтобы заборы красить!!! Я должен... - внезапно, на него как откровение спустилось, лицо просияло. - ...Я вижу! Конечно, мастер, как скажете! - кивнув в сметливости, минотавр поднял ведро с кистью и отправился к забору.
- Хорошо. Футта-ши! Следуй за мной! - сказал козерог и вошёл в додзё.
- Ум, Флаттершай правда, - прошептала пегаска и порысцевала к двери, оставляя Ангела видеть сны на траве.
* * *
- Каково величайшее оружие, Футта-ши? Отвечай! - сказал Шāн и бросил в жёлтую пегаску белое кимоно, которое вынул сейчас из сундука.
- Ну, вообще-то я стараюсь решать все конфликты мирно насколько это возможно. По-моему, насилие - это всегда не лучший выход. Это... не то.
- Ах, вижу - твоё понимание совершенно, Футуша! - воскликнул козерог. - Сперва мы вводим врага в заблуждение, заставляем его увериться, что мы слабы и беспомощны, и затем... МЫ СОКРУШАЕМ ИХ НАШИМ НЕДЕЯНЬЕМ И БЕЗМЯТЕЖИЕМ! Теперь я вижу - ты прирождённая убийца!
-Да, и затем мы... ум, что? - Флаттершай была в шоке. - Нет-нет-нет! Я никогда ни разу в жизни даже не ударила никого! И пожалуйста не произносите то страшное слово! - пискнула Флаттершай.
- Ох, конечно - всегда тихие! - молвил мастер Шāн. - Не тревожься! Как идущей по пути Уклоняющегося Копыта, тебе не придётся никого ударять...
- Это большое облегчение. - Некоторое время Флаттершай думала, что всё-таки попала в правильное место.
- ПОТОМУ ЧТО ТЫ СОКРУШИШЬ ИХ ИХ СОБСТВЕННОЙ СИЛОЙ И СВОЕЙ ВОЛЕЙ!!!
- О мой.
* * *
- Чтобы стать подлинным мастером Пути Уклоняющегося Копыта, - вёл мастер Шāн, вышагивая перед Флаттершай в саду додзё, - ты должна научиться уклоняться от неуклонимого! Теперь, уклонись от этих кирпичей! - Действительно, перед ними стояла стопка кирпичей.
- Ум, простите меня, шифу, но как я могу уклониться от того, что даже не двигается? - спросила Флаттершай.
- Уклоняйся! - рявкнул козерог.
- Ум... хорошо. - Флаттершай медленно приблизилась к стопке. Она глянула на учителя, что дал ей сдержанный кивок. Всё ещё неуверенная как поступать, Флаттершай быстро отскочила в сторону, тогда сжалась в комок и покрыла голову копытами и крыльями, крепко зажмурив глаза.
Шāн Янг Шорт вздохнул. - Нам многое предстоит пройти. Твоя техника хороша, но тебе недостаёт веры, убеждённости.
- Но шифу, что вы просите меня сделать? - спросила Флаттершай.
- Ну, в основном всё то же, но с кое-чем ещё поверх. Примерно... ВОТ ТАКОЕ! – Шāн прыгнул с места вбок и принял положение плода, передними ногами защищая голову. Стопка кирпичей немедленно раскололась в щебень и взднявшуюся пыль.
- О мой. Нам и правда многое предстоит пройти.
* * *
- Секретом и ключом к успешному уклонению, - отхлебнув чая, сказал Мастер Шāн, - является твоё желание избежать контакта с противником. Или же с валуном, что катится на тебя, угрожая СМЯТЬ ТЕБЯ В КРОВАВУЮ КАШУ!
- Ух, я думаю, во мне найдётся много такого желания, шифу, - ответила Флаттершай.
Двери в комнату разъехались, и заглянул Айрон Вил. - Мастер, - сказал он, - я покрасил забор, как вы просили. У вас будут ещё дела, которые бы Айрон Вил свершил в ваше имя?
- Хорошо, хорошо! - погладил бороду Шāн. - Тогда, иди вымой посуду. - Очень аккуратные движения. Очень точные круги руками, вот так. - Он очертил в воздухе несколько. - Начинай! - скомандовал он, и минотавр исчез.
- Теперь что до тебя, Флейт-а-ши, - продолжал её учитель. - Чтобы ускорить твоё обучение, мы применим древнюю технику. Она позволяет тебе стать мастером любого вида боя, в любом боевом искусстве за всего за несколько часов, вместо долгих лет... но тебе не позволено никому о ней говорить!
- О, шифу, а если-
- НИКОМУ!
- Хорошо, - шепнула Флаттершай. - Это очень хорошо, потому что мне ещё нужно домой покормить моих животных. Но, ум, что это за техника?
- Музыка, - сказал козерог и пошёл пыльному граммофону в углу комнаты.
- Музыка?
- Ну да, музыка. Вобрать мудрость веков бывает нелегко, но с правильным сопровождением - это дело простых часов! - Шāн смахнул с граммофона пыль и взял с полки пластинку. Флаттершай успела заметить имя.
- Джо... Еспонито? Как долго длится запись, шифу?
- Около трёх минут!
- О мой. Надеюсь, она зацикливается.
- Довольно слов.
К ТРЕНИРОВКЕ!!!
* * *
- Первое что нам нужно отточить, это уклонение от движущихся предметов! - выкрикнул козерог и потянут рычаг сбоку в стене.
В Флаттершай полетела тупая стрела без наконечника.
Флаттершай легко уклонилась, и стрела ударилась в большой щит для стрельбы позади.
- Ну, это было не-... эй! - выкрикнула она, когда другая тупая стрела почти зацепила её за ногу. - О, это бы-... Ах! - Третья стрела попала ей чуть пониже крупа. Четвёртая соблюла точность. И пятая. Тринадцатая...
* * *
- Форму уклонению даёт твоя воля, а в равной степени и тело! Когда ты со страшной силой хочешь избежать какого-то удара, энергия твоего уклонения сплетается с концентрацией, они резонируют и вместе создают волну ментальной силы! - сказал Мастер Шāн и уклонился от огромного деревянного тарана, что качался на цепях туда-сюда.
- О, и так на этой силе я могу защитить себя... и своих друзей тоже! - улыбнулась Флаттершай.
- Тоже, да... И СОКРУШИТЬ ВСЕХ ВЫСТУПИВШИХ ПРОТИВ ВАС! - проорал Мастер Янг и снова уклонился от гигантского маятника, отчего с десяток дюймов его с конца разлетелось в щепки.
- Хах?
- Попробуй улучшить своё уклонение, крича.
- И что я должна кричать?
- Любое что соответствует ситуации. Что ты обычно кричишь, когда в опасности?
- Ум, наверно что-то вроде "оставьте меня одну", или "только не делайте мне больно", - сказала Флаттершай.
- Так что тебя останавливает? ПРОБУЙ!
- Оставьте меня в покое, - мягко произнесла Флаттершай и исполнила уклонение, отлётом вбок в своей обычной грации. Кирпичи даже трещинки не пустили.
* * *
- Йей! Я уклонилась от пятнадцати стрел! Вы видели это?
- Видел, видел, моя ученица, - сказал козерог и потянул рычаг, обрушивая на нежную пегаску ливень стрел.
* * *
- Только не делайте мне больно! * уклонение*
- Громче, Флат-ор-Шай!!!
- Я вам ничего не сделала! *уклонение x2*
- ГРОМЧЕ!!! ОНИ ХОТЯТ УБИТЬ ТЕБЯ!!!
- You... ARE GOING TO LEAVE ME!!! *Супер-уклонение! x3*
Один кирпич раскололся наполовину.
* * *
Флаттершай всё же сумела зажать палочку для риса между копытами, но тогда поняла, что, чтобы кушать, нужна ещё одна, так что она отложила первую и начала есть прямо с тарелки.
- Что ты делаешь? - спросил Шāн Янг.
- Шифу, очень трудно использовать палочки, когда ты не парнокопытное, - объяснила Флаттершай.
- ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ЕСТЬ КАК ЖИВОТНОЕ, ТОГДА МОЖЕТ ИДИ ХЛЕБАТЬ СНАРУЖИ, С НИМИ!!! - пылая яростью, проорал её учитель.
- Ум, но шифу, мы с вами тоже животные.
Мастер Янг задумался на немного. - Ну, забудь что я сказал.
* * *
- Купить продукты? - удивился Айрон Вил.
- Да, продукты. Неси корзинку очень внимательно, покачивай ею так, вперед-назад, вперёд-назад! Вот список.
- Ну... хорошо... - почесывая затылок, минотавр отправился к двери.
- Это твой финальный тест, моя ученица. - Шāн Янг Шорт стоял возле Флаттершай в длинном прямом коридоре с заслонами в обеих концах. - Дыши. Когда ты сможешь сфокусировать и уплотнить до полной крепости свою волю, телу твоему отпадёт нужна уклоняться. Ты станешь несдвигаемым объектом. - Козерог покинул коридор и положил копыто на рычаг.
- Но учитель, что если я не справлюсь?
- Ну, Флаттершай, я думаю, альтернативой тогда будет - бежать со всех ног! - сказал её учитель и потянул рычаг. Заслон отошёл в сторону, и по коридору, набирая скорость, начал катиться гигантский валун.
Сердце Флаттершай колотилось как сумасшедшее, но она закрыла глаза и сконцентрировалась на задаче остановить валун.
Громых, гроМых, грОмыХ, гРОмЫх, гРОМЫХ, ГРОМЫХ, ГРОМЫХ, ГРОМЫХ, ГРОМЫХ!!! *тишина*
Уклонись, уклонись, мне ничего не будет, уклонись, он не ударит, стой, стой, стой, УКЛОНИСЬ, УКЛОНИИСЬ!
Когда Флаттершай открыла глаза, валун стоял недвижно в нескольких метрах от неё.
- Поздравляю, Флаттершай, - сказал Шāн. - Твоя тренировка завершена.
Флаттершай глянула на солнце. - О мой, музыка и вправду помогла! Совсем не думала, что мы пройдём весь курс за один день!
* * *
- И тогда я разбудила Ангела, и мы пошли домой.
Шесть пони лежали на покрывале и наслаждались своим пикником. Рейнбоу Дэш почесала голову и спросила,
- Но что насчёт Айрон Вила? Почему он делал всё что хотел твой учитель? Это он так оттачивал движения каких-то смертоносных приёмов - крася забор, моя посуду, пол, смазывая тележку? Вот это был бы улёт!
- Ну, - подняла бровь Флаттершай, - он, может быть, и мог так думать... но вообще, это просто домработница Мистера Шорта в тот день как раз заболела и не смогла выйти.
Шестеро друзей весело рассмеялись. Рейнбоу Дэш вынула себе бутерброд перекусить.
- В любом случае, - заканчивала свою историю Флаттершай, - я надеюсь, мне никогда не придётся применять эти навыки на практике. О, смотрите - вон к нам бежит Спайк. Интересно, почему он так спешит?
- О, восхитительно. Просто восхитительно, - сказала Рэрити, оглядываясь в стороны.
Clop, Clop, Clop / клоп клоп клоп
=
Проснувшись на восходе, Твайлайт Спаркл зевнула и слезла с кровати.
[/i]
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда у них начался новый день.
Спайк уже приготовил завтрак, и Твайлайт села с ним за стол.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Твайлайт убрала за собой тарелки.
Твайлайт открыла библиотеку и пробежалась по своему списку дел на день.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Твайлайт поставила галочку напротив "съесть завтрак".
Она открыла окно, приглашая в библиотеку прохладный ветерок.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда на подоконник села бабочка.
Пришла пони посмотреть книги, затем вторая поговорить.
Клоп, клоп, клоп - всё шли копыта пони на улицах и переулках Понивиля.
Твайлайт Спаркл опсихела в панике, когда вдруг поняла, что не составила проверочного списка проверочных списков на проверочные списки на следующую неделю.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Спайк сказал ей принять пилюлю.
Библиотека мелко задрожала, когда в доме напротив начала свой микс Винил Скретч.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда она трижды прочла инструкцию к лекарству.
Прибыла посылка с книгами, и Твайлайт рассортировала их по полкам.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда пони начали глохнуть от напора сабвуферов.
Дерпи Хувз принесла почту и взяла книгу по маффинам.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Дерпи столкнулась в воздухе с Рейнбоу Дэш.
Твайлайт Спаркл съёжилась при виде груды переплетённых конечностей и грив, что падала с неба.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда две пегаски рухнули с громким БУМ.
Твайлайт Спаркл оказала первую помощь Рейнбоу Дэш и отругала Дерпи.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, и глаза Дерпи раскатились в стороны.
Твайлайт Спаркл упрекнула Рейнбоу Дэш и дала ей последнюю книгу про Дэринг Ду.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Рейнбоу Дэш издала пони-писк.
Зашла Чирили вернуть книгу, и они поболтали немного.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда часы пробили полдень.
Когда Чирили ушла, у Твайлайт забурчало в животе, и она поняла, что нужно пообедать.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда она сказала Спайку приготовить чего-нибудь.
Твайлайт Спаркл съела что ей приготовили - салат, салат и помидорный бутерброд.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда они пошли в свои любимые места перекусить.
Зашла Рэрити предложить Твайлайт встретиться после обеда и дать Спайку шляпу, которую сделала специально для него.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Спайк покраснел как буряк.
Зашли Меткоискатели взять книгу по фехтованию.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Твайлайт содрогнулась, представив себе троицу с мечами.
Вместо этого Твайлайт предложила им найти менее опасное занятие, и они согласились.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Меткоискатели пошли поискать себе скетйбордов.
Твайлайт Спаркл составила Спайку список дел на вечер, пока её не будет.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда она вдруг засомневалась, что может лучше просто останется.
Спайк закатил глаза и заверил, что всё пройдёт как надо, и она ушла на свою встречу.
Клоп, клоп, клоп - шли-шли ещё копыта пони, когда Спайк выбросил список в мусорку.
Твайлайт Спаркл встретилась с Флаттершай и Рэрити, и они решили пройтись по магазинам и посидеть за чаем.
Клоп, клоп, клоп - -всё шли копыта пони, что рысцевали улицами Понивиля.
Они встретили Эпплджек, что продавала яблочные вкусняшки, и купили себе по пирожку с яблоками.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда они сжевали свои пирожки.
Они прошли мимо нескольких кобылок, поющих и скачущих на скакалке, и свернули из парка к главной улице.
Клоп, клоп, клоп - всё шли копыта пони, что рысцевали по соседней улочке.
Они пришли в Сахарный Уголок и поздоровались с Пинки, и та присоединилась к ним задорным глупым способом.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Пинки вытянула из гривы кекс.
Они посидели за чаем, поболтали, затем прошлись по магазинам.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда у них над головами пролетели Рейнбоу Дэш с Тандерлейном.
Тогда внезапно в небе потемнело, поднялся ветер, и прокатился гром.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда они стали убегать от начавшегося ливня.
Эпплджек предложила залезть в её фургон и быстро потянула его к ферме.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда они заскочили туда где сухо.
Пинки Пай предложила устроить вечеринку дождливого дня, и скоро всё было как в старые времена.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда дождь стал стихать в едва моросящий.
Когда ливень подошёл к концу, все вышли на улицу и возобновили свои прерванные дела.
Клоп, клоп, клоп - всё шли копыта пони, пока они болтали о разных делах.
В парке они увидели Лиру, игравшую на лире красивую музыку.
Клоп, клоп, клоп - всё шли копыта пони, пока единорожка перебирала струны.
Они слушали до заката, когда уже нужно было возвращаться домой.
Клоп, клоп, клоп - -шли-шли копыта пони, пока они, усталые, возвращались домой.
Твайлайт пожелала Спайку спокойной ночи, почистила зубы и влезла под одеяло.
...и копыта пони не шли, потому что все уже легли спать!
[/i]
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда у них начался новый день.
Спайк уже приготовил завтрак, и Твайлайт села с ним за стол.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Твайлайт убрала за собой тарелки.
Твайлайт открыла библиотеку и пробежалась по своему списку дел на день.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Твайлайт поставила галочку напротив "съесть завтрак".
Она открыла окно, приглашая в библиотеку прохладный ветерок.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда на подоконник села бабочка.
Пришла пони посмотреть книги, затем вторая поговорить.
Клоп, клоп, клоп - всё шли копыта пони на улицах и переулках Понивиля.
Твайлайт Спаркл опсихела в панике, когда вдруг поняла, что не составила проверочного списка проверочных списков на проверочные списки на следующую неделю.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Спайк сказал ей принять пилюлю.
Библиотека мелко задрожала, когда в доме напротив начала свой микс Винил Скретч.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда она трижды прочла инструкцию к лекарству.
Прибыла посылка с книгами, и Твайлайт рассортировала их по полкам.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда пони начали глохнуть от напора сабвуферов.
Дерпи Хувз принесла почту и взяла книгу по маффинам.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Дерпи столкнулась в воздухе с Рейнбоу Дэш.
Твайлайт Спаркл съёжилась при виде груды переплетённых конечностей и грив, что падала с неба.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда две пегаски рухнули с громким БУМ.
Твайлайт Спаркл оказала первую помощь Рейнбоу Дэш и отругала Дерпи.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, и глаза Дерпи раскатились в стороны.
Твайлайт Спаркл упрекнула Рейнбоу Дэш и дала ей последнюю книгу про Дэринг Ду.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Рейнбоу Дэш издала пони-писк.
Зашла Чирили вернуть книгу, и они поболтали немного.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда часы пробили полдень.
Когда Чирили ушла, у Твайлайт забурчало в животе, и она поняла, что нужно пообедать.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда она сказала Спайку приготовить чего-нибудь.
Твайлайт Спаркл съела что ей приготовили - салат, салат и помидорный бутерброд.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда они пошли в свои любимые места перекусить.
Зашла Рэрити предложить Твайлайт встретиться после обеда и дать Спайку шляпу, которую сделала специально для него.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Спайк покраснел как буряк.
Зашли Меткоискатели взять книгу по фехтованию.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Твайлайт содрогнулась, представив себе троицу с мечами.
Вместо этого Твайлайт предложила им найти менее опасное занятие, и они согласились.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Меткоискатели пошли поискать себе скетйбордов.
Твайлайт Спаркл составила Спайку список дел на вечер, пока её не будет.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда она вдруг засомневалась, что может лучше просто останется.
Спайк закатил глаза и заверил, что всё пройдёт как надо, и она ушла на свою встречу.
Клоп, клоп, клоп - шли-шли ещё копыта пони, когда Спайк выбросил список в мусорку.
Твайлайт Спаркл встретилась с Флаттершай и Рэрити, и они решили пройтись по магазинам и посидеть за чаем.
Клоп, клоп, клоп - -всё шли копыта пони, что рысцевали улицами Понивиля.
Они встретили Эпплджек, что продавала яблочные вкусняшки, и купили себе по пирожку с яблоками.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда они сжевали свои пирожки.
Они прошли мимо нескольких кобылок, поющих и скачущих на скакалке, и свернули из парка к главной улице.
Клоп, клоп, клоп - всё шли копыта пони, что рысцевали по соседней улочке.
Они пришли в Сахарный Уголок и поздоровались с Пинки, и та присоединилась к ним задорным глупым способом.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда Пинки вытянула из гривы кекс.
Они посидели за чаем, поболтали, затем прошлись по магазинам.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда у них над головами пролетели Рейнбоу Дэш с Тандерлейном.
Тогда внезапно в небе потемнело, поднялся ветер, и прокатился гром.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда они стали убегать от начавшегося ливня.
Эпплджек предложила залезть в её фургон и быстро потянула его к ферме.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда они заскочили туда где сухо.
Пинки Пай предложила устроить вечеринку дождливого дня, и скоро всё было как в старые времена.
Клоп, клоп, клоп - пошли копыта пони, когда дождь стал стихать в едва моросящий.
Когда ливень подошёл к концу, все вышли на улицу и возобновили свои прерванные дела.
Клоп, клоп, клоп - всё шли копыта пони, пока они болтали о разных делах.
В парке они увидели Лиру, игравшую на лире красивую музыку.
Клоп, клоп, клоп - всё шли копыта пони, пока единорожка перебирала струны.
Они слушали до заката, когда уже нужно было возвращаться домой.
Клоп, клоп, клоп - -шли-шли копыта пони, пока они, усталые, возвращались домой.
Твайлайт пожелала Спайку спокойной ночи, почистила зубы и влезла под одеяло.
...и копыта пони не шли, потому что все уже легли спать!
адаптированная версия для детей:
=
Проснувшись на восходе, Твайлайт Спаркл зевнула и слезла с кровати.
Цок, цок, цок - зацокали копыта пони, когда у них начался новый день.
Спайк уже приготовил завтрак, и Твайлайт села с ним за стол.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда Твайлайт убрала за собой тарелки.
Твайлайт открыла библиотеку и пробежалась по своему списку дел на день.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда Твайлайт поставила галочку напротив "съесть завтрак".
Она открыла окно, приглашая в библиотеку прохладный ветерок.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда на подоконник села бабочка.
Пришла пони посмотреть книги, затем вторая поговорить.
Цок, цок, цок - всё цокали копыта пони на улицах и переулках Понивиля.
Твайлайт Спаркл опсихела в панике, когда вдруг поняла, что не составила проверочного списка проверочных списков на проверочные списки на следующую неделю.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда Спайк сказал ей принять пилюлю.
Библиотека мелко задрожала, когда в доме напротив начала свой микс Винил Скретч.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда она трижды прочла инструкцию к лекарству.
Прибыла посылка с книгами, и Твайлайт рассортировала их по полкам.
Цок, цок, цок - поцокали копыта пони, когда пони начали глохнуть от напора сабвуферов.
Дерпи Хувз принесла почту и взяла книгу по маффинам.
Цок, цок, цок - поцокали копыта пони, когда Дерпи столкнулась в воздухе с Рейнбоу Дэш.
Твайлайт Спаркл съёжилась при виде груды переплетённых конечностей и грив, что падала с неба.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда две пегаски рухнули с громким БУМ.
Твайлайт Спаркл оказала первую помощь Рейнбоу Дэш и отругала Дерпи.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, и глаза Дерпи раскатились в стороны.
Твайлайт Спаркл упрекнула Рейнбоу Дэш и дала ей последнюю книгу про Дэринг Ду.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда Рейнбоу Дэш издала пони-писк.
Зашла Чирили вернуть книгу, и они поболтали немного.
Цок, цок, цок - поцокали копыта пони, когда часы пробили полдень.
Когда Чирили ушла, у Твайлайт забурчало в животе, и она поняла, что нужно пообедать.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда она сказала Спайку приготовить чего-нибудь.
Твайлайт Спаркл съела что ей приготовили - салат, салат и помидорный бутерброд.
Цок, цок, цок - поцокали копыта пони, когда они пошли в свои любимые места перекусить.
Зашла Рэрити предложить Твайлайт встретиться после обеда и дать Спайку шляпу, которую сделала специально для него.
Цок, цок, цок - отцокнули копыта пони, когда Спайк покраснел как буряк.
Зашли Меткоискатели взять книгу по фехтованию.
Цок, цок, цок - отцокнули копыта пони, когда Твайлайт содрогнулась, представив себе троицу с мечами.
Вместо этого Твайлайт предложила им найти менее опасное занятие, и они согласились.
Цок, цок, цок - поцокали копыта пони, когда Меткоискатели пошли поискать себе скетйбордов.
Твайлайт Спаркл составила Спайку список дел на вечер, пока её не будет.
Цок, цок, цок - поцокали копыта пони, когда она вдруг засомневалась, что может лучше просто останется.
Спайк закатил глаза и заверил, что всё пройдёт как надо, и она ушла на свою встречу.
Цок, цок, цок - ещё цокали копыта пони, когда Спайк выбросил список в мусорку.
Твайлайт Спаркл встретилась с Флаттершай и Рэрити, и они решили пройтись по магазинам и посидеть за чаем.
Цок, цок, цок - всё цокали копыта пони, что рысцевали улицами Понивиля.
Они встретили Эпплджек, что продавала яблочные вкусняшки, и купили себе по пирожку с яблоками.
Цок, цок, цок - зацокали копыта пони, когда они сжевали свои пирожки.
Они прошли мимо нескольких кобылок, поющих и скачущих на скакалке, и свернули из парка к главной улице.
Цок, цок, цок - всё цокали копыта пони, что рысцевали по соседней улочке.
Они пришли в Сахарный Уголок и поздоровались с Пинки, и та присоединилась к ним задорным глупым способом.
Цок, цок, цок - поцокали копыта пони, когда Пинки вытянула из гривы кекс.
Они посидели за чаем, поболтали, затем прошлись по магазинам.
Цок, цок, цок - поцокали копыта пони, когда у них над головами пролетели Рейнбоу Дэш с Тандерлейном.
Тогда внезапно в небе потемнело, поднялся ветер, и прокатился гром.
Цок, цок, цок - зацокали копыта пони, когда они стали убегать от начавшегося ливня.
Эпплджек предложила залезть в её фургон и быстро потянула его к ферме.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда они заскочили туда где сухо.
Пинки Пай предложила устроить вечеринку дождливого дня, и скоро всё было как в старые времена.
Цок, цок, цок - зацокали копыта пони, когда дождь стал стихать в едва моросящий.
Когда ливень подошёл к концу, все вышли на улицу и возобновили свои прерванные дела.
Цок, цок, цок - всё цокали копыта пони, пока они болтали о разных делах.
В парке они увидели Лиру, игравшую на лире красивую музыку.
Цок, цок, цок - всё цокали копыта пони, пока единорожка перебирала струны.
Они слушали до заката, когда уже нужно было возвращаться домой.
Цок, цок, цок - всё цокали копыта пони, пока они, усталые, возвращались домой.
Твайлайт пожелала Спайку спокойной ночи, почистила зубы и влезла под одеяло.
...и копыта пони не цокали, потому что все уже легли спать!
Цок, цок, цок - зацокали копыта пони, когда у них начался новый день.
Спайк уже приготовил завтрак, и Твайлайт села с ним за стол.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда Твайлайт убрала за собой тарелки.
Твайлайт открыла библиотеку и пробежалась по своему списку дел на день.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда Твайлайт поставила галочку напротив "съесть завтрак".
Она открыла окно, приглашая в библиотеку прохладный ветерок.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда на подоконник села бабочка.
Пришла пони посмотреть книги, затем вторая поговорить.
Цок, цок, цок - всё цокали копыта пони на улицах и переулках Понивиля.
Твайлайт Спаркл опсихела в панике, когда вдруг поняла, что не составила проверочного списка проверочных списков на проверочные списки на следующую неделю.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда Спайк сказал ей принять пилюлю.
Библиотека мелко задрожала, когда в доме напротив начала свой микс Винил Скретч.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда она трижды прочла инструкцию к лекарству.
Прибыла посылка с книгами, и Твайлайт рассортировала их по полкам.
Цок, цок, цок - поцокали копыта пони, когда пони начали глохнуть от напора сабвуферов.
Дерпи Хувз принесла почту и взяла книгу по маффинам.
Цок, цок, цок - поцокали копыта пони, когда Дерпи столкнулась в воздухе с Рейнбоу Дэш.
Твайлайт Спаркл съёжилась при виде груды переплетённых конечностей и грив, что падала с неба.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда две пегаски рухнули с громким БУМ.
Твайлайт Спаркл оказала первую помощь Рейнбоу Дэш и отругала Дерпи.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, и глаза Дерпи раскатились в стороны.
Твайлайт Спаркл упрекнула Рейнбоу Дэш и дала ей последнюю книгу про Дэринг Ду.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда Рейнбоу Дэш издала пони-писк.
Зашла Чирили вернуть книгу, и они поболтали немного.
Цок, цок, цок - поцокали копыта пони, когда часы пробили полдень.
Когда Чирили ушла, у Твайлайт забурчало в животе, и она поняла, что нужно пообедать.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда она сказала Спайку приготовить чего-нибудь.
Твайлайт Спаркл съела что ей приготовили - салат, салат и помидорный бутерброд.
Цок, цок, цок - поцокали копыта пони, когда они пошли в свои любимые места перекусить.
Зашла Рэрити предложить Твайлайт встретиться после обеда и дать Спайку шляпу, которую сделала специально для него.
Цок, цок, цок - отцокнули копыта пони, когда Спайк покраснел как буряк.
Зашли Меткоискатели взять книгу по фехтованию.
Цок, цок, цок - отцокнули копыта пони, когда Твайлайт содрогнулась, представив себе троицу с мечами.
Вместо этого Твайлайт предложила им найти менее опасное занятие, и они согласились.
Цок, цок, цок - поцокали копыта пони, когда Меткоискатели пошли поискать себе скетйбордов.
Твайлайт Спаркл составила Спайку список дел на вечер, пока её не будет.
Цок, цок, цок - поцокали копыта пони, когда она вдруг засомневалась, что может лучше просто останется.
Спайк закатил глаза и заверил, что всё пройдёт как надо, и она ушла на свою встречу.
Цок, цок, цок - ещё цокали копыта пони, когда Спайк выбросил список в мусорку.
Твайлайт Спаркл встретилась с Флаттершай и Рэрити, и они решили пройтись по магазинам и посидеть за чаем.
Цок, цок, цок - всё цокали копыта пони, что рысцевали улицами Понивиля.
Они встретили Эпплджек, что продавала яблочные вкусняшки, и купили себе по пирожку с яблоками.
Цок, цок, цок - зацокали копыта пони, когда они сжевали свои пирожки.
Они прошли мимо нескольких кобылок, поющих и скачущих на скакалке, и свернули из парка к главной улице.
Цок, цок, цок - всё цокали копыта пони, что рысцевали по соседней улочке.
Они пришли в Сахарный Уголок и поздоровались с Пинки, и та присоединилась к ним задорным глупым способом.
Цок, цок, цок - поцокали копыта пони, когда Пинки вытянула из гривы кекс.
Они посидели за чаем, поболтали, затем прошлись по магазинам.
Цок, цок, цок - поцокали копыта пони, когда у них над головами пролетели Рейнбоу Дэш с Тандерлейном.
Тогда внезапно в небе потемнело, поднялся ветер, и прокатился гром.
Цок, цок, цок - зацокали копыта пони, когда они стали убегать от начавшегося ливня.
Эпплджек предложила залезть в её фургон и быстро потянула его к ферме.
Цок, цок, цок - процокали копыта пони, когда они заскочили туда где сухо.
Пинки Пай предложила устроить вечеринку дождливого дня, и скоро всё было как в старые времена.
Цок, цок, цок - зацокали копыта пони, когда дождь стал стихать в едва моросящий.
Когда ливень подошёл к концу, все вышли на улицу и возобновили свои прерванные дела.
Цок, цок, цок - всё цокали копыта пони, пока они болтали о разных делах.
В парке они увидели Лиру, игравшую на лире красивую музыку.
Цок, цок, цок - всё цокали копыта пони, пока единорожка перебирала струны.
Они слушали до заката, когда уже нужно было возвращаться домой.
Цок, цок, цок - всё цокали копыта пони, пока они, усталые, возвращались домой.
Твайлайт пожелала Спайку спокойной ночи, почистила зубы и влезла под одеяло.
...и копыта пони не цокали, потому что все уже легли спать!
Придрусь-таки к визуальному оформлению: текст плотновато наложен, не хватает пропусков между абзацами. Хотя может, это я просто привык к американской манере в фанфиках.
Ну а так, общее впечатление - законченность:
- проработанность, хорошая отделка вдоль всего;
- стиль и слог, уже умеющий не скатиться к пафосности;
- глава может функционировать и как глава с подразумеваемым продолжением, и как вполне самостоятельная история - типа, "всё сказано";
- ну и окончание - мне нравятся такие).
Какие-то дефекты и не понравившееся моменты - ну конечно есть такое, +сам жанр я не сильно люблю, но вышеуказанный эффект законченности вполне нивелирует всё это. А говоря проще: мило как сделанная своими руками, с явно что вложенным чувством вещь. За такими я и хожу сюда.
Итого, как фанфику, т.е. в весовой группе любительской литерат-ры, моя оценка будет - 14 (по 17ибальной системе).
Ну а так, общее впечатление - законченность:
- проработанность, хорошая отделка вдоль всего;
- стиль и слог, уже умеющий не скатиться к пафосности;
- глава может функционировать и как глава с подразумеваемым продолжением, и как вполне самостоятельная история - типа, "всё сказано";
- ну и окончание - мне нравятся такие).
Какие-то дефекты и не понравившееся моменты - ну конечно есть такое, +сам жанр я не сильно люблю, но вышеуказанный эффект законченности вполне нивелирует всё это. А говоря проще: мило как сделанная своими руками, с явно что вложенным чувством вещь. За такими я и хожу сюда.
Итого, как фанфику, т.е. в весовой группе любительской литерат-ры, моя оценка будет - 14 (по 17ибальной системе).
Сегодня утром должен был с десяток фиков, но вот вчера удовлетворил свою потребность в дестрое), так что пока повременю.
Насчёт третьей главы Mending hearts - я не могу её перевести, честно, ну а механически без настроения это делать - будет не то.
Насчёт третьей главы Mending hearts - я не могу её перевести, честно, ну а механически без настроения это делать - будет не то.
Fluttershy Leekspin
Ну, тогда так, чтобы не просто попусту подняли тему: один перевод, который я должен был разместить, чтобы потом демонстративно "оставить в прошлом". Сам фанфик всё равно был слишком популярным и потенциально-комментогенерирующим, а перевод - рандомным.
"Селестия всегда знала, что Твайлайт предназначена для великих дел, но откуда исходит это знание?"
Que Sera, Sera / Что будет, то будет
Ветхий днями перевод, мало предназначенный для чтения, или
Don't read it
ознакомительный кусок с русскими диалогами Утрославы и Искрича
- Э-эй! Я слышала тамъ кого-то? Да? Моглi бы вы подать нам копыто?
Ну, хоть уже какой-то признак культуры.
Твайлайт с друзьями стали искать источник голоса, и вскоре наткнулись на глубокую яму невдалеке от края леса, на дне которой стояли двое довольно потрёпанного вида пони, жеребец и кобыла. У Рейнбоу Дэш и Флаттершай ушли всего секунды, чтобы вынести их на поверхность.
- Огромные благодарностi, - сказала кобыла, по шерсти ярко-жёлтая, но с гривой и хвостом резко контрастного сапфира. На спине её были приторочены набитые чем-то седельные сумки из грубой мешковины. - Должна заметiть, вы довольно интересная компанiя; пегасы, земнопонi и единорогi, мирно путешествующiе вотъ такъ вместе, и даже ящерiца!
- Дракон, - поправил исподлобья Спайк.
- Меня зовутъ Утрослава, - продолжала кобыла. - И моего попутчiка - Искрiчъ. И я скажу за насъ обоiх, если скажу, как мы рады, что вы по случаю набрелi на насъ. Нам очень не хотелось бы разделiть участь тех бедных понi, что попадаютъ в этi ямы. Псы тутъ постоянно рыскаютъ и нарываютъ ихъ, хоть стражи и гоняютъ ихъ периодическi.
- Псы? Вы имеете ввиду - алмазные собаки? - спросила Рэрити, чуть нервно оглядевшись по сторонам. - Я думала, эти бандиты обычно держатся своих территорий.
- Это и есть их территорiи, - сказал жеребец. Он был кирпично-охровым, и хвост и грива прядились оранжевым и красным. - Ну, былi по крайней мере, пока на этi земли не пришлi нашi прадеды-деды. За все эти десятилетiя мы хорошо подвинули их норы и шахты, такъ что неудивiтельно, что онi прi первой же возможностi идут в ответныя набеги.
- Территория алмазных собак? - повторила Рейнбоу Дэш? - Да просто - где мы, вообще??
- Думаю, мы тут немного потерялись, - предложила Твайлайт. - Так или иначе, мы прибыли из Кэнтерлота, и пытаемся вернуться обратно. Вы можете показать нам как?
- Кэнтеръ... что? - с недоумением взглянула Утрослава. - Это одно из тех новых поселенiй за границей колонiй?
- Га? Нет, Кэнтерлот, - чётче сказала Твайлайт Спаркл. - Ну, знаете, большой город на горе с замком? Где живут Принцессы?
Жёлтая земнопони моргнула, и затем её лицо осветилось внезапным пониманием. - О, да - конечно. Вы ведь единорог. Как я не сообразiла? Я знаю место, которое вы ищите. По сути, ваша принцесса какъ разъ тамъ, наблюдаетъ за строительствомъ.
- Строительством? - повторила Твайлайт. - Что за строительством? И почему "моя принцесса"?
Жёлтая кобыла рассмеялась звонким смехом. - Быть можетъ, вышло такъ, что васъ заморозiло во Вьюге, и только этiмъ утромъ вы оттаялi? Ваша единорожная принцесса, благородная Таллiя, вместе съ супругомъ, Лордомъ Кобальтомъ, решилi, что будут управлять всемъ именно съ этой горы. Они возводятъ тамъ большойъ безвкуснойъ замокъ - въ подрядке у нихъ несколько кланов земных пони, которых Таллия привлекла под свои знамёна. И это, кстатi, ещё не всё; ходятъ слухi, пегасы тоже уже сооружаютъ рядомъ свою цитадель - на случай, еслi единорогi укрепляются къ войне.
- Сам я как раз и направляюсь к той горе, - сказал жеребец. - У меня одни дела с единорогами. Я был бы рад, если бы вы составили мне компанию.
Твайлайт не торопилась с ответом, но в голове уже метались мысли, она пыталась состыковать и скласть себе всю информацию что прибывала. Таллия. Кобальт. Колонии. Отсутствие Кэнтерлота. Утрослава и Искрич с их старомодными именами, странным выговором и манерой речи - не формальной по сути, а просто архаичной.
- Пожалуйста, могли бы вы меня извинить - мне нужно переговорить с друзьями, - наконец нашлась она. Утрослава с Искричем кивнули, и Твайлайт быстро повернулась отойти со ссвоими в кружок. так чтобы не их не было слышно.
- Девочки, - начала она. - Я знаю, что в это, может, будет трудно поверить, но-
- Нас выкинуло в другое время, к основанию Кэнтерлота? - закончила Пинки Пай.
Твайлайт раскрыла рот в удивлении, пока остальные охорились потрясением и ужасом.
- Ну, да - но как ты знала? Только не говори, что у тебя есть пинки-чувство на путешествия во времени!
- Неет... - протянула Пинки. - Да глупо было бы. Во времени я перемещалась только... - Она запнулась и подняла копыто сосчитать. - Раз. Сейчас. Так что, на это пинки-чувство ещё не выработалось. Хотя, я выросла на ферме камней, и больше всего тогда дружила с кварцевым кристаллом и куском кремня с таким красивым сколом. Порвали два баяна.
- При чём тут баяны? - спросила Рейнбоу Дэш, замятливо потирая затылок.
- Откуда мне знать! - хихикая, отозвалась Пинки.
Твайлайт всё так же зияла ртом, но теперь к экспрессии добавилась ещё и вскинутая бровь.
- Так что, у меня было много времени на чтение, когда я не работала в полях! - завершила Пинки. - в том числе и Полной Несокращённой Истории Эквестри. Принцесса Таллия была лидером единорогов после Короля Блюблада III, своего дяди, и внука Принцессы Платины. Я правильно назвала?
- Да, как по книге, - признала Твайлайт. - И это значит, что мы перенеслись почти на две тысячи лет назад!
- Звёзды! - воскликнула Рэрити, вскидывая ко рту копыто в шоке. Флаттершай и Спайк опёрлись друг о друга для поддержки, и Рейнбоу Дэш с Эпплджек всё так же неверяще взирали на Твайлайт с Пинки.
- Тысяча девятсот семьдесят семь лет, если быть точной, - объявила Пинки.
..
- Ой, да ладно, Пинки - как ты можешь так точно определить год? - с лёгким раздражением, спросила Твалайт.
- Дак вон же Искрич стоит, - ответила Пинки, указывая на жеребца.
- Иск-... ох! - охнула Твайлайт, тогда яростно замотала головой. - Нет, нет, это не может быть тот самый пони.
- О чём это вы, в Селестию-тудыть? - потребовала Эпплджек.
- В 98 году, по старому календарю Исхода, Принцесса Таллия была убита, - повела Твайлайт, - и убийцу звали Искрич. На трон взошёл её супруг, Лорд Кобальт, взявший имя Блюблад IV.
- Ты ведь не- - Рэрити осеклась, не вынеся даже половины фразы.
- Тот парень? - воскликнула Рейнбоу Дэш. - Мы только что спасли убийцу? - Она вертнулась пролететь к двум земнопони, однако, её в полете остановил фиолетовая магия.
- Нет, Рейнбоу, ты не можешь, - указывала Твайлайт. - В нашей линии времени Искрич всё-таки убил принцессу. Мы не можем остановить его, потому что рискуем изменить так весь курс истории с этого дня. Последствия могли бы быть катастрофическими.
- Стой, но ты ж не позволишь просто так ему убить принцессу? Это бред!
- Да не кипи так, Дэши, - вмешалась Эпплджек. - Твайлайт же говорит, что мы можем поставить под угрозу наше будущее, если сейчас всё развернём. Если эта Таллия выживет, не взойдёт Кобальт, и изменения будут только нарастать.
- Эпплджек права, - сказала Твайлайт. - Мы самих себя может стереть из истории! - Она остановилась на момент. - О. Но если мы сотрём себя, тогда мы не остановим Искрича... с одной стороны, но ведь тогда и не поможем ему выбраться из ямы... - Твайлайт охнула. - Это значит...
- Мы всегда его спасали, даже в собственной ветке времени, - предложила Рэрити. - То, что нас закинуло в прошлое, это часть нашей собственной истории.
- Может... - сказала Пинки. - Или могло случиться так, что только мы изменили что-то, изменились и наши воспоминания. Мы можем даже не подозревать, что что-то изменили, и тут такие - "пуфф"!
- Пуфф? - спросила Флаттершай. - Мой. Звучит серьёзно.
- Пуфф! - повторила Пинки. - Это звук, как мы исчезнем и перестанем существовать.
- Как то, что никогда не существовало, может пуффнуть? - скептически спросила Рейнбоу Дэш, сложив передние ноги на груди.
- Я одно знаю - это что не хочу ничего такого узнавать! - заявил Спайк. - Твайлайт, ну ты же умеешь всё решать!
Твайлайт невольно скривилась предложению вот так решить проблему внезапного и непредвиденного прекращения существования. Она должна была признать, что Пинки действительно поставила вопрос. По всему выходило, им оставался только один выход.
- Тогда, нам остаётся только одно, - громко прорекла она.
- И это? - подтолкнула Рэрити.
- Как можно скорее возвращаться домой, конечно, - ответила Твайлайт. - Но до этого, пока мы не вернулись, мы не должны тут ни во что встревать. Есть сильный риск порушить всю линию времени, и мы даже не можем отсюда увидеть, во что именно через века оно выльется. Поэтому, значит, ни во что значимое не вмешиваемся и вообще держимся подальше от любых исторически значимых дел.
- Хмпф, - заворчала Рейнбоу Дэш. - Я всё ещё говорю, что мы должны остановить этого Искрича, или как там его. Что если в нашей линии мы таки остановили его, и наша память вернётся к нормальной в ту же секунду как мы скинем его назад в яму, или всучим алмазным собакам?
- Мы не можем так рисковать, - авторитетно объявила Твайлайт. - Я на девяносто процентов уверена, что что бы ни переменилось в этом времени, наши воспоминания сохранятся такими как были, и из истории мы знаем, что Искрич всё же убил Таллию. Значит, этому и быть.
- Если наши действия настолько отдаются будущему, разумнее всего бы поскорее возвращаться в наше время, быстрейшим способом, - сказала Рэрити.
- Рэр права, - согласилась Эпплджек. - Расстанемся с этой парочкой и вперёд домой.
Твайлайт кивнула, и хоть даже Рейнбоу Дэш и заворчала и отвела взгляд, она могла сказать, что всё её друзья согласны. Она поспешила к Утрославе и Искричу, что были заняты собственной беседой.
- Фактически, мы решили направиться в другую сторону - нам строящаяся крепость не подходит, поэтому, боюсь, я не могу присоединиться к вам, Искрич, хотя спасибо за предложение.
- Да; наверное, такъ даже лучше, - с кивком ответил Искрич. - Надъ тойъ горойъ собираются тучi. Кроме того, в этi днi единорогi не сильно-то жалуютъ у себя пегасовъ. По слухамъ, Принцесса Таллiя даже затеваетъ войну съ Командующiмъ.
- Вы моглi бы пойтi со мнойъ, - предложила Утрослава. - Моё селенiе удалено отъ всехъ ихъ заварушекъ настолько насколько это вообще возможно въ Эквестрiи, и еслi здесь, въ колонiях, вы ищете только мирную жизнь, мы всегда рады дополнительнымъ сильнымъ копытамъ.
Твайлайт задумалась на момент. Больше взаимодействий с пони прошлого означает и больше опасности что-то нарушить. С другой стороны, спасение Искрича выглядело доказательством, что ихнее здесь присутствие было частью истории.
- Куда вы, говорили, шли? - спросила она.
- Въ мою родную деревню, - ответила Утрослава. - Это на севере, за Цепью Единорогов. Это я путешествовала въ Троттердамъ купить семена для нашiхъ полейъ, и чтобы заложить сады. Наша деревня, Клеверы, основана совсемъ недавно, и мы ещё не полностью обжились. Мы не особо богаты, но вертимся.
- Звучит чуть более чем маленькая изоляция, - хмуро отметила Эпплджек.
- А вы не возражаете против пегасов? - спросила Флаттершай.
- Или драконов? - Спайк.
- Мы привечаемъ всехъ, даже маленькiхъ драконовъ, пока они честно трудятся свойъ рабочiйъ день и берутъ из общихъ запасовъ не более чем заработали.
- Ну ладно, это по мне, - неохотно признала Эпплджек.
- Звучит прекрасно, - заговорила Твайлайт. - И мы с радостью отправимся с вами в вашу деревню.
- Я буду благодарна за компанию, особенно со всеми этими псами вокруг, - ответила Утрослава.
Ну, хоть уже какой-то признак культуры.
Твайлайт с друзьями стали искать источник голоса, и вскоре наткнулись на глубокую яму невдалеке от края леса, на дне которой стояли двое довольно потрёпанного вида пони, жеребец и кобыла. У Рейнбоу Дэш и Флаттершай ушли всего секунды, чтобы вынести их на поверхность.
- Огромные благодарностi, - сказала кобыла, по шерсти ярко-жёлтая, но с гривой и хвостом резко контрастного сапфира. На спине её были приторочены набитые чем-то седельные сумки из грубой мешковины. - Должна заметiть, вы довольно интересная компанiя; пегасы, земнопонi и единорогi, мирно путешествующiе вотъ такъ вместе, и даже ящерiца!
- Дракон, - поправил исподлобья Спайк.
- Меня зовутъ Утрослава, - продолжала кобыла. - И моего попутчiка - Искрiчъ. И я скажу за насъ обоiх, если скажу, как мы рады, что вы по случаю набрелi на насъ. Нам очень не хотелось бы разделiть участь тех бедных понi, что попадаютъ в этi ямы. Псы тутъ постоянно рыскаютъ и нарываютъ ихъ, хоть стражи и гоняютъ ихъ периодическi.
- Псы? Вы имеете ввиду - алмазные собаки? - спросила Рэрити, чуть нервно оглядевшись по сторонам. - Я думала, эти бандиты обычно держатся своих территорий.
- Это и есть их территорiи, - сказал жеребец. Он был кирпично-охровым, и хвост и грива прядились оранжевым и красным. - Ну, былi по крайней мере, пока на этi земли не пришлi нашi прадеды-деды. За все эти десятилетiя мы хорошо подвинули их норы и шахты, такъ что неудивiтельно, что онi прi первой же возможностi идут в ответныя набеги.
- Территория алмазных собак? - повторила Рейнбоу Дэш? - Да просто - где мы, вообще??
- Думаю, мы тут немного потерялись, - предложила Твайлайт. - Так или иначе, мы прибыли из Кэнтерлота, и пытаемся вернуться обратно. Вы можете показать нам как?
- Кэнтеръ... что? - с недоумением взглянула Утрослава. - Это одно из тех новых поселенiй за границей колонiй?
- Га? Нет, Кэнтерлот, - чётче сказала Твайлайт Спаркл. - Ну, знаете, большой город на горе с замком? Где живут Принцессы?
Жёлтая земнопони моргнула, и затем её лицо осветилось внезапным пониманием. - О, да - конечно. Вы ведь единорог. Как я не сообразiла? Я знаю место, которое вы ищите. По сути, ваша принцесса какъ разъ тамъ, наблюдаетъ за строительствомъ.
- Строительством? - повторила Твайлайт. - Что за строительством? И почему "моя принцесса"?
Жёлтая кобыла рассмеялась звонким смехом. - Быть можетъ, вышло такъ, что васъ заморозiло во Вьюге, и только этiмъ утромъ вы оттаялi? Ваша единорожная принцесса, благородная Таллiя, вместе съ супругомъ, Лордомъ Кобальтомъ, решилi, что будут управлять всемъ именно съ этой горы. Они возводятъ тамъ большойъ безвкуснойъ замокъ - въ подрядке у нихъ несколько кланов земных пони, которых Таллия привлекла под свои знамёна. И это, кстатi, ещё не всё; ходятъ слухi, пегасы тоже уже сооружаютъ рядомъ свою цитадель - на случай, еслi единорогi укрепляются къ войне.
- Сам я как раз и направляюсь к той горе, - сказал жеребец. - У меня одни дела с единорогами. Я был бы рад, если бы вы составили мне компанию.
Твайлайт не торопилась с ответом, но в голове уже метались мысли, она пыталась состыковать и скласть себе всю информацию что прибывала. Таллия. Кобальт. Колонии. Отсутствие Кэнтерлота. Утрослава и Искрич с их старомодными именами, странным выговором и манерой речи - не формальной по сути, а просто архаичной.
- Пожалуйста, могли бы вы меня извинить - мне нужно переговорить с друзьями, - наконец нашлась она. Утрослава с Искричем кивнули, и Твайлайт быстро повернулась отойти со ссвоими в кружок. так чтобы не их не было слышно.
- Девочки, - начала она. - Я знаю, что в это, может, будет трудно поверить, но-
- Нас выкинуло в другое время, к основанию Кэнтерлота? - закончила Пинки Пай.
Твайлайт раскрыла рот в удивлении, пока остальные охорились потрясением и ужасом.
- Ну, да - но как ты знала? Только не говори, что у тебя есть пинки-чувство на путешествия во времени!
- Неет... - протянула Пинки. - Да глупо было бы. Во времени я перемещалась только... - Она запнулась и подняла копыто сосчитать. - Раз. Сейчас. Так что, на это пинки-чувство ещё не выработалось. Хотя, я выросла на ферме камней, и больше всего тогда дружила с кварцевым кристаллом и куском кремня с таким красивым сколом. Порвали два баяна.
- При чём тут баяны? - спросила Рейнбоу Дэш, замятливо потирая затылок.
- Откуда мне знать! - хихикая, отозвалась Пинки.
Твайлайт всё так же зияла ртом, но теперь к экспрессии добавилась ещё и вскинутая бровь.
- Так что, у меня было много времени на чтение, когда я не работала в полях! - завершила Пинки. - в том числе и Полной Несокращённой Истории Эквестри. Принцесса Таллия была лидером единорогов после Короля Блюблада III, своего дяди, и внука Принцессы Платины. Я правильно назвала?
- Да, как по книге, - признала Твайлайт. - И это значит, что мы перенеслись почти на две тысячи лет назад!
- Звёзды! - воскликнула Рэрити, вскидывая ко рту копыто в шоке. Флаттершай и Спайк опёрлись друг о друга для поддержки, и Рейнбоу Дэш с Эпплджек всё так же неверяще взирали на Твайлайт с Пинки.
- Тысяча девятсот семьдесят семь лет, если быть точной, - объявила Пинки.
..
- Ой, да ладно, Пинки - как ты можешь так точно определить год? - с лёгким раздражением, спросила Твалайт.
- Дак вон же Искрич стоит, - ответила Пинки, указывая на жеребца.
- Иск-... ох! - охнула Твайлайт, тогда яростно замотала головой. - Нет, нет, это не может быть тот самый пони.
- О чём это вы, в Селестию-тудыть? - потребовала Эпплджек.
- В 98 году, по старому календарю Исхода, Принцесса Таллия была убита, - повела Твайлайт, - и убийцу звали Искрич. На трон взошёл её супруг, Лорд Кобальт, взявший имя Блюблад IV.
- Ты ведь не- - Рэрити осеклась, не вынеся даже половины фразы.
- Тот парень? - воскликнула Рейнбоу Дэш. - Мы только что спасли убийцу? - Она вертнулась пролететь к двум земнопони, однако, её в полете остановил фиолетовая магия.
- Нет, Рейнбоу, ты не можешь, - указывала Твайлайт. - В нашей линии времени Искрич всё-таки убил принцессу. Мы не можем остановить его, потому что рискуем изменить так весь курс истории с этого дня. Последствия могли бы быть катастрофическими.
- Стой, но ты ж не позволишь просто так ему убить принцессу? Это бред!
- Да не кипи так, Дэши, - вмешалась Эпплджек. - Твайлайт же говорит, что мы можем поставить под угрозу наше будущее, если сейчас всё развернём. Если эта Таллия выживет, не взойдёт Кобальт, и изменения будут только нарастать.
- Эпплджек права, - сказала Твайлайт. - Мы самих себя может стереть из истории! - Она остановилась на момент. - О. Но если мы сотрём себя, тогда мы не остановим Искрича... с одной стороны, но ведь тогда и не поможем ему выбраться из ямы... - Твайлайт охнула. - Это значит...
- Мы всегда его спасали, даже в собственной ветке времени, - предложила Рэрити. - То, что нас закинуло в прошлое, это часть нашей собственной истории.
- Может... - сказала Пинки. - Или могло случиться так, что только мы изменили что-то, изменились и наши воспоминания. Мы можем даже не подозревать, что что-то изменили, и тут такие - "пуфф"!
- Пуфф? - спросила Флаттершай. - Мой. Звучит серьёзно.
- Пуфф! - повторила Пинки. - Это звук, как мы исчезнем и перестанем существовать.
- Как то, что никогда не существовало, может пуффнуть? - скептически спросила Рейнбоу Дэш, сложив передние ноги на груди.
- Я одно знаю - это что не хочу ничего такого узнавать! - заявил Спайк. - Твайлайт, ну ты же умеешь всё решать!
Твайлайт невольно скривилась предложению вот так решить проблему внезапного и непредвиденного прекращения существования. Она должна была признать, что Пинки действительно поставила вопрос. По всему выходило, им оставался только один выход.
- Тогда, нам остаётся только одно, - громко прорекла она.
- И это? - подтолкнула Рэрити.
- Как можно скорее возвращаться домой, конечно, - ответила Твайлайт. - Но до этого, пока мы не вернулись, мы не должны тут ни во что встревать. Есть сильный риск порушить всю линию времени, и мы даже не можем отсюда увидеть, во что именно через века оно выльется. Поэтому, значит, ни во что значимое не вмешиваемся и вообще держимся подальше от любых исторически значимых дел.
- Хмпф, - заворчала Рейнбоу Дэш. - Я всё ещё говорю, что мы должны остановить этого Искрича, или как там его. Что если в нашей линии мы таки остановили его, и наша память вернётся к нормальной в ту же секунду как мы скинем его назад в яму, или всучим алмазным собакам?
- Мы не можем так рисковать, - авторитетно объявила Твайлайт. - Я на девяносто процентов уверена, что что бы ни переменилось в этом времени, наши воспоминания сохранятся такими как были, и из истории мы знаем, что Искрич всё же убил Таллию. Значит, этому и быть.
- Если наши действия настолько отдаются будущему, разумнее всего бы поскорее возвращаться в наше время, быстрейшим способом, - сказала Рэрити.
- Рэр права, - согласилась Эпплджек. - Расстанемся с этой парочкой и вперёд домой.
Твайлайт кивнула, и хоть даже Рейнбоу Дэш и заворчала и отвела взгляд, она могла сказать, что всё её друзья согласны. Она поспешила к Утрославе и Искричу, что были заняты собственной беседой.
- Фактически, мы решили направиться в другую сторону - нам строящаяся крепость не подходит, поэтому, боюсь, я не могу присоединиться к вам, Искрич, хотя спасибо за предложение.
- Да; наверное, такъ даже лучше, - с кивком ответил Искрич. - Надъ тойъ горойъ собираются тучi. Кроме того, в этi днi единорогi не сильно-то жалуютъ у себя пегасовъ. По слухамъ, Принцесса Таллiя даже затеваетъ войну съ Командующiмъ.
- Вы моглi бы пойтi со мнойъ, - предложила Утрослава. - Моё селенiе удалено отъ всехъ ихъ заварушекъ настолько насколько это вообще возможно въ Эквестрiи, и еслi здесь, въ колонiях, вы ищете только мирную жизнь, мы всегда рады дополнительнымъ сильнымъ копытамъ.
Твайлайт задумалась на момент. Больше взаимодействий с пони прошлого означает и больше опасности что-то нарушить. С другой стороны, спасение Искрича выглядело доказательством, что ихнее здесь присутствие было частью истории.
- Куда вы, говорили, шли? - спросила она.
- Въ мою родную деревню, - ответила Утрослава. - Это на севере, за Цепью Единорогов. Это я путешествовала въ Троттердамъ купить семена для нашiхъ полейъ, и чтобы заложить сады. Наша деревня, Клеверы, основана совсемъ недавно, и мы ещё не полностью обжились. Мы не особо богаты, но вертимся.
- Звучит чуть более чем маленькая изоляция, - хмуро отметила Эпплджек.
- А вы не возражаете против пегасов? - спросила Флаттершай.
- Или драконов? - Спайк.
- Мы привечаемъ всехъ, даже маленькiхъ драконовъ, пока они честно трудятся свойъ рабочiйъ день и берутъ из общихъ запасовъ не более чем заработали.
- Ну ладно, это по мне, - неохотно признала Эпплджек.
- Звучит прекрасно, - заговорила Твайлайт. - И мы с радостью отправимся с вами в вашу деревню.
- Я буду благодарна за компанию, особенно со всеми этими псами вокруг, - ответила Утрослава.
"Селестия всегда знала, что Твайлайт предназначена для великих дел, но откуда исходит это знание?"
от Eustatian Wings: Benediction / Благословение
Всё в природе говорит о пони
Всё в природе говорит о пони
=
Дыхание и кровь
Мы – грозовые тучи над Лас Пегасом. Мы тихие пещеры под Кэнтерлотом. Мы свист и стрёкот белок на деревьях вокруг затерянного луга.
Мы провели неподвижную вечность. Мы ждали их, и они – наша радость.
Ночью луна серебрит нашу листву. Днём солнце благословляет нас своим теплом. Наши воды поднимаются туманом над нашими лесами; наши небеса испаряют их и гонят наши облака. Наш дождь льётся вниз и вырезает нам лица. Наши потоки пенятся у подножий наших гор.
Мы дрожь земли, раскол пород, выплеск огня, ударившая молния.
Мы ужасны. Мы прекрасны. Мы жестоки. Мы добры. Мы всё, как они нас называют, и без них мы – ровно то, что мы есть, и не больше.
Мы соль моря. Мы – жажда жизни. Мы всё, что ползёт и разрастается. Мы сладкие фрукты и крепкая древесина. Мы плоть и дыхание. Мы греемся на свету и пьём свой дождь, качаемся на нашем ветру и позволяем нашим неисчислимым детям опадать с наших ветвей. Мы бежим, мы крадёмся, ждём, нападаем, мы живём, играем, убиваем, умираем. Мы предоставляем нашу кровь нашим существам, себе самим. Когда ею уже нельзя пользоваться, мы возвращаем её нашей земле.
Мы переносимся и мчимся в нашем небе. Мы семена одуванчика. Мы светлячки. Мы льдистые кристаллики в радужном гало вокруг солнца. Мы восходящие потоки и прохлада, и буря. Мы ветер и метель. Мы наполняем паруса и вносим радость в сердце. Мы стираем горы в песок. Мы рассвет. Мы ветерок, и мы ураган.
Мы неоткрытые возможности. Мы сила и паттерн, ритуал и обряд. Мы звёзды, луна и солнце. Мы сезоны, эпохи, века. Мы эфир и драконье пламя. Мы магия и ритм.
Мы провели неподвижную вечность. Мы жизнь, взятая взаймы и прожитая. Они другие – они не мы. Они заимствуют нашу плоть и живут на наших жизнях, и от них мы получаем то, чего мы не имели прежде. Наш голос – шепот ветра и грохот грома, смысл, передающийся без слов.
___________________________________________________________________________
Он голоден, голод сведёт его в могилу – хоть и не сразу; он сейчас не знает. Но ведь все наши существа голодают, знают они это или нет. Мы все вместе – вечны. Они каждый в отдельности – тают. Дни без пищи ослабят его. Недели без пищи – убьют.
Он и его семья уже несколько месяцев живут только за счёт пищи, запасённой в погребах. Мы суровы здесь, шар нашей почвы тонок и малоплодороден. Здесь мы выращиваем скалы и сосны, которые возносятся острыми шпилями в туманах этого весеннего утра. Солнце только встало. Ни единой птицы, что огласила бы воздух песней.
Наш мороз оседает инеем на волосках его носа. Его дыхание клубится сизой дымкой, и он заученным движением впрягается в хомут, соединённый двумя крепкими цепями с плугом, что вогнан в наш грунт. Он коренастый земнопони, с охрового цвета шерстью и серой гривой. Где цепи будут тереться о бёдра, он обкрутил их тканью в несколько слоёв.
Ворча, он тянет, и плуг сдвигается с места. Плуг скрипит, и цепи звенят, а больше никакие звуки не нарушаю нашу тишину. Ещё несколько шагов, и он вступает в полосу искрящегося солнечного света. Белое нашей изморози там исчезает. Выше цепей его бедро украшает изображение трёх сияющих самоцветов; один синий, второй розовый, и третий зелёный.
Они – мечта, которая и привела его сюда. Здесь мы выращиваем драгоценные камни. Но пони – существо как все наши существа: он поглощает и выделяет, и его тело частичка за частичкой убывает. Поэтому теперь мы здесь должны выращивать люцерну, горошек и тыквы; если мы не будем, его просто сдует нашими ветрами, как бы сильно он ни мечтал. И всё-таки, выращивать здесь такое – не в нашей природе. Даже сейчас его бока исходят паром, что тут же испаряется в наш воздух.
Плуг застряёт. Его переднее копыто налетает на покрытый коркой льда камень, он спотыкается и потирает ушиб. Вздохнув, он делает перерыв и садится на землю, цепь тихо звякает. Он смотрит, как сочится выступившая кровь. Холод жалит его колено, но наша земля даёт ему отдохнуть. Впервые за это утром он слышит трескучую повестку сойки.
И тогда, через мгновение, тишь снова разбивается, когда распахивается дверь его дома. Звук полый, словно дятел стукнул. Его сын мягко притворяет дверь – внимательная, деликатная душа. Дочь его срывается вперёд в галоп. Сама из невысокеньких, она с азартом слышит перестук своих копыт. Она пегаска; шерсть и перья наливисто-оранжевые, очень тёплый вид. Возьми закат, вари его на медленном огне хоть и недели – цвет всё равно не обретёт такой насыщенности, как у неё.
Лицо жеребца захватывает неумолимая улыбка. Он не хочет выглядеть ленивым и поэтому снова берётся за работу. Она хихикает и запрыгивает, тогда скользит по его боку. Он говорит ей осторожней с лезвием.
Стальные подковы его копыт топчут нашу землю. Стальное остриё плуга приневоливает нас. Мы каменистые. Он каменистее. По его указу на почве закрепится жизнь. Она словит наш свет, выпьет нашу воду, станет его плотью. В этом году он и его семья не будут голодать.
___________________________________________________________________________
Эта буря стала её проклятьем, истинным проклятьем, и у неё раскалывается голова. Давление, что угнездилось где-то у основания рожка и продолжает сверлиться в висок. Её книжка лежит заброшенной у кровати. Она растянулась перед камином; шерсть её шиферно-серая, и грива голубая.
– Но я же говорю, ты гидра.
– Но я не хочу быть гидрой. Я хочу быть рыцарем.
– Ты не можешь быть рыцарем. Ты девочка.
– Я не девочка! Ох. Ух...
– Хахаха! Сама сказала – братишка.
Дети такое благословение, но и такое проклятье. С губ кобылы срывается стон, она вытягивает из-под себя копыто и трёт глаза. Наш ветер бросается на стены каменных коридоров, высеченных в склоне горы. В ясный день город единорогов можно увидеть с расстояния дня пути. Это побелённый камень и жёлтый шифер крыш. Над парапетами трепещут красочные флаги.
Но сегодня мы не ясный день. Солнце не может пробиться сквозь плотные тучи. Все флаги спущены теперь, только один забыли. Наш ветер нещадно треплет его и в конце концов срывает.
– Ай! Не кусайся!
– Я гидра, сам сказал!
– Уши! Уши!
Близнецы удваивают благословение и удваивают проклятие. Их голоса сплетаются в хрустально-звонкую какофонию. – Мама!
Теперь это точно головная боль. Она открывает глаза. Даже неяркий свет камина, и тот режет. Она завидует своим соседям с их толстыми каменными стенами. – Блёстка, нельзя всё время жевать кому-то уши. Это же больно.
Блёстка смеётся – ей это кажется такой нелепицей. Её голос звучит как бубенчики. Брат дразнительно показывает ей язык. – Теперь извинись, – требует он.
Они лицом к лицу, идеальное сочетание цветов. Она белая, а кудрявая гривка поблёскивает золотистым и лазурным. Он тёмно-бурый; грива прямая и остроконечная, чёрная с рыжими прядями.
– А знаете что? – говорит их мать. – Как насчёт экскурсии? – Она надеется, что маленьким негодникам будет интересно. Они могли бы даже узнать что-то новое.
– Но школа сегодня закрыта. – Блёстка не жалуется – в голосе любопытство.
– Мы сами себе будем школа – пойдём когда хотим и так же вернёмся. Давайте, укутайтесь хорошенько, и выступаем.
Она тает от радостного щебета, но по счастливому лицу идут морщинки боли. Она находит свои очки и тёплый шарф, и в конце каморки – старую накидку. В ней поднимается глубокое тепло и гордость, когда она видит, что да, теперь они могут одеть себя.
Дверь их квартиры открывается во внутренний двор. В контрасте с теплотой им сразу же сечёт в лицо колючим снегом; белое сыпет сплошной стеной. На несколько секунд мать думает, что её жеребята уже получили всю прогулку, какую только могли хотеть. Она выводит их и затворяет за всеми дверь.
– Это далеко? – спрашивает Блёстка. Она ластится к матери. Наш ветер поёт.
– О, совсем близко, – отвечает кобыла. – Так, слышали когда-нибудь о вендиго?
Она ведёт их по краю обширного внутреннего двора, где стены принимают на себя весь натиск воющих ветров. Стоит сильный мороз. Она начинает свой рассказ, ужасную легенду об основании Эквестрии, как наши вендиго некогда кормились на холоде сердец ссорящихся пони и насылали на наши земли жестокие метели. Мы больше не вендиго. Она знает это, но не говорит жеребятам.
Они доходят до поворота и идут вдоль другой стены. Сады безжизненны, без листьев все деревья как скелеты. Только ель с одной стороны зеленеет их глазам. Дальше там по центру лестница, что спускается вниз к каменной арке, входу на городскую площадь. Во дворе намело столько снега, что жеребятам по горло, так что они не знают даже, идут ещё или уже плывут.
Когда мать переходит к заключительной части истории, там, где дружба плавит лёд, она замечает, что Блёстки нет рядом. Она оборачивается и смотрит вдоль оставленных следов, выглядывая белую кобылку на белом снегу. Сердце её подскакивает к горлу. – Блик! – призывает она. – Держись ближе! – и тёмный жеребёнок повинуется.
Он тоже замечает отсутствие сестры. Они зовут её по очереди. – Блёстка!
– Блёстка!
Они находят её дрожащей и забившейся за кадки для цветов – кусочек золотистой гривы выдал. Она плачет. Забыв про головную боль, кобыла левитирует к себе всхлипывающую дочку. Её магия, как и глаза – бледно-янтарная, как клеверный мёд. В ясный день они бы никогда не потеряли из виду свою дверь, но сегодня мы не ясный день.
По пути домой она спрашивает кобылку на спине, почему она остановилась. Блёстка крепче обнимает её за шею и рыдает. – П-прости, – говорит она. – Я должна перестать ругаться с Бликом, чтобы вьюга кончилась. Но я подумала, я не смогу, и тогда я потеряла вас…
– Думаю, ты пропустила главную часть истории, – утешает её кобыла. Она возобновляет свой рассказ и повторяет о пламени дружбы. Мы замораживаем слёзы в уголках её глаз.
Мы болезнь, и мы страдаем. Мы яйца грифонов, из которых никто не вылупится. Мы пьющая земля, и наша кровь вернулась. Блик и Блёстка никогда не знали свою старшую сестру. Мать как ничем гордится ими. Она стремится быть достойной их любви.
В остаток дня уже никто не борется. У жеребят скопилось множество историй в их юных головах, и самое время поделиться ими друг с другом. Мать получает наконец свою тишину. Даже когда их голоса увеличивают звонкость, её ушам это не слишком громко.
Когда мы бушуем, нас не унять. Но она умеет правильно направить нашу энергию. Она – спокойствие в пределах нашей бури. И наша вьюга не ступит на её порог.
___________________________________________________________________________
Мы – смерть, и мы рождение. Мы семья. И мы – летнее небо. Западное море позади нас. Впереди нас – выпаленные солнцем каменистые пустоши и плоскогорья, рыже-коричневый пейзаж. Мы – дикие места, где пегасы устроили себе город.
Она последняя из её рода; она умрёт, так и не родив жеребёнка. Но она не скорбит. Она не знает. Сегодня ей удалось ускользнуть к пустынному переулку на краю города. Там облачная твердь всегда стаёт курчавее и непослушнее, и она нежится на пограничье того, где их облака перетекают в наши облака.
Ей так приятно здесь, только лежать, зевая и потягиваясь из всех дел. Светло-сиреневые перья распушиваются и зарываются поглубже в облако. Оно как вода в солёном озере, достаточно плотное, чтобы держать её, не позволяя провалиться ниже.
Её глаза закрыты. Рот раскрывается в зевке. Копыта, что были подложены под голову, вытягиваются прямо. Она молоденькая, гибкая и привлекательная кобылка, и когда она открывает глаза, они светятся нежно-оранжевым, полны удивления и интереса.
Сегодня мы погожий день. Она довольна и лучится счастьем словно жеребёнок, ступивший на порог всемирно известного магазина конфет, и с билетом набрать сколько угодно и бесплатно. С весны это чувство теперь частый гость. Это не та боль, что глубоко вгнездилась в костях её членов. Это чувство, что для неё возможно всё, и что в её распоряжении – всё наше время, чтобы насладиться всем сполна.
Она не летает много. Полёт для неё труден и забирает много сил; она завидует взрослым, у которых оно всегда так легко. Однако именно сейчас она полна задора и энергии. Она прижимает передние ноги к груди и хихикает – просто так, без причины.
Тогда она в одном движении перекатывается, создавая маленькое завихрение воздуха, и поднимается на шатких копытах. Облачный пол колышется под ней; она немного приседает, удерживая равновесие, и вихляет вгрузшими в упоре ногами, дополнительно раскачивая. Однако так больших шатаний не достичь, и ей быстро надоедает. И затем она взрывается движением, снуёт квадратами и носится по кругу, и дико усмехается, когда её заносит в юрких поворотах. На нескольк осекунд раскидываются хлопающие крылья. Она скользит и шлёпается вниз, едет носом, но облако такое мягкое, что это совсем не больно.
Наше небо в её сердце. Мы с ней – семья. Кровь её рода обрывается на ней.
На мгновение она останавливается. По её венам бежит наша жаркая кровь. Кровь согревает ей копыта и стучит в ушах. Лёгкие полнятся нашим вдохом. Он сладок. Она приопускает корпус вниз, так, чтобы облако обняло ей грудь и живот. Хвост лёг расслабленным. Он длинный и прямой, рассыпан прядями как ленточки у моряка. Там три блестяще-переливчатых цвета: красный, салатовый и синий.
Она шпионит за одной из наших диких птиц, что держится у края города. Создание парит на громадных чёрных крыльях. Голова голая, лишь красная кожа. Птица приземляется на последней постройке, небольшом навесе почти у края облака, и спокойно смотрит на кобылку.
Она решает, из чистой и невинной юной непоседливости, немного подокучать пернатой. Корпус к земле, ноги в расставку – она крадётся ближе. Птица наблюдает, но не опускается ни до одного движения. Она подкрадывается ближе, почти ползя теперь, припав к земле, лишь хвост поднят и вихляет дерзким флагом.
Только когда она стремглав вздымается во весь рост, мы снимаемся с места и перелетаем на соседнее строение. Мы – терпение.
Она бросается назад кружиться и скакать, смеясь, пружиня на шагах и подпархивая в воздух. Её задор идёт в размах, она помалу отклоняется всё дальше и дальше, и облака стают всё мягче и рыхлее. Копыта погружаются всё глубже.
Не успевает она заметить, как облака кончаются. Наш ветер мчит вокруг неё. Наша кровь мчится внутри неё. Она весит как пушинка. И она падает. И падать будет, судя где висит Лас Пегас, долго.
После полутора секунд бездумного беззвучного крика она понимает, что единственное, что если может и спасёт её теперь, это её нелётанные крылья. Она расправляет их. Наш ветер реагирует на это злым рывком, грозящим вырвать дерзкие конечности из плечей. Выстрел боли врывается через лопатки, идёт пониже шеи с двух сторон и замирает где-то глубоко в груди. Её вертит кувырком, и наученные крылья вжимаются в бока.
Она зажмуривается от жалящего ветра. Глаза берут обрамку слёз боли и расстройства, она так разочарована в себе. Ей больно. Ей плохо, подступает тошнота. И ещё в ней вдруг вскипает злость.
Через все слёзы и дезориентацию очень трудно разобрать, но ей всё же кажется, что до земли уже недолго. Наверняка недолго. И ей нужно что-то предпринять. Она осмеливается чуть подрасправить крылья. Чуть-чуть, на малость. Теперь она бросает все силы и внимание на противостояние нам – мы хотим их выдрать.
После момента проб и попыток ей открывается, что с одним выдвинутым крылом она лишь ускоряет своё вращение, но если выдвинуть оба, то можно начать планировать. Она стабилизирует себя. Она кричит одновременно от радости, и от раскаяния: когда мы дующий поток в лицо, вдохнуть почти нельзя.
На момент ей даже удаётся направить себя кверху, и земля больше не приближается. Крылья болят, но боль почти не ощущается в сравнении с потоком паники и гордости и прочих только представимых чувств, что мчаться сквозь неё куда быстрее ветра. Она переводит свою скорость в высоту и, пока замедляется, плавно расправляет крылья в полную длину. Она пытается начать махать. Но очень скоро скопившееся в плечах и груди напряжение стаёт сильнее её воли, и она переходит на одно скольжение, где сотрудничает с небесными потоками. Лас-Пегас далеко, гораздо выше – ей туда никак не подняться. Но она видит, что можно попробовать сесть на землю. Что потом, она так далеко не заглядывает. Чувства накатывают на неё ещё последним валом и прорываются в один почти бессвязный крик.
– Вууу-хаааа! Обломилось, небо?
Мы – упоенье жизнью. Она смеётся в ещё большем упоении. Свистящий в крыльях ветер подбрасывает её вверх и возносит её душу. У неё никогда не будет жеребёнка. Но наш ветер – который и её тоже – возносит все души, которых она будет обучать все эти долгие годы. Она первая в её династии.
___________________________________________________________________________
Некогда была дорога, опоясывающая нашу гору. Потом был оползень, когда там проезжал единорог с телегой. Он вёз свои сбережения. Он вёз свои надежды на процветание. Мы провезли его к смерти.
Он стал для нас золотым дном. Мы забрали ту плоть, что дали ему взаймы. Он вёз с собой еду в телеге. Наши мыши процветали. Они выстроили свою империю, что рухнула через сезон, когда они доели за его аварией последние съедобные остатки.
У нас был излишек зерна. Теперь у нас есть излишек мышиной плоти. Наши мыши не сентиментальны. Наши мыши не дураки. Сильнейшие выжили и убежали. Слабые накормили их силу.
Это серьёзное оскорбление, пусть даже повод несколько натянут. Он в твёрдой стойке, копыта упёрлись в облачную твердь. Крылья расправлены над ним, и голова понижена в горизонталь. Он обводит взглядом подкрикивающих ему пони. Он молод и силён. Грудь его широка даже как для пегаса.
Ну и конечно он не делает такого со своей сестрой, которую так сильно любит. Тем более так грубо.
Паргелий отслеживает его реакцию, в радужках цвета хвои блёстит триумф.
– Паргелий, ты оскорбил меня. – Ему едва удаётся унять дрожь в голосе, так силён его гнев и страх. – И я, Тихоплын, требую извинений – словом и делом, или же кровью и костью!
Мы ритуал. Мы исполняющая сила. Он пегас, не единорог, но голос его всё равно резонирует с нами. Мы – попытки. Мы то, чем жертвуют. Мы – пламя, на деле доказующее силу жизни. Мы вдыхаем воздух и облизываем наши губы.
– Хого, – говорит Паргелий. – Оскорблён он. А что насчёт твоей лжи? Я не обманщик, не подлец. Я честно заслужил свои победы, как ты прекрасно это знаешь, но просто боишься это признать. Да, пусть нас рассудит поединок.
Ритуал утолён, и круг пегасов сужается. Они вторят: – Бой! Бой!
Поднятым копытом Паргелий требует тишины. – Не сейчас, парни, – объявляет он. – Завтра. На Громопадной Вершине, с восходом солнца.
– Самое то. Только копыта и связанные крылья. И я ведь доверяю твоей памяти, что рассвет там рано!
Когда Тихоплын объявляет условие о крыльях, он видит вспышку страха, мелькнувшую в глазах противника. Он самодовольно фыркает. В конце концов, это ведь серьёзное оскорбление, достойное как минимум разбитой губы.
В нашем осеннем воздухе слышатся первые дыхания зимы. Вершина уже в меди зарева – маяк, сияющий над затенением городских улиц. Тихоплын приходит заранее. Как и Паргелий. Их товарищи кучкуются в двух местах вдоль берегов грозового потока, бурлящей и потрескивающей реки нашего эфира. Ночью по её мерцанию пони ориентируются, куда лететь домой. Пока на горизонте не появляется краешек диска солнца, никто не пророняет слова, все только ждут в компании длинных теней своих фигур.
– Тихоплын – я вижу, ты пришёл, – говорит Паргелий, легко ступая по рыхлой облачной земле.
– Ты тоже, Паргелий. Может, хочешь что сказать?
– Всё ещё надеешься на извинение? Подковы – да связывал бы я крылья, если бы собирался! Оставь такое для себя.
Тихоплын закатывает глаза. – Запишите, что моего оппонента не устраивают условия проведения боя.
– Да устраивает меня! Я уделаю тебя в любом виде! – кричит Паргелий. Он низко наклоняет голову и идёт в разбег.
Тихоплын остаётся спокойным и собранным, лишь по скупой передвижке копыт, когда он берёт стойку чуть пошире, можно разгадать всё напряжение. Он отслеживает траекторию подбегающего Паргелия, рассчитывая точно, когда отступить. Крошечное движение в глазах Паргелия говорит ему, что тот планирует с налёта поворот. Тихоплын стоит в жёстком упоре, чуть пошевелия задней частью, примеряясь и готовясь, и в точный момент уходит вбок и вниз, вшибается бедром в прибежавшие ноги.
Подсечка сбоку помогает сбить Паргелия с ног; он подбрасывает брызги тумана, когда едет по облачной земле. Тихоплын разворачивается и встаёт на дыбы, готовый встретить очухавшегося неприятеля. Но вместо действий Паргелий остаётся лежать. Тихоплын опускается на четыре двинуться вперёд, и именно тогда Паргелий выбирает момент подняться. Он исполняет двойной подброс, в одном вскидывая себя с земли и во втором – ударяя. Тихоплын не может как следует уклонится и принимает прилетевшее копыто вскользь по плечу.
Паргелий круто разворачивается, глаза на Тихоплыне. – Первая кровь?
– Не то, что можно назвать первой кровью, – рычит Тихоплын. – И мы продолжим, пока один из нас не сдастся. – Его следующее движение внезапно, выстреливается из неподвижности, чтобы Паргелий не успел прочесть. Он ловит шею Паргелия между своей и своим копытом. В захватах он хорош; он валит Паргелия наземь.
Следующий удар Тихоплына, происходи их драка на земле или на твёрдых облаках, наверняка бы изувечил Паргелию ухо. Но на более мягких облаках Вершины оно лишь погружается в пружинистый туман, почти что без вреда.
Паргелий только-только оклемался – в ушах ещё звенит, но он моментально осознаёт, что должен освободиться. Тихоплын тяжелее и опытнее его. Положение на спине – худшая из позиций, и он в беде, если вскоре не встанет. Он извивается задней половиной, пытаясь как-то лягнуть и сбить с себя противника. У него не выходит.
Держа захват, Тихоплын ещё налегает весом и отводит назад копыто. Он готов выбить дурь из этого сопляка.
Утренний воздух прорубает голос кобылки, чистый и звонкий. – Тихоплын, сейчас тебе такие проблемоны будут! – Тихоплын вмиг узнаёт сестру. Вскидывая взгляд, он видит её силуэт, распахнутые крылья пылают по краям рассветом. Сама из невысокеньких, она ступает с силой ангела во гневе.
– Он вполне заслужил своё наказание. Ты бы не поверила, что он про тебя говорил!
– Я слышала и знаю, – говорит она. – Но всё равно, не надо с ним ничего делать. Если у него будет кваша вместо лица, мне Шелест ад устроит! Упф. Мальчики! Вы так требуете ответить за слова, но кто будет отвечать за последствия?
Тихоплын смотрит на своё копыто и на лицо Паргелия под ним, тогда опять идёт на встречу с ледяным взглядом сестры. – А что за Шелест? – как между прочим спрашивает он.
– Моя подружка, – признаёт Паргелий. – Ужас, летящий на крыльях ночи.
– Хах... – начинает Тихоплын, раздумывая миг в подборе слов. – Чувак, так тебя и без меня прессуют, да? – Он опускает копыто, отходит шаг и даёт Паргелию подняться.
– Чуть более чем знакомо? – говорит Паргелий. В ответном остром взгляде Тихоплына – предупреждение, кто только что был снизу. – Извиняй. Чего-то брякнул тогда, не знаю чего. Просто, знаешь...
Он закатывает глаза, и двое молодых жеребцов синхронно произносят: – Кобылы.
Мы жестоки. Их милосердие более жестоко. Наш закон – закон зубов и когтей, копыт в крови и калечащих ударов. Когда одно из наших существ слишком повреждено, мы – смерть. Они с каждым днём ужесточают требования к себе. Они совершенствуются. И что до Тихоплына... Они с Паргелием однажды будут дедушками и старыми друзьями. Мы знаем их внучку. У неё будет небо в сердце.
___________________________________________________________________________
До их появления мы были свободны. Мы дикие места, мы изобилуем напором и размахом. Мы были сезонами. По нас они выстраивали свои ритмы и модели жизни. Мы – тихие крылья смерти.
Они делают нас рабами. Они берут нашу свободу. Они ставят нас под плуг. Они вырезают наш камень, чтобы отвергать наши бури. Они лишь насмехаются над нашими вызовами и трагедиями. Они отрицают наш справедливый закон.
Такими и миллионами других способов они расстраивают наши планы, ниспровергают нас, не придают внимания, ломают. Кажется, что нет такого, на что бы они не решились против нас. Они надвинутся. И мы отступим.
И всё же все они вместе и в отдельности – наши существа. Мы не в обиде.
Она – наша существо, плоть, дыхание и кровь. Мы одели её в аквамарировую шерсть. Мы дали ей гриву цвета чистого летнего неба.
Она земная пони. Её отец обрабатывал нашу почву. Её мать рубила наши деревья. Она сидит в овраге у берега нашей речушки. Она тиха и неподвижна, и глаза её закрыты.
Мы голодны. Наши когти остры. Жало, что венчает наш хвост, полно яда.
Она даёт уму опустеть. Она слушает, как поют наши птицы. Мы на исходе весны, и еды сегодня много. Мы ловим много насекомых. Мы перекликаемся и насыщаем голосами этот кусочек леса.
Она слушает. Она знает нас. Мы слышим в ветерке слабый оттенок её пота.
Её ухо вскидывается на нас, и мы замираем. Она в неспехе поднимается на ноги. Мы позади неё, ступаем на мягких лапах.
Она ещё не возвращается домой. Она не хочет снова слушать аргументы. Пони хотят всё больше распахивать нас, валить наши деревья и окультуривать нашу почву. Она говорит за нас.
Она опять садится, и воздух наполняют звуки её пения. Она призывает к себе наших птиц. Мы красивы, и мы ужасны. Мы сойки, перепелы и горлицы. Мы пава с выводком птенцов. Мы феникс, что скромно примостился сверху.
Она поёт нам. Мы поём ей.
Мы подкрадываемся ближе и выпускаем наши когти. Наши голоса скрывают нас. Она не слышит. Жизнь ей спасает лишь одна удача. Она поднимается затанцевать точно когда мы атакуем. Наши когти раскраивают ей плоть на рёбрах.
Она крутится и лягает с разворота. Наш нос ужаливает боль.
– Плохой котик! – кричит она. В воздухе пахнет её кровью. Её хор – как ветром сдуло. Она и мы на мгновение останавливаемся и смотрим друг на друга. Она стоит уверенно и дерзко. Мы потрясённо садимся на лапы.
Её губами идёт замедленная мягкая улыбка. – Ну, нет, ты не плохой котик. Могу поспорить, что ты голоден, – говорит она. – Тебе просто нужно немного подучиться манерам.
Она кратко оглядывается на рану на боку и затем по новой пригвождает нас взглядом; там что-то есть в её глазах. – Кстати о манерах – я ведь тоже перед тобой не в лучшем виде. – Она оглядывается вокруг и находит нужный вид мха. Он растёт с одной стороны дерева, за кустом, что украсился бело-жёлтыми цветками.
Она переходит туда и опирается на ствол. Мы ворчим и шевелимся. Она ещё раз смотрит нам в глаза.
– Это больно, между прочим, если хочешь знать, – добавляет она. – Не стоило так распускать свои когти, мистер.
Мы тихо и пристыженно киваем. Она и мы ждём. Она присматривается к нам внимательнее.
– О, – говорит она. – Извини. Мисс, я должна говорить? Без котят в этом году? Ну ничего; я тоже. Уверена, в следующем тебе повезёт больше.
Мы не знаем почему, но мы мурлычем. Она тихо мурлычет что-то и себе и тогда мягко добавляет: – О, и ты выглядишь не самой упитанной. Ты разве не знаешь о проблеме с кабанами? Я вижу нет.
Она ещё раз оборачивается уделить внимание боку и хватает в зубы полосу мха. Оторвав себе с дерева, она прилаживает его к ране. Затем она тянется откусить вьющуюся рядом же лозу и довершает наряд.
Занятая всем, она не смотрит нам в глаза. Наш голод ещё раз даёт о себе знать. Но всё-таки теперь он не направлен на неё. Мы чувствуем её семьёй. Она родная нам, и она добра.
– Ну, пойдём, – говорит она. – Покажу хорошее место.
Мы тащимся в гору, через все лозы и кусты. Над нами нависают густые затеняющие землю кроны, вокруг шахт света метушатся мошки. Она замечает редкий цветок, и мы обходим.
Мы выходим к невысокому утёсу; тут явно был обвал, и накатилось камней. Выше идёт отрог горного хребта, и далее синеет только небо. Там не слишком высоко, мы взобраться можем, но она глядит с печалью.
– Я думала, тут ещё есть упавшее дерево, – говорит она. – Я не могу допрыгнуть.
Мы взрыкиваем и протягиваем туда лапы.
– О, да – наверное, ты сможешь. Я не знаю, как хорошо ты меня понимаешь, но слушай. Там наверху, за пещерой...
Всё, что мы можем, это рыкнуть не в полную силу. Она моргает и опять глядит.
– О. Хорошо. – Она вскарабкивается нам на спину и стаёт на голову. С неё она может дотянуться до края утёса. Когда она сошла, мы отступаем, приседаем и берём хороший прыжок, мы зацепляемся за край и держимся. Наши когти вцарапываются в камень. Вниз бойко осыпаются несколько мелких камешков.
– Давай. Ты можешь, – подбадривает она.
Ворча и подрыкивая, мы подтягиваем тело и встаём рядом с ней.
Она приводит нас к месту, где нашу землю щедро истоптали наши существа, на влажных грязевых берегах реки одни порои.
– Тут вокруг много кабанов, – говорит она. – Даже слишком много. – Она тыкает копытом нам в рёбра. – Давай, ты знаешь своё дело, львица.
Мы ворчим.
– Прости. Конечно, ты мантикора. Это фигура речи просто.
Мы наблюдаем с воздуха за её возвращением домой. Наши птицы летят ей авангардом, когда она идёт вдоль гряды. По возвращении в город её пони потрясены. Они предлагают пойти с огнём и топорами. Они предлагают обезопасить себя от всех нас.
Она даёт отбой. И затем, тем вечером, она выступает перед ними в центре города. Они сидят без разговоров и внимают. Они должны быть тихими, чтобы слышать её голос.
Она рассказывает им наши истории, о наших птицах и наших червяках, о наших ящерицах и наших проблемах, наших деревьях и ручьях. Она носит свою рану с гордостью.
Мы прекрасны. Мы ужасны. Мы жестоки, говорит она. Она добра.
– Доверие, – говорит она позже тем вечером. Над её головой ведут свой танец светлячки. – Доверие – это когда в процессе тебе может быть больно, но ты всё равно делаешь что нужно. Я знаю, что это не самый убедительный аргумент, но всё-таки я скажу, что мы должны оставить часть этих земель в их первозданном виде. Без ферм. Без управления погодой. Без полной безопасности. Хотя не до глупых крайностей, конечно. Мы ведь тоже животные, знаете. И я, когда иду туда, то я учусь, и... не знаю, как сказать – "живу", наверное?
Она не ждала, что они будут слушать, но они слушают.
Мы необузданны, неукротимы. Она нашла к нам подход. Они ломают нас и делают нас новыми, берут и перековывают во что-то лучшее, чем мы являлись. Она слушает нас. Они слушают её. Она дала нам свои слова. Они записаны в книгах, которые пони читают и хранят в местах, которые не наши. Но они дают нам оказаться в местах, которые не наши, в местах, которых мы не заслужили. И мы на наших землях покоряемся их воле, начиная служить. Там, в тех местах, мы как нигде свободны.
___________________________________________________________________________
Между первой искрой и финальной энтропией мы – турбулентность. Мы шум и только шум. До их появления мы не разнились смыслами. Мы были одним холодом, покрытые зимой. От жара пони мы стаём живые.
Пять символов. Пять символов, чтобы вместить во что-то нашу благодарность, не упустив как улетучивающийся дым. Разлить по бутылкам наш страх, нашу радость, нашу тревогу, нашу любовь. С ними мы становимся разными. Они говорят, что мы ужасны. Они говорят, что мы прекрасны. Мы никогда не были такими.
Мы есть. Мы есть всегда. Мы просто есть. Они есть нечто большее.
Мы свет. Они как спектр цветов, что преломляются в расколе камня.
Мы им предоставляем свою жизнь. Они предоставляют нам свою... у нас нет слова, но это так, как если бы они вздымались стеблем в жизнь, а мы им отмирали. Они заглядывают внутрь, они отыскивают смысл, и мы не знаем, откуда (из таланта, может?) их берётся. Он не от нас. Он что-то поразительное, новое.
Эхо пятёркой символов, пустая шелуха того, что мы в таких мучениях стремились изректи.
Мы – бессловесный голос.
Мы воистину благословенны.
Мы – грозовые тучи над Лас Пегасом. Мы тихие пещеры под Кэнтерлотом. Мы свист и стрёкот белок на деревьях вокруг затерянного луга.
Мы провели неподвижную вечность. Мы ждали их, и они – наша радость.
Ночью луна серебрит нашу листву. Днём солнце благословляет нас своим теплом. Наши воды поднимаются туманом над нашими лесами; наши небеса испаряют их и гонят наши облака. Наш дождь льётся вниз и вырезает нам лица. Наши потоки пенятся у подножий наших гор.
Мы дрожь земли, раскол пород, выплеск огня, ударившая молния.
Мы ужасны. Мы прекрасны. Мы жестоки. Мы добры. Мы всё, как они нас называют, и без них мы – ровно то, что мы есть, и не больше.
Мы соль моря. Мы – жажда жизни. Мы всё, что ползёт и разрастается. Мы сладкие фрукты и крепкая древесина. Мы плоть и дыхание. Мы греемся на свету и пьём свой дождь, качаемся на нашем ветру и позволяем нашим неисчислимым детям опадать с наших ветвей. Мы бежим, мы крадёмся, ждём, нападаем, мы живём, играем, убиваем, умираем. Мы предоставляем нашу кровь нашим существам, себе самим. Когда ею уже нельзя пользоваться, мы возвращаем её нашей земле.
Мы переносимся и мчимся в нашем небе. Мы семена одуванчика. Мы светлячки. Мы льдистые кристаллики в радужном гало вокруг солнца. Мы восходящие потоки и прохлада, и буря. Мы ветер и метель. Мы наполняем паруса и вносим радость в сердце. Мы стираем горы в песок. Мы рассвет. Мы ветерок, и мы ураган.
Мы неоткрытые возможности. Мы сила и паттерн, ритуал и обряд. Мы звёзды, луна и солнце. Мы сезоны, эпохи, века. Мы эфир и драконье пламя. Мы магия и ритм.
Мы провели неподвижную вечность. Мы жизнь, взятая взаймы и прожитая. Они другие – они не мы. Они заимствуют нашу плоть и живут на наших жизнях, и от них мы получаем то, чего мы не имели прежде. Наш голос – шепот ветра и грохот грома, смысл, передающийся без слов.
___________________________________________________________________________
Он голоден, голод сведёт его в могилу – хоть и не сразу; он сейчас не знает. Но ведь все наши существа голодают, знают они это или нет. Мы все вместе – вечны. Они каждый в отдельности – тают. Дни без пищи ослабят его. Недели без пищи – убьют.
Он и его семья уже несколько месяцев живут только за счёт пищи, запасённой в погребах. Мы суровы здесь, шар нашей почвы тонок и малоплодороден. Здесь мы выращиваем скалы и сосны, которые возносятся острыми шпилями в туманах этого весеннего утра. Солнце только встало. Ни единой птицы, что огласила бы воздух песней.
Наш мороз оседает инеем на волосках его носа. Его дыхание клубится сизой дымкой, и он заученным движением впрягается в хомут, соединённый двумя крепкими цепями с плугом, что вогнан в наш грунт. Он коренастый земнопони, с охрового цвета шерстью и серой гривой. Где цепи будут тереться о бёдра, он обкрутил их тканью в несколько слоёв.
Ворча, он тянет, и плуг сдвигается с места. Плуг скрипит, и цепи звенят, а больше никакие звуки не нарушаю нашу тишину. Ещё несколько шагов, и он вступает в полосу искрящегося солнечного света. Белое нашей изморози там исчезает. Выше цепей его бедро украшает изображение трёх сияющих самоцветов; один синий, второй розовый, и третий зелёный.
Они – мечта, которая и привела его сюда. Здесь мы выращиваем драгоценные камни. Но пони – существо как все наши существа: он поглощает и выделяет, и его тело частичка за частичкой убывает. Поэтому теперь мы здесь должны выращивать люцерну, горошек и тыквы; если мы не будем, его просто сдует нашими ветрами, как бы сильно он ни мечтал. И всё-таки, выращивать здесь такое – не в нашей природе. Даже сейчас его бока исходят паром, что тут же испаряется в наш воздух.
Плуг застряёт. Его переднее копыто налетает на покрытый коркой льда камень, он спотыкается и потирает ушиб. Вздохнув, он делает перерыв и садится на землю, цепь тихо звякает. Он смотрит, как сочится выступившая кровь. Холод жалит его колено, но наша земля даёт ему отдохнуть. Впервые за это утром он слышит трескучую повестку сойки.
И тогда, через мгновение, тишь снова разбивается, когда распахивается дверь его дома. Звук полый, словно дятел стукнул. Его сын мягко притворяет дверь – внимательная, деликатная душа. Дочь его срывается вперёд в галоп. Сама из невысокеньких, она с азартом слышит перестук своих копыт. Она пегаска; шерсть и перья наливисто-оранжевые, очень тёплый вид. Возьми закат, вари его на медленном огне хоть и недели – цвет всё равно не обретёт такой насыщенности, как у неё.
Лицо жеребца захватывает неумолимая улыбка. Он не хочет выглядеть ленивым и поэтому снова берётся за работу. Она хихикает и запрыгивает, тогда скользит по его боку. Он говорит ей осторожней с лезвием.
Стальные подковы его копыт топчут нашу землю. Стальное остриё плуга приневоливает нас. Мы каменистые. Он каменистее. По его указу на почве закрепится жизнь. Она словит наш свет, выпьет нашу воду, станет его плотью. В этом году он и его семья не будут голодать.
___________________________________________________________________________
Эта буря стала её проклятьем, истинным проклятьем, и у неё раскалывается голова. Давление, что угнездилось где-то у основания рожка и продолжает сверлиться в висок. Её книжка лежит заброшенной у кровати. Она растянулась перед камином; шерсть её шиферно-серая, и грива голубая.
– Но я же говорю, ты гидра.
– Но я не хочу быть гидрой. Я хочу быть рыцарем.
– Ты не можешь быть рыцарем. Ты девочка.
– Я не девочка! Ох. Ух...
– Хахаха! Сама сказала – братишка.
Дети такое благословение, но и такое проклятье. С губ кобылы срывается стон, она вытягивает из-под себя копыто и трёт глаза. Наш ветер бросается на стены каменных коридоров, высеченных в склоне горы. В ясный день город единорогов можно увидеть с расстояния дня пути. Это побелённый камень и жёлтый шифер крыш. Над парапетами трепещут красочные флаги.
Но сегодня мы не ясный день. Солнце не может пробиться сквозь плотные тучи. Все флаги спущены теперь, только один забыли. Наш ветер нещадно треплет его и в конце концов срывает.
– Ай! Не кусайся!
– Я гидра, сам сказал!
– Уши! Уши!
Близнецы удваивают благословение и удваивают проклятие. Их голоса сплетаются в хрустально-звонкую какофонию. – Мама!
Теперь это точно головная боль. Она открывает глаза. Даже неяркий свет камина, и тот режет. Она завидует своим соседям с их толстыми каменными стенами. – Блёстка, нельзя всё время жевать кому-то уши. Это же больно.
Блёстка смеётся – ей это кажется такой нелепицей. Её голос звучит как бубенчики. Брат дразнительно показывает ей язык. – Теперь извинись, – требует он.
Они лицом к лицу, идеальное сочетание цветов. Она белая, а кудрявая гривка поблёскивает золотистым и лазурным. Он тёмно-бурый; грива прямая и остроконечная, чёрная с рыжими прядями.
– А знаете что? – говорит их мать. – Как насчёт экскурсии? – Она надеется, что маленьким негодникам будет интересно. Они могли бы даже узнать что-то новое.
– Но школа сегодня закрыта. – Блёстка не жалуется – в голосе любопытство.
– Мы сами себе будем школа – пойдём когда хотим и так же вернёмся. Давайте, укутайтесь хорошенько, и выступаем.
Она тает от радостного щебета, но по счастливому лицу идут морщинки боли. Она находит свои очки и тёплый шарф, и в конце каморки – старую накидку. В ней поднимается глубокое тепло и гордость, когда она видит, что да, теперь они могут одеть себя.
Дверь их квартиры открывается во внутренний двор. В контрасте с теплотой им сразу же сечёт в лицо колючим снегом; белое сыпет сплошной стеной. На несколько секунд мать думает, что её жеребята уже получили всю прогулку, какую только могли хотеть. Она выводит их и затворяет за всеми дверь.
– Это далеко? – спрашивает Блёстка. Она ластится к матери. Наш ветер поёт.
– О, совсем близко, – отвечает кобыла. – Так, слышали когда-нибудь о вендиго?
Она ведёт их по краю обширного внутреннего двора, где стены принимают на себя весь натиск воющих ветров. Стоит сильный мороз. Она начинает свой рассказ, ужасную легенду об основании Эквестрии, как наши вендиго некогда кормились на холоде сердец ссорящихся пони и насылали на наши земли жестокие метели. Мы больше не вендиго. Она знает это, но не говорит жеребятам.
Они доходят до поворота и идут вдоль другой стены. Сады безжизненны, без листьев все деревья как скелеты. Только ель с одной стороны зеленеет их глазам. Дальше там по центру лестница, что спускается вниз к каменной арке, входу на городскую площадь. Во дворе намело столько снега, что жеребятам по горло, так что они не знают даже, идут ещё или уже плывут.
Когда мать переходит к заключительной части истории, там, где дружба плавит лёд, она замечает, что Блёстки нет рядом. Она оборачивается и смотрит вдоль оставленных следов, выглядывая белую кобылку на белом снегу. Сердце её подскакивает к горлу. – Блик! – призывает она. – Держись ближе! – и тёмный жеребёнок повинуется.
Он тоже замечает отсутствие сестры. Они зовут её по очереди. – Блёстка!
– Блёстка!
Они находят её дрожащей и забившейся за кадки для цветов – кусочек золотистой гривы выдал. Она плачет. Забыв про головную боль, кобыла левитирует к себе всхлипывающую дочку. Её магия, как и глаза – бледно-янтарная, как клеверный мёд. В ясный день они бы никогда не потеряли из виду свою дверь, но сегодня мы не ясный день.
По пути домой она спрашивает кобылку на спине, почему она остановилась. Блёстка крепче обнимает её за шею и рыдает. – П-прости, – говорит она. – Я должна перестать ругаться с Бликом, чтобы вьюга кончилась. Но я подумала, я не смогу, и тогда я потеряла вас…
– Думаю, ты пропустила главную часть истории, – утешает её кобыла. Она возобновляет свой рассказ и повторяет о пламени дружбы. Мы замораживаем слёзы в уголках её глаз.
Мы болезнь, и мы страдаем. Мы яйца грифонов, из которых никто не вылупится. Мы пьющая земля, и наша кровь вернулась. Блик и Блёстка никогда не знали свою старшую сестру. Мать как ничем гордится ими. Она стремится быть достойной их любви.
В остаток дня уже никто не борется. У жеребят скопилось множество историй в их юных головах, и самое время поделиться ими друг с другом. Мать получает наконец свою тишину. Даже когда их голоса увеличивают звонкость, её ушам это не слишком громко.
Когда мы бушуем, нас не унять. Но она умеет правильно направить нашу энергию. Она – спокойствие в пределах нашей бури. И наша вьюга не ступит на её порог.
___________________________________________________________________________
Мы – смерть, и мы рождение. Мы семья. И мы – летнее небо. Западное море позади нас. Впереди нас – выпаленные солнцем каменистые пустоши и плоскогорья, рыже-коричневый пейзаж. Мы – дикие места, где пегасы устроили себе город.
Она последняя из её рода; она умрёт, так и не родив жеребёнка. Но она не скорбит. Она не знает. Сегодня ей удалось ускользнуть к пустынному переулку на краю города. Там облачная твердь всегда стаёт курчавее и непослушнее, и она нежится на пограничье того, где их облака перетекают в наши облака.
Ей так приятно здесь, только лежать, зевая и потягиваясь из всех дел. Светло-сиреневые перья распушиваются и зарываются поглубже в облако. Оно как вода в солёном озере, достаточно плотное, чтобы держать её, не позволяя провалиться ниже.
Её глаза закрыты. Рот раскрывается в зевке. Копыта, что были подложены под голову, вытягиваются прямо. Она молоденькая, гибкая и привлекательная кобылка, и когда она открывает глаза, они светятся нежно-оранжевым, полны удивления и интереса.
Сегодня мы погожий день. Она довольна и лучится счастьем словно жеребёнок, ступивший на порог всемирно известного магазина конфет, и с билетом набрать сколько угодно и бесплатно. С весны это чувство теперь частый гость. Это не та боль, что глубоко вгнездилась в костях её членов. Это чувство, что для неё возможно всё, и что в её распоряжении – всё наше время, чтобы насладиться всем сполна.
Она не летает много. Полёт для неё труден и забирает много сил; она завидует взрослым, у которых оно всегда так легко. Однако именно сейчас она полна задора и энергии. Она прижимает передние ноги к груди и хихикает – просто так, без причины.
Тогда она в одном движении перекатывается, создавая маленькое завихрение воздуха, и поднимается на шатких копытах. Облачный пол колышется под ней; она немного приседает, удерживая равновесие, и вихляет вгрузшими в упоре ногами, дополнительно раскачивая. Однако так больших шатаний не достичь, и ей быстро надоедает. И затем она взрывается движением, снуёт квадратами и носится по кругу, и дико усмехается, когда её заносит в юрких поворотах. На нескольк осекунд раскидываются хлопающие крылья. Она скользит и шлёпается вниз, едет носом, но облако такое мягкое, что это совсем не больно.
Наше небо в её сердце. Мы с ней – семья. Кровь её рода обрывается на ней.
На мгновение она останавливается. По её венам бежит наша жаркая кровь. Кровь согревает ей копыта и стучит в ушах. Лёгкие полнятся нашим вдохом. Он сладок. Она приопускает корпус вниз, так, чтобы облако обняло ей грудь и живот. Хвост лёг расслабленным. Он длинный и прямой, рассыпан прядями как ленточки у моряка. Там три блестяще-переливчатых цвета: красный, салатовый и синий.
Она шпионит за одной из наших диких птиц, что держится у края города. Создание парит на громадных чёрных крыльях. Голова голая, лишь красная кожа. Птица приземляется на последней постройке, небольшом навесе почти у края облака, и спокойно смотрит на кобылку.
Она решает, из чистой и невинной юной непоседливости, немного подокучать пернатой. Корпус к земле, ноги в расставку – она крадётся ближе. Птица наблюдает, но не опускается ни до одного движения. Она подкрадывается ближе, почти ползя теперь, припав к земле, лишь хвост поднят и вихляет дерзким флагом.
Только когда она стремглав вздымается во весь рост, мы снимаемся с места и перелетаем на соседнее строение. Мы – терпение.
Она бросается назад кружиться и скакать, смеясь, пружиня на шагах и подпархивая в воздух. Её задор идёт в размах, она помалу отклоняется всё дальше и дальше, и облака стают всё мягче и рыхлее. Копыта погружаются всё глубже.
Не успевает она заметить, как облака кончаются. Наш ветер мчит вокруг неё. Наша кровь мчится внутри неё. Она весит как пушинка. И она падает. И падать будет, судя где висит Лас Пегас, долго.
После полутора секунд бездумного беззвучного крика она понимает, что единственное, что если может и спасёт её теперь, это её нелётанные крылья. Она расправляет их. Наш ветер реагирует на это злым рывком, грозящим вырвать дерзкие конечности из плечей. Выстрел боли врывается через лопатки, идёт пониже шеи с двух сторон и замирает где-то глубоко в груди. Её вертит кувырком, и наученные крылья вжимаются в бока.
Она зажмуривается от жалящего ветра. Глаза берут обрамку слёз боли и расстройства, она так разочарована в себе. Ей больно. Ей плохо, подступает тошнота. И ещё в ней вдруг вскипает злость.
Через все слёзы и дезориентацию очень трудно разобрать, но ей всё же кажется, что до земли уже недолго. Наверняка недолго. И ей нужно что-то предпринять. Она осмеливается чуть подрасправить крылья. Чуть-чуть, на малость. Теперь она бросает все силы и внимание на противостояние нам – мы хотим их выдрать.
После момента проб и попыток ей открывается, что с одним выдвинутым крылом она лишь ускоряет своё вращение, но если выдвинуть оба, то можно начать планировать. Она стабилизирует себя. Она кричит одновременно от радости, и от раскаяния: когда мы дующий поток в лицо, вдохнуть почти нельзя.
На момент ей даже удаётся направить себя кверху, и земля больше не приближается. Крылья болят, но боль почти не ощущается в сравнении с потоком паники и гордости и прочих только представимых чувств, что мчаться сквозь неё куда быстрее ветра. Она переводит свою скорость в высоту и, пока замедляется, плавно расправляет крылья в полную длину. Она пытается начать махать. Но очень скоро скопившееся в плечах и груди напряжение стаёт сильнее её воли, и она переходит на одно скольжение, где сотрудничает с небесными потоками. Лас-Пегас далеко, гораздо выше – ей туда никак не подняться. Но она видит, что можно попробовать сесть на землю. Что потом, она так далеко не заглядывает. Чувства накатывают на неё ещё последним валом и прорываются в один почти бессвязный крик.
– Вууу-хаааа! Обломилось, небо?
Мы – упоенье жизнью. Она смеётся в ещё большем упоении. Свистящий в крыльях ветер подбрасывает её вверх и возносит её душу. У неё никогда не будет жеребёнка. Но наш ветер – который и её тоже – возносит все души, которых она будет обучать все эти долгие годы. Она первая в её династии.
___________________________________________________________________________
Некогда была дорога, опоясывающая нашу гору. Потом был оползень, когда там проезжал единорог с телегой. Он вёз свои сбережения. Он вёз свои надежды на процветание. Мы провезли его к смерти.
Он стал для нас золотым дном. Мы забрали ту плоть, что дали ему взаймы. Он вёз с собой еду в телеге. Наши мыши процветали. Они выстроили свою империю, что рухнула через сезон, когда они доели за его аварией последние съедобные остатки.
У нас был излишек зерна. Теперь у нас есть излишек мышиной плоти. Наши мыши не сентиментальны. Наши мыши не дураки. Сильнейшие выжили и убежали. Слабые накормили их силу.
Это серьёзное оскорбление, пусть даже повод несколько натянут. Он в твёрдой стойке, копыта упёрлись в облачную твердь. Крылья расправлены над ним, и голова понижена в горизонталь. Он обводит взглядом подкрикивающих ему пони. Он молод и силён. Грудь его широка даже как для пегаса.
Ну и конечно он не делает такого со своей сестрой, которую так сильно любит. Тем более так грубо.
Паргелий отслеживает его реакцию, в радужках цвета хвои блёстит триумф.
– Паргелий, ты оскорбил меня. – Ему едва удаётся унять дрожь в голосе, так силён его гнев и страх. – И я, Тихоплын, требую извинений – словом и делом, или же кровью и костью!
Мы ритуал. Мы исполняющая сила. Он пегас, не единорог, но голос его всё равно резонирует с нами. Мы – попытки. Мы то, чем жертвуют. Мы – пламя, на деле доказующее силу жизни. Мы вдыхаем воздух и облизываем наши губы.
– Хого, – говорит Паргелий. – Оскорблён он. А что насчёт твоей лжи? Я не обманщик, не подлец. Я честно заслужил свои победы, как ты прекрасно это знаешь, но просто боишься это признать. Да, пусть нас рассудит поединок.
Ритуал утолён, и круг пегасов сужается. Они вторят: – Бой! Бой!
Поднятым копытом Паргелий требует тишины. – Не сейчас, парни, – объявляет он. – Завтра. На Громопадной Вершине, с восходом солнца.
– Самое то. Только копыта и связанные крылья. И я ведь доверяю твоей памяти, что рассвет там рано!
Когда Тихоплын объявляет условие о крыльях, он видит вспышку страха, мелькнувшую в глазах противника. Он самодовольно фыркает. В конце концов, это ведь серьёзное оскорбление, достойное как минимум разбитой губы.
В нашем осеннем воздухе слышатся первые дыхания зимы. Вершина уже в меди зарева – маяк, сияющий над затенением городских улиц. Тихоплын приходит заранее. Как и Паргелий. Их товарищи кучкуются в двух местах вдоль берегов грозового потока, бурлящей и потрескивающей реки нашего эфира. Ночью по её мерцанию пони ориентируются, куда лететь домой. Пока на горизонте не появляется краешек диска солнца, никто не пророняет слова, все только ждут в компании длинных теней своих фигур.
– Тихоплын – я вижу, ты пришёл, – говорит Паргелий, легко ступая по рыхлой облачной земле.
– Ты тоже, Паргелий. Может, хочешь что сказать?
– Всё ещё надеешься на извинение? Подковы – да связывал бы я крылья, если бы собирался! Оставь такое для себя.
Тихоплын закатывает глаза. – Запишите, что моего оппонента не устраивают условия проведения боя.
– Да устраивает меня! Я уделаю тебя в любом виде! – кричит Паргелий. Он низко наклоняет голову и идёт в разбег.
Тихоплын остаётся спокойным и собранным, лишь по скупой передвижке копыт, когда он берёт стойку чуть пошире, можно разгадать всё напряжение. Он отслеживает траекторию подбегающего Паргелия, рассчитывая точно, когда отступить. Крошечное движение в глазах Паргелия говорит ему, что тот планирует с налёта поворот. Тихоплын стоит в жёстком упоре, чуть пошевелия задней частью, примеряясь и готовясь, и в точный момент уходит вбок и вниз, вшибается бедром в прибежавшие ноги.
Подсечка сбоку помогает сбить Паргелия с ног; он подбрасывает брызги тумана, когда едет по облачной земле. Тихоплын разворачивается и встаёт на дыбы, готовый встретить очухавшегося неприятеля. Но вместо действий Паргелий остаётся лежать. Тихоплын опускается на четыре двинуться вперёд, и именно тогда Паргелий выбирает момент подняться. Он исполняет двойной подброс, в одном вскидывая себя с земли и во втором – ударяя. Тихоплын не может как следует уклонится и принимает прилетевшее копыто вскользь по плечу.
Паргелий круто разворачивается, глаза на Тихоплыне. – Первая кровь?
– Не то, что можно назвать первой кровью, – рычит Тихоплын. – И мы продолжим, пока один из нас не сдастся. – Его следующее движение внезапно, выстреливается из неподвижности, чтобы Паргелий не успел прочесть. Он ловит шею Паргелия между своей и своим копытом. В захватах он хорош; он валит Паргелия наземь.
Следующий удар Тихоплына, происходи их драка на земле или на твёрдых облаках, наверняка бы изувечил Паргелию ухо. Но на более мягких облаках Вершины оно лишь погружается в пружинистый туман, почти что без вреда.
Паргелий только-только оклемался – в ушах ещё звенит, но он моментально осознаёт, что должен освободиться. Тихоплын тяжелее и опытнее его. Положение на спине – худшая из позиций, и он в беде, если вскоре не встанет. Он извивается задней половиной, пытаясь как-то лягнуть и сбить с себя противника. У него не выходит.
Держа захват, Тихоплын ещё налегает весом и отводит назад копыто. Он готов выбить дурь из этого сопляка.
Утренний воздух прорубает голос кобылки, чистый и звонкий. – Тихоплын, сейчас тебе такие проблемоны будут! – Тихоплын вмиг узнаёт сестру. Вскидывая взгляд, он видит её силуэт, распахнутые крылья пылают по краям рассветом. Сама из невысокеньких, она ступает с силой ангела во гневе.
– Он вполне заслужил своё наказание. Ты бы не поверила, что он про тебя говорил!
– Я слышала и знаю, – говорит она. – Но всё равно, не надо с ним ничего делать. Если у него будет кваша вместо лица, мне Шелест ад устроит! Упф. Мальчики! Вы так требуете ответить за слова, но кто будет отвечать за последствия?
Тихоплын смотрит на своё копыто и на лицо Паргелия под ним, тогда опять идёт на встречу с ледяным взглядом сестры. – А что за Шелест? – как между прочим спрашивает он.
– Моя подружка, – признаёт Паргелий. – Ужас, летящий на крыльях ночи.
– Хах... – начинает Тихоплын, раздумывая миг в подборе слов. – Чувак, так тебя и без меня прессуют, да? – Он опускает копыто, отходит шаг и даёт Паргелию подняться.
– Чуть более чем знакомо? – говорит Паргелий. В ответном остром взгляде Тихоплына – предупреждение, кто только что был снизу. – Извиняй. Чего-то брякнул тогда, не знаю чего. Просто, знаешь...
Он закатывает глаза, и двое молодых жеребцов синхронно произносят: – Кобылы.
Мы жестоки. Их милосердие более жестоко. Наш закон – закон зубов и когтей, копыт в крови и калечащих ударов. Когда одно из наших существ слишком повреждено, мы – смерть. Они с каждым днём ужесточают требования к себе. Они совершенствуются. И что до Тихоплына... Они с Паргелием однажды будут дедушками и старыми друзьями. Мы знаем их внучку. У неё будет небо в сердце.
___________________________________________________________________________
До их появления мы были свободны. Мы дикие места, мы изобилуем напором и размахом. Мы были сезонами. По нас они выстраивали свои ритмы и модели жизни. Мы – тихие крылья смерти.
Они делают нас рабами. Они берут нашу свободу. Они ставят нас под плуг. Они вырезают наш камень, чтобы отвергать наши бури. Они лишь насмехаются над нашими вызовами и трагедиями. Они отрицают наш справедливый закон.
Такими и миллионами других способов они расстраивают наши планы, ниспровергают нас, не придают внимания, ломают. Кажется, что нет такого, на что бы они не решились против нас. Они надвинутся. И мы отступим.
И всё же все они вместе и в отдельности – наши существа. Мы не в обиде.
Она – наша существо, плоть, дыхание и кровь. Мы одели её в аквамарировую шерсть. Мы дали ей гриву цвета чистого летнего неба.
Она земная пони. Её отец обрабатывал нашу почву. Её мать рубила наши деревья. Она сидит в овраге у берега нашей речушки. Она тиха и неподвижна, и глаза её закрыты.
Мы голодны. Наши когти остры. Жало, что венчает наш хвост, полно яда.
Она даёт уму опустеть. Она слушает, как поют наши птицы. Мы на исходе весны, и еды сегодня много. Мы ловим много насекомых. Мы перекликаемся и насыщаем голосами этот кусочек леса.
Она слушает. Она знает нас. Мы слышим в ветерке слабый оттенок её пота.
Её ухо вскидывается на нас, и мы замираем. Она в неспехе поднимается на ноги. Мы позади неё, ступаем на мягких лапах.
Она ещё не возвращается домой. Она не хочет снова слушать аргументы. Пони хотят всё больше распахивать нас, валить наши деревья и окультуривать нашу почву. Она говорит за нас.
Она опять садится, и воздух наполняют звуки её пения. Она призывает к себе наших птиц. Мы красивы, и мы ужасны. Мы сойки, перепелы и горлицы. Мы пава с выводком птенцов. Мы феникс, что скромно примостился сверху.
Она поёт нам. Мы поём ей.
Мы подкрадываемся ближе и выпускаем наши когти. Наши голоса скрывают нас. Она не слышит. Жизнь ей спасает лишь одна удача. Она поднимается затанцевать точно когда мы атакуем. Наши когти раскраивают ей плоть на рёбрах.
Она крутится и лягает с разворота. Наш нос ужаливает боль.
– Плохой котик! – кричит она. В воздухе пахнет её кровью. Её хор – как ветром сдуло. Она и мы на мгновение останавливаемся и смотрим друг на друга. Она стоит уверенно и дерзко. Мы потрясённо садимся на лапы.
Её губами идёт замедленная мягкая улыбка. – Ну, нет, ты не плохой котик. Могу поспорить, что ты голоден, – говорит она. – Тебе просто нужно немного подучиться манерам.
Она кратко оглядывается на рану на боку и затем по новой пригвождает нас взглядом; там что-то есть в её глазах. – Кстати о манерах – я ведь тоже перед тобой не в лучшем виде. – Она оглядывается вокруг и находит нужный вид мха. Он растёт с одной стороны дерева, за кустом, что украсился бело-жёлтыми цветками.
Она переходит туда и опирается на ствол. Мы ворчим и шевелимся. Она ещё раз смотрит нам в глаза.
– Это больно, между прочим, если хочешь знать, – добавляет она. – Не стоило так распускать свои когти, мистер.
Мы тихо и пристыженно киваем. Она и мы ждём. Она присматривается к нам внимательнее.
– О, – говорит она. – Извини. Мисс, я должна говорить? Без котят в этом году? Ну ничего; я тоже. Уверена, в следующем тебе повезёт больше.
Мы не знаем почему, но мы мурлычем. Она тихо мурлычет что-то и себе и тогда мягко добавляет: – О, и ты выглядишь не самой упитанной. Ты разве не знаешь о проблеме с кабанами? Я вижу нет.
Она ещё раз оборачивается уделить внимание боку и хватает в зубы полосу мха. Оторвав себе с дерева, она прилаживает его к ране. Затем она тянется откусить вьющуюся рядом же лозу и довершает наряд.
Занятая всем, она не смотрит нам в глаза. Наш голод ещё раз даёт о себе знать. Но всё-таки теперь он не направлен на неё. Мы чувствуем её семьёй. Она родная нам, и она добра.
– Ну, пойдём, – говорит она. – Покажу хорошее место.
Мы тащимся в гору, через все лозы и кусты. Над нами нависают густые затеняющие землю кроны, вокруг шахт света метушатся мошки. Она замечает редкий цветок, и мы обходим.
Мы выходим к невысокому утёсу; тут явно был обвал, и накатилось камней. Выше идёт отрог горного хребта, и далее синеет только небо. Там не слишком высоко, мы взобраться можем, но она глядит с печалью.
– Я думала, тут ещё есть упавшее дерево, – говорит она. – Я не могу допрыгнуть.
Мы взрыкиваем и протягиваем туда лапы.
– О, да – наверное, ты сможешь. Я не знаю, как хорошо ты меня понимаешь, но слушай. Там наверху, за пещерой...
Всё, что мы можем, это рыкнуть не в полную силу. Она моргает и опять глядит.
– О. Хорошо. – Она вскарабкивается нам на спину и стаёт на голову. С неё она может дотянуться до края утёса. Когда она сошла, мы отступаем, приседаем и берём хороший прыжок, мы зацепляемся за край и держимся. Наши когти вцарапываются в камень. Вниз бойко осыпаются несколько мелких камешков.
– Давай. Ты можешь, – подбадривает она.
Ворча и подрыкивая, мы подтягиваем тело и встаём рядом с ней.
Она приводит нас к месту, где нашу землю щедро истоптали наши существа, на влажных грязевых берегах реки одни порои.
– Тут вокруг много кабанов, – говорит она. – Даже слишком много. – Она тыкает копытом нам в рёбра. – Давай, ты знаешь своё дело, львица.
Мы ворчим.
– Прости. Конечно, ты мантикора. Это фигура речи просто.
Мы наблюдаем с воздуха за её возвращением домой. Наши птицы летят ей авангардом, когда она идёт вдоль гряды. По возвращении в город её пони потрясены. Они предлагают пойти с огнём и топорами. Они предлагают обезопасить себя от всех нас.
Она даёт отбой. И затем, тем вечером, она выступает перед ними в центре города. Они сидят без разговоров и внимают. Они должны быть тихими, чтобы слышать её голос.
Она рассказывает им наши истории, о наших птицах и наших червяках, о наших ящерицах и наших проблемах, наших деревьях и ручьях. Она носит свою рану с гордостью.
Мы прекрасны. Мы ужасны. Мы жестоки, говорит она. Она добра.
– Доверие, – говорит она позже тем вечером. Над её головой ведут свой танец светлячки. – Доверие – это когда в процессе тебе может быть больно, но ты всё равно делаешь что нужно. Я знаю, что это не самый убедительный аргумент, но всё-таки я скажу, что мы должны оставить часть этих земель в их первозданном виде. Без ферм. Без управления погодой. Без полной безопасности. Хотя не до глупых крайностей, конечно. Мы ведь тоже животные, знаете. И я, когда иду туда, то я учусь, и... не знаю, как сказать – "живу", наверное?
Она не ждала, что они будут слушать, но они слушают.
Мы необузданны, неукротимы. Она нашла к нам подход. Они ломают нас и делают нас новыми, берут и перековывают во что-то лучшее, чем мы являлись. Она слушает нас. Они слушают её. Она дала нам свои слова. Они записаны в книгах, которые пони читают и хранят в местах, которые не наши. Но они дают нам оказаться в местах, которые не наши, в местах, которых мы не заслужили. И мы на наших землях покоряемся их воле, начиная служить. Там, в тех местах, мы как нигде свободны.
___________________________________________________________________________
Между первой искрой и финальной энтропией мы – турбулентность. Мы шум и только шум. До их появления мы не разнились смыслами. Мы были одним холодом, покрытые зимой. От жара пони мы стаём живые.
Пять символов. Пять символов, чтобы вместить во что-то нашу благодарность, не упустив как улетучивающийся дым. Разлить по бутылкам наш страх, нашу радость, нашу тревогу, нашу любовь. С ними мы становимся разными. Они говорят, что мы ужасны. Они говорят, что мы прекрасны. Мы никогда не были такими.
Мы есть. Мы есть всегда. Мы просто есть. Они есть нечто большее.
Мы свет. Они как спектр цветов, что преломляются в расколе камня.
Мы им предоставляем свою жизнь. Они предоставляют нам свою... у нас нет слова, но это так, как если бы они вздымались стеблем в жизнь, а мы им отмирали. Они заглядывают внутрь, они отыскивают смысл, и мы не знаем, откуда (из таланта, может?) их берётся. Он не от нас. Он что-то поразительное, новое.
Эхо пятёркой символов, пустая шелуха того, что мы в таких мучениях стремились изректи.
Мы – бессловесный голос.
Мы воистину благословенны.
от Mr Ignorable: She is / Она –
Звёзды о Луне
Солнце о Селестии
Звёзды о Луне
=
от psychicscubadiver: The Endless Song / Бесконечная песня Она – краса.
Она – самая сущность, самое наше воплощение. Она абсолютна в своём поведении, в своей осанке, в речах, и душе. Она единственная в своём роде.
Она нам дорога. Она нам – муза. Мы черпаем силу светиться как лучащееся солнце в окружающей тьме. Мы маяки, указывающие путь, что с самого начала выводили и спасали пони.
Мы были пустыми. Наш свет был неприметным в те времена, и мы ничем не отличались от соседних. Нехватка блеска не способствовала нашей популярности, и юные боялись ночи. Они смотрели, как скрывается их солнце, и как их мир нейтрализуется приходом темноты. И, подгоняемые страхами в сердцах, они бежали по своим домам и засыпали.
И это было безразлично нам. Они для нас ничего не значили. Мы были стары, стары как время. Наш дух знал скорбь такую жгучую, что камни бы заплакали слезами из чистого золота. Он знал радость таких размахов, что ужасные лорды Пустоты запрыгали бы в ликовании, во всех их адах и ужасных безднах воссиял бы вечный свет.
И нам хватало этого – пока не появилась она.
Она была ещё совсем юной, желторотый птенец, но мы видели, как она смотрит на нас, и нам было любопытно.
Она росла. О, она росла, как дерево. Она стала высокой, статной, как и сестра её. Они были двойней, сияющая как топаз и стоическая словно оникс. Они были сёстрами. И у каждой был свой талант.
Старшая, дитя солнца, владела искусством говорить, и все подданные боготворили её. Их признательность лилась неиссякаемым дождём гимнов и подношений. Но в благочестии она отказывалась от всего и возвращала им обратно. Она дарила себя подданным столь же всесердечно, как дарили себя и они. Она всегда была с ними, раскидывалась золотом лучей, давая им возможность греться и расти, смеяться и играть под её покровительством.
Но другая. Другая была другой.
Она была тихой, замкнутой, часто заикалась, когда должна была говорить с кем-то. Подданные смотрели на неё с презрением и страхом. Им было неуютно рядом с ней, что возвышалась над их головами с текучей бархатисто-синей гривой ночи.
За весь наш век мы никогда ещё не видели такого интроверта. Кого-то, кого бы все так сторонились. Кого-то, кто был как мы.
Кого-то, кто был тих, никогда не заговаривал сам, но знал свои обязанности, возложенные на него. Кого-то, кто был как мы.
И, вместе, сёстры управляли небом. Мраморно-белая, Несущая День, устраивала так, что каждый день восходило и опускалось солнце. Задача не из трудных, подвигнуть солнце просто двигаться по кругу и озирать подвластное ей царство, ниспосылая вниз насыщенные массы света. Спускаться в мир по образу гигантского грифона, что раскрывает крылья и берёт всю землю под свою опеку.
Но.
Она.
Она была художницей.
Мы как сейчас помним первый раз, когда она заступила на своё служение. Несущей Ночь мы её назвали.
Она пыталась и пыталась, и мы смотрели в потрясении – она пыталась не как её сестра, когда та поднимала Солнце на своей премьере.
Она и напрягалась, и корячилась, и извивалась, и что только не делала, чтобы поднять гигантскую завесу ночи.
Мы помним, как её сестра тихо просила её, умоляла прекратить, не брать такое непомерное и не губить себя.
Но она продолжала. Она собиралась с силами и снова пыталась, трудилась как трудилось бы любое существо земли, чтобы извлечь из недр её плоды и чудеса.
И мы смотрели в трепете, как она подняла. С криком, как ни у кого. Кличем боевым, который она выкрикнула, я смогу!
И она смогла. Мы уже чувствовали, как подымаемся, и чувствовали и восход нашей наперсницы. Гордея, лучистая луна поднялась и воссияла на всю ночь. И мы, с достоинством теперь, высвёркивали как алмазы на свету.
С того времени мы восходили с ней и вновь освобождали сцену с ней же. Словно вальсирующая пара, мы позволяли ей вести себя, плывя сквозь ночи, возрасты и годы. Сперва мы думали, что это в ней говорят упрямство и сильная воля, и мы ценили это, и предлагали наше товарищество, когда наша сестра луна спала.
Но вскоре она начала зарисовывать.
Она приладилась ко всей массе нашего магического веса... и стала зарисовывать.
И мы никогда не видели таких красот как те, что получались у неё. Она садилась и вздыхала, рог мерцал, и мы смотрели, как наше тело, массивные скопления ночного небес, начинает искривляться, закручиваться и уходить в себя, и, как кузнец, она примерялась и бросалась на материал с почти пугающим вложением сил, которыми она писала не словами, но действиями.
Первое время рисунки её были просты; она повторяла формы медведя, быка, лося или оленя. И мы бы улыбались этому, если бы могли. С нами ещё никто такого не делал; чувство было новым, но в то же время и знакомым в глубине. Мы узнавали с ней себя. Мы радо откликались на её призыв, когда она приказывала нам не сидеть, а подниматься в небо на танец.
Но скоро.
Скоро она начала рисовать от себя.
Скоро мы неслись с ней в неистовом танго, когда она настраивала нас и говорила танцевать и струиться как потоки в реке. Она рисовала вдоль нас движущиеся реки золотого, лазурного и фиолетового, и мы приглядывались к себе в трепете, так как ставали с ней чем-то поистине невероятным и потрясающим.
И мы дали клятву, в молчании мы заключили договор. Договор как тот, что заключили человек и зверь. В наших сердцах мы нашли сияние. И о, мы явили его.
Как лучи света, прорезающие облака, мы двигались за ней, пока она рисовала нами. Мы сияли и мы пылали с неистовством любовника, смотрящего на возлюбленную под собой. Вела нас страсть, и радость была нашей спутницей, пока мы пылали, и в изобилии мы освещали миры, как освещали бы их ангелы, ведь только в этом мы видели способ что-то сделать для неё.
И мы запомнили её имя. Несущую Ночь звали Луна.
И мы вздыхали каждый день, когда должны были скрываться вслед за явившимся невзрачным солнцем, взошедшим задвинуть наши красоты. Но по ночам мы поднимались фениксом из пепла, когда она являлась нас обнять. Мы улыбались на её улыбку, когда она заканчивала составлять из нас свои созвездия. Вскоре мы стали охотником Орионом, затем Близнецами, Андромедой, затем Козерогом и Водолеем. И мы познали радость, ведь наконец нашли своё призвание. Мы были покровителями ночи. Мы были образцами для её ума.
И с этим чутким к красоте умом она сидела уже днём, одна, и рисовала. Не на нас, но на бумаге, магией.
Она изображала сцены такой пронзительности и красоты, что никакие бы слова не описали.
Одна – олень танцует на поляне с высокой травой, над нею ветерок несёт лепестки календулы. И другая – кобылка, сидящая в лесу у могилы. В неистовых мазках на ней отблёскивает каждый волосок, и солнце освещает её спину так, как это увидишь только в жизни. И мы смотрели в тихом трепете, смотря на эту красоту.
На ещё одной был жеребец на поле битвы. Картина в серых. Он поднимает голову к небу, его глаза закрыты, и по лицу свободно текут слёзы. Рот приоткрыт в стоне горя. Вокруг него лишь опалённая земля и мечи павших, воткнутые в лицо земли.
И как и мы, смотрели и другие. Другие проходили мимо и видели её рисующей, и хмурились, ворча, почему те сцены совсем не счастливые.
Где смех и играющие дети? Где солнце в своём сиянии? Где улыбки?
Она рисовала не улыбки, но вместо них слёзы. И когда она шла спать, мы видели её в слезах, что другие хмурятся, завидев её, и сторонятся. Мы видели её плачущей, когда она подслушала лордов и леди, говорящих, какая она зловещая.
Ведь она только хотела быть любимой. Просто хотела быть не ниже сестры в их глазах.
И мы наблюдали это с растущей эмоцией. Мы не знали ещё, как назвать то, что мы чувствовали, но мы чувствовали что-то, и мы смотрели с растущим смятением, как она всё мрачнеет и стаёт всё подавленнее. Мы видели, как пони выдворяют её или сами сбегают при первой возможности, хотя предполагалось, что сёстры бы равные правители над ними. Мы наблюдали, как она наблюдает за спящими пони, вздыхает, что они снова пропустили её последний шедевр.
И мы наблюдали, как в ней всё больше проступает угнетённость. Мы наблюдали, как тяжело она переставляет ноги, словно на ней лежит огромный вес, незримый, но от этого не менее тяжёлый, и плечи её поникают.
Почему её беды так трогали нас? Почему мы вздыхали, когда вздыхала она? Почему мы ждали её c нетерпением словно пёс, что жаждет вновь увидеться с хозяином?
И когда мы заглянули в свои глубины, мы обнаружили влечение. Сперва оно было малопонятным, и мы сочли, что мы стремимся к её обществу просто потому, что мы похожи в нашем одиночестве, ведь мы всегда были в компании только самих себя.
И в тот день, в тот день мы запомнили то, что увидели.
Мы как всегда ожидали её, когда она придёт за нами. Но в этот раз она пришла другой. Когда её сестра понизила солнце, она словно поднялась в высоте. Плечи её расправились, она шагала уверенно, и сердце больше не несло боли. Она обратилась к нам. Мы в нашей совокупности воззрились с любопытством. И с любопытством мы смотрели, как она улыбнулась нам. С радостью в глазах, когда её лицевые мускулы оттянули кожу.
Это был такой простой, животный способ показать привязанность. Но когда она сделала это, влечение ещё раз заявило о себе. О, оно заявилось с яростью и пожирало нас, пульсируя от самых сердцевин. И мы поняли.
Мы любили её. Мы обожали её. Мы хотели её. Мы хотели сойти в её смертный мир, явить ей все пространства наших сфер мы хотели. Мы хотели, чтобы радость от обширности наших миров была и её. О как мы хотели.
Мы хотели стать мечом и щитом и защищать её. Мы хотели умереть и больше не сиять, если её не будет. Если она, и мы бы.
И она сложила сердце из созвездий. И мы почувствовали радость. Такую радость, что мы засияли как солнца. Наши сферы и диски залучились нашей радостью, чистыми лучами счастья, и это созвездие заблистало почти так же ярко, как солнце. Мы проревели наше возглашение любви небесными телами и осветили мир священным пламенем.
И её улыбка согрела то, что раньше было у нас холодным.
Но увы, это не длилось долго. Мы дальше видели, как она улыбается и танцует при всех. И мы видели, как пони фыркают и открыто смеются над ней. Она сопротивлялась боли. Но это было слишком тяжело. Та тягость снова опустилась на неё, и мы смотрели, как её шаги вновь опускаются на землю с меланхолией.
О, как мы желали спуститься вниз и приподнять её поникшее лицо, прижать её к нашим сердцам, показать нашим теплом, что она не одна. И мы чувствовали в себе гнев, что её так бесславят. И гнев заугрожал нас сокрушить, когда её сестра, её семья не предприняла ничего. Она осторожничала и что-то предприняла лишь тогда, когда она убежала.
И мы смотрели, как эта скорбь меняет её, искривляя. Дорожки слёз на лице прорезали гримасу. Затем гримаса, как и ненависть, пустила корни вглубь. И мы смотрели, как она меняется в облике, ставая доведённой до предела версией себя.
Мы видели, как её шерсть перенимает черноту у тёмных бездн. Мы видели, как грива разворачивается в полощущееся знамя ночи. Внушающие трепет волны тёмно-синего, что плавно колыхались под незримым ветром.
И мы наконец увидели наш шанс. Мы послали себя вдоль всей длинны её гривы. Сперва она была удивлена, отпрянула и испугалась. Но наконец, после стольких лет немой любви и обожания, мы зашептали ей сладкие глупости на ушко и в уме. Все эти годы мы смотрели на неё, и слова в наших сердцах росли в громкости и в параграфах, пока не довели умы до затопления морем выкрика.
И мы шептали ей, как шепчет любовник партнёру. Мы шептали о своей любви и обожании, и она улыбнулась, и её радость ещё больше подпитала её трансформацию. И мы смотрели в трепете и гордости, какой она предстала под конец своей метаморфозы.
Она стала всем, что мы выглядывали. Она стала нашим вдохновением, стала чистой неизречимой красотой и постоянностью.
Она стала ЗВЁЗДНЫМ СВЕТОМ.
Но когда показалась в этом новом облике сестре, даже ближайшая ей пони отшатнулась и устрашилась этого лика, где глаза стали цвета морской волны и рептильными.
И здесь её печаль окончательно пожрала её и искорёжила. Её боль переродилась в ненависть и завернула на злотворность. И она позволила своим эмоциям влиться и сплавиться с её магией, заставляя замолчать наш голос в голове и позволяя гневу обратить день в ночь.
И мы были напуганы и ранены в душе, что она лишь использовала нас и бросила. И мы оплакивали это в нашей пустоте. И наши звёзды мерцали с печалью.
Мы видели, как она свирепствует на улицах своего королевства, и как её сестра в итоге усмирила её, прибегнув к силам "Элементов Гармонии".
Мы видели, как Несущая День ушла в отрицание. Мы слышали, как она убеждает себя, что её сестра обратилась ко злу потому, что пони не ценили её ночь. Несущая День отрицала и отказывалась признать правду.
И к нам вернулась прежняя апатия. И мы заблуждали взглядом по сферам. Мы увидели, как рой крапинок света от "Элементов Гармонии" облёк её тело и выслал с планеты.
Несколько удивлённые этим, мы смотрели, как огоньки переносят её к луне. И, к нашему смятению, мы ощутили, как луна сотряслась, когда они достигли поверхности.
И после того, как сотрясение улеглось.
Мы ощутили новое присутствие.
Это была она, Луна.
Сперва мы держались презрительно, и мы отвергали её, как она отвергла нас. И мы знали, что она может чувствовать нас, ведь только мы вели присутствие в этих пустых пространствах.
И она заплакала. О, была такая привязанность и такая боль в её уме, что это
что против этих волн наша обиженность была как зыбь. Мы отпирались от них как могли, но наша любовь ещё сохранялась, и только вспыхнула от её плачей.
В нас шла война. Мы хотели верить ей, мы хотели обнять её и приласкать, зашептать, и мы думали, и мы думали.
И... она выкрикнула в ночь.
Простите
Таким простым было это единственное слово, такой непритязательный знак, но о как оно отозвалось в нас. Стремление вернулось, но в этот раз мы приняли её, и мы сделали своё присутствие явным. Мы бросили сдерживаться и дали волнам нашего стремления засверкать с каждого уголка неба.
И это поразило её, ведь она тоже ждала отклика от небес. Она тоже тянулась ко звёздам. Она тоже слышала наш голос, когда обратилась в ту ужасную форму. Она заплакала и в своём уме обняла нас, и мы обняли её в ответ.
Радость воцарилась в наших сердцах на целые века, которые мы провели, танцуя без физических форм среди звёзд; её сила всё росла по нарастающей, и с помощью неё она выкладывала картины славы из наших тел.
И нам хватало этого, просто смотреть, как она фокусирует свои силы и энергии на наши тела. Мы обнимали её и укрывали её ум в наших бескрайних просторах, пока шептали ей. Истории о доблести, истории о горе, истории о радости, истории о страхе. Наша старая душа опять была молодой, когда была с нею.
И в свой черёд, она выплакивала своё горе нашим единственным ушам. Она говорила, как пони бежали от неё из-за её облика, и она говорила о сестре.
И из её рассказов мы узнали новое о Несущей День. Нам стало ясно, что она была доброй, как повторяла Луна. Нам стало ясно, что Несущая День была всем для Луны, единственной, кто испытывал к ней тёплые чувства.
Мы делали всё, что в наших силах, чтобы не позволять ей скучать. Мы дарили ей знание эонов. Знания, за которые одни могли легко убить, а другие посчитали бы сказкой.
Мы в нашем мире над пустотами не ведали веков. Всех наших дел было смотреть за оборотами планет. И смотрела теперь и Луна, смотрела долго и увлечённо.
Но постепенно в ней росла и ностальгия, и на сердце опять тяжелело. И мы вздыхали, понимая, что как бы сильно ни хотели навсегда остаться с ней, ей всё равно лучше быть с пони. И мы обратились к тому, что держало её в заточении на луне.
Символ был древним, настоль же древним, как и мы. Мы знали, что стоит нам только нажать, и оно может убить нас. Оно отняло бы нашу душу, и в нас бы снова воцарились тишина и молчание.
Но из любви мы продолжали смотреть.
Она, естественно, спросила нас, что мы делаем, и мы сказали.
мы поможем тебе бежать
Мы сразу ощутили в ней печаль и тоску, и отвержение такой идеи. Она закричала свои возражения и умоляла нас остаться, но мы знали другое. Мы видели её боль и знали, что она не предназначена для этого мира.
Мы также видели, что тёмная душа, что поселилась в её собственной, вновь поднимает голову и шепчет ей. У нас потяжелело на сердце, когда мы снова осознали то, на что решились. Но даже тогда мы ни на чуть не сдвинулись, пока вливали наши силы в древнюю печать, наполняя её оковы нашей любовью.
Она протестовала. Она не хотела снова увидеть сестру, поскольку думала, что Несущая День отвергнет её. Она боялась предстать перед скоросудящими пони, что освистали бы её и снова довели до срыва.
Но всё-таки мы знали. Мы знали, что глубоко внутри она хочет свободы.
И кому же как не нам было её давать.
Столь велика была сила, что влилась в удерживающую её печать, что наши небесные тела вспыхнули как солнца. И нескончаемая ночь, что обитала в пустоте, стала днём/превратилась в день.
И мы могли чувствовать в наших умах, как кричит печать. Мы чувствовали, как она корчится на луне под нашим мерцанием.
Очень медленно, по кусочку, она распадалась, и так же медленно мы чувствовали, как Луна покидает пустоту.
Её протесты улегались по мере того, как печать умирала. И наконец, когда та обратилась в пыль, она улыбнулась нам. Мы не могли видеть её улыбку, но мы знали, что она есть.
Спасибо
сказала она. И это было последнее, что мы помнили.
Теперь мы снова существуем в тишине и только смотрим, как вращаются миры вокруг своих осей и по орбитам. Мы больше не имеем голоса заговорить.
Но здесь и так нет собеседников.
Теперь мы смотрим в пустоту, на солнечные системы и галактики.
Но мы также смотрим и на неё.
Ведь мы вложили в неё нашу душу.
Она – зеница наших глаз.
И она -
Она – самая сущность, самое наше воплощение. Она абсолютна в своём поведении, в своей осанке, в речах, и душе. Она единственная в своём роде.
Она нам дорога. Она нам – муза. Мы черпаем силу светиться как лучащееся солнце в окружающей тьме. Мы маяки, указывающие путь, что с самого начала выводили и спасали пони.
Мы были пустыми. Наш свет был неприметным в те времена, и мы ничем не отличались от соседних. Нехватка блеска не способствовала нашей популярности, и юные боялись ночи. Они смотрели, как скрывается их солнце, и как их мир нейтрализуется приходом темноты. И, подгоняемые страхами в сердцах, они бежали по своим домам и засыпали.
И это было безразлично нам. Они для нас ничего не значили. Мы были стары, стары как время. Наш дух знал скорбь такую жгучую, что камни бы заплакали слезами из чистого золота. Он знал радость таких размахов, что ужасные лорды Пустоты запрыгали бы в ликовании, во всех их адах и ужасных безднах воссиял бы вечный свет.
И нам хватало этого – пока не появилась она.
Она была ещё совсем юной, желторотый птенец, но мы видели, как она смотрит на нас, и нам было любопытно.
Она росла. О, она росла, как дерево. Она стала высокой, статной, как и сестра её. Они были двойней, сияющая как топаз и стоическая словно оникс. Они были сёстрами. И у каждой был свой талант.
Старшая, дитя солнца, владела искусством говорить, и все подданные боготворили её. Их признательность лилась неиссякаемым дождём гимнов и подношений. Но в благочестии она отказывалась от всего и возвращала им обратно. Она дарила себя подданным столь же всесердечно, как дарили себя и они. Она всегда была с ними, раскидывалась золотом лучей, давая им возможность греться и расти, смеяться и играть под её покровительством.
Но другая. Другая была другой.
Она была тихой, замкнутой, часто заикалась, когда должна была говорить с кем-то. Подданные смотрели на неё с презрением и страхом. Им было неуютно рядом с ней, что возвышалась над их головами с текучей бархатисто-синей гривой ночи.
За весь наш век мы никогда ещё не видели такого интроверта. Кого-то, кого бы все так сторонились. Кого-то, кто был как мы.
Кого-то, кто был тих, никогда не заговаривал сам, но знал свои обязанности, возложенные на него. Кого-то, кто был как мы.
И, вместе, сёстры управляли небом. Мраморно-белая, Несущая День, устраивала так, что каждый день восходило и опускалось солнце. Задача не из трудных, подвигнуть солнце просто двигаться по кругу и озирать подвластное ей царство, ниспосылая вниз насыщенные массы света. Спускаться в мир по образу гигантского грифона, что раскрывает крылья и берёт всю землю под свою опеку.
Но.
Она.
Она была художницей.
Мы как сейчас помним первый раз, когда она заступила на своё служение. Несущей Ночь мы её назвали.
Она пыталась и пыталась, и мы смотрели в потрясении – она пыталась не как её сестра, когда та поднимала Солнце на своей премьере.
Она и напрягалась, и корячилась, и извивалась, и что только не делала, чтобы поднять гигантскую завесу ночи.
Мы помним, как её сестра тихо просила её, умоляла прекратить, не брать такое непомерное и не губить себя.
Но она продолжала. Она собиралась с силами и снова пыталась, трудилась как трудилось бы любое существо земли, чтобы извлечь из недр её плоды и чудеса.
И мы смотрели в трепете, как она подняла. С криком, как ни у кого. Кличем боевым, который она выкрикнула, я смогу!
И она смогла. Мы уже чувствовали, как подымаемся, и чувствовали и восход нашей наперсницы. Гордея, лучистая луна поднялась и воссияла на всю ночь. И мы, с достоинством теперь, высвёркивали как алмазы на свету.
С того времени мы восходили с ней и вновь освобождали сцену с ней же. Словно вальсирующая пара, мы позволяли ей вести себя, плывя сквозь ночи, возрасты и годы. Сперва мы думали, что это в ней говорят упрямство и сильная воля, и мы ценили это, и предлагали наше товарищество, когда наша сестра луна спала.
Но вскоре она начала зарисовывать.
Она приладилась ко всей массе нашего магического веса... и стала зарисовывать.
И мы никогда не видели таких красот как те, что получались у неё. Она садилась и вздыхала, рог мерцал, и мы смотрели, как наше тело, массивные скопления ночного небес, начинает искривляться, закручиваться и уходить в себя, и, как кузнец, она примерялась и бросалась на материал с почти пугающим вложением сил, которыми она писала не словами, но действиями.
Первое время рисунки её были просты; она повторяла формы медведя, быка, лося или оленя. И мы бы улыбались этому, если бы могли. С нами ещё никто такого не делал; чувство было новым, но в то же время и знакомым в глубине. Мы узнавали с ней себя. Мы радо откликались на её призыв, когда она приказывала нам не сидеть, а подниматься в небо на танец.
Но скоро.
Скоро она начала рисовать от себя.
Скоро мы неслись с ней в неистовом танго, когда она настраивала нас и говорила танцевать и струиться как потоки в реке. Она рисовала вдоль нас движущиеся реки золотого, лазурного и фиолетового, и мы приглядывались к себе в трепете, так как ставали с ней чем-то поистине невероятным и потрясающим.
И мы дали клятву, в молчании мы заключили договор. Договор как тот, что заключили человек и зверь. В наших сердцах мы нашли сияние. И о, мы явили его.
Как лучи света, прорезающие облака, мы двигались за ней, пока она рисовала нами. Мы сияли и мы пылали с неистовством любовника, смотрящего на возлюбленную под собой. Вела нас страсть, и радость была нашей спутницей, пока мы пылали, и в изобилии мы освещали миры, как освещали бы их ангелы, ведь только в этом мы видели способ что-то сделать для неё.
И мы запомнили её имя. Несущую Ночь звали Луна.
И мы вздыхали каждый день, когда должны были скрываться вслед за явившимся невзрачным солнцем, взошедшим задвинуть наши красоты. Но по ночам мы поднимались фениксом из пепла, когда она являлась нас обнять. Мы улыбались на её улыбку, когда она заканчивала составлять из нас свои созвездия. Вскоре мы стали охотником Орионом, затем Близнецами, Андромедой, затем Козерогом и Водолеем. И мы познали радость, ведь наконец нашли своё призвание. Мы были покровителями ночи. Мы были образцами для её ума.
И с этим чутким к красоте умом она сидела уже днём, одна, и рисовала. Не на нас, но на бумаге, магией.
Она изображала сцены такой пронзительности и красоты, что никакие бы слова не описали.
Одна – олень танцует на поляне с высокой травой, над нею ветерок несёт лепестки календулы. И другая – кобылка, сидящая в лесу у могилы. В неистовых мазках на ней отблёскивает каждый волосок, и солнце освещает её спину так, как это увидишь только в жизни. И мы смотрели в тихом трепете, смотря на эту красоту.
На ещё одной был жеребец на поле битвы. Картина в серых. Он поднимает голову к небу, его глаза закрыты, и по лицу свободно текут слёзы. Рот приоткрыт в стоне горя. Вокруг него лишь опалённая земля и мечи павших, воткнутые в лицо земли.
И как и мы, смотрели и другие. Другие проходили мимо и видели её рисующей, и хмурились, ворча, почему те сцены совсем не счастливые.
Где смех и играющие дети? Где солнце в своём сиянии? Где улыбки?
Она рисовала не улыбки, но вместо них слёзы. И когда она шла спать, мы видели её в слезах, что другие хмурятся, завидев её, и сторонятся. Мы видели её плачущей, когда она подслушала лордов и леди, говорящих, какая она зловещая.
Ведь она только хотела быть любимой. Просто хотела быть не ниже сестры в их глазах.
И мы наблюдали это с растущей эмоцией. Мы не знали ещё, как назвать то, что мы чувствовали, но мы чувствовали что-то, и мы смотрели с растущим смятением, как она всё мрачнеет и стаёт всё подавленнее. Мы видели, как пони выдворяют её или сами сбегают при первой возможности, хотя предполагалось, что сёстры бы равные правители над ними. Мы наблюдали, как она наблюдает за спящими пони, вздыхает, что они снова пропустили её последний шедевр.
И мы наблюдали, как в ней всё больше проступает угнетённость. Мы наблюдали, как тяжело она переставляет ноги, словно на ней лежит огромный вес, незримый, но от этого не менее тяжёлый, и плечи её поникают.
Почему её беды так трогали нас? Почему мы вздыхали, когда вздыхала она? Почему мы ждали её c нетерпением словно пёс, что жаждет вновь увидеться с хозяином?
И когда мы заглянули в свои глубины, мы обнаружили влечение. Сперва оно было малопонятным, и мы сочли, что мы стремимся к её обществу просто потому, что мы похожи в нашем одиночестве, ведь мы всегда были в компании только самих себя.
И в тот день, в тот день мы запомнили то, что увидели.
Мы как всегда ожидали её, когда она придёт за нами. Но в этот раз она пришла другой. Когда её сестра понизила солнце, она словно поднялась в высоте. Плечи её расправились, она шагала уверенно, и сердце больше не несло боли. Она обратилась к нам. Мы в нашей совокупности воззрились с любопытством. И с любопытством мы смотрели, как она улыбнулась нам. С радостью в глазах, когда её лицевые мускулы оттянули кожу.
Это был такой простой, животный способ показать привязанность. Но когда она сделала это, влечение ещё раз заявило о себе. О, оно заявилось с яростью и пожирало нас, пульсируя от самых сердцевин. И мы поняли.
Мы любили её. Мы обожали её. Мы хотели её. Мы хотели сойти в её смертный мир, явить ей все пространства наших сфер мы хотели. Мы хотели, чтобы радость от обширности наших миров была и её. О как мы хотели.
Мы хотели стать мечом и щитом и защищать её. Мы хотели умереть и больше не сиять, если её не будет. Если она, и мы бы.
И она сложила сердце из созвездий. И мы почувствовали радость. Такую радость, что мы засияли как солнца. Наши сферы и диски залучились нашей радостью, чистыми лучами счастья, и это созвездие заблистало почти так же ярко, как солнце. Мы проревели наше возглашение любви небесными телами и осветили мир священным пламенем.
И её улыбка согрела то, что раньше было у нас холодным.
Но увы, это не длилось долго. Мы дальше видели, как она улыбается и танцует при всех. И мы видели, как пони фыркают и открыто смеются над ней. Она сопротивлялась боли. Но это было слишком тяжело. Та тягость снова опустилась на неё, и мы смотрели, как её шаги вновь опускаются на землю с меланхолией.
О, как мы желали спуститься вниз и приподнять её поникшее лицо, прижать её к нашим сердцам, показать нашим теплом, что она не одна. И мы чувствовали в себе гнев, что её так бесславят. И гнев заугрожал нас сокрушить, когда её сестра, её семья не предприняла ничего. Она осторожничала и что-то предприняла лишь тогда, когда она убежала.
И мы смотрели, как эта скорбь меняет её, искривляя. Дорожки слёз на лице прорезали гримасу. Затем гримаса, как и ненависть, пустила корни вглубь. И мы смотрели, как она меняется в облике, ставая доведённой до предела версией себя.
Мы видели, как её шерсть перенимает черноту у тёмных бездн. Мы видели, как грива разворачивается в полощущееся знамя ночи. Внушающие трепет волны тёмно-синего, что плавно колыхались под незримым ветром.
И мы наконец увидели наш шанс. Мы послали себя вдоль всей длинны её гривы. Сперва она была удивлена, отпрянула и испугалась. Но наконец, после стольких лет немой любви и обожания, мы зашептали ей сладкие глупости на ушко и в уме. Все эти годы мы смотрели на неё, и слова в наших сердцах росли в громкости и в параграфах, пока не довели умы до затопления морем выкрика.
И мы шептали ей, как шепчет любовник партнёру. Мы шептали о своей любви и обожании, и она улыбнулась, и её радость ещё больше подпитала её трансформацию. И мы смотрели в трепете и гордости, какой она предстала под конец своей метаморфозы.
Она стала всем, что мы выглядывали. Она стала нашим вдохновением, стала чистой неизречимой красотой и постоянностью.
Она стала ЗВЁЗДНЫМ СВЕТОМ.
Но когда показалась в этом новом облике сестре, даже ближайшая ей пони отшатнулась и устрашилась этого лика, где глаза стали цвета морской волны и рептильными.
И здесь её печаль окончательно пожрала её и искорёжила. Её боль переродилась в ненависть и завернула на злотворность. И она позволила своим эмоциям влиться и сплавиться с её магией, заставляя замолчать наш голос в голове и позволяя гневу обратить день в ночь.
И мы были напуганы и ранены в душе, что она лишь использовала нас и бросила. И мы оплакивали это в нашей пустоте. И наши звёзды мерцали с печалью.
Мы видели, как она свирепствует на улицах своего королевства, и как её сестра в итоге усмирила её, прибегнув к силам "Элементов Гармонии".
Мы видели, как Несущая День ушла в отрицание. Мы слышали, как она убеждает себя, что её сестра обратилась ко злу потому, что пони не ценили её ночь. Несущая День отрицала и отказывалась признать правду.
И к нам вернулась прежняя апатия. И мы заблуждали взглядом по сферам. Мы увидели, как рой крапинок света от "Элементов Гармонии" облёк её тело и выслал с планеты.
Несколько удивлённые этим, мы смотрели, как огоньки переносят её к луне. И, к нашему смятению, мы ощутили, как луна сотряслась, когда они достигли поверхности.
И после того, как сотрясение улеглось.
Мы ощутили новое присутствие.
Это была она, Луна.
Сперва мы держались презрительно, и мы отвергали её, как она отвергла нас. И мы знали, что она может чувствовать нас, ведь только мы вели присутствие в этих пустых пространствах.
И она заплакала. О, была такая привязанность и такая боль в её уме, что это
что против этих волн наша обиженность была как зыбь. Мы отпирались от них как могли, но наша любовь ещё сохранялась, и только вспыхнула от её плачей.
В нас шла война. Мы хотели верить ей, мы хотели обнять её и приласкать, зашептать, и мы думали, и мы думали.
И... она выкрикнула в ночь.
Простите
Таким простым было это единственное слово, такой непритязательный знак, но о как оно отозвалось в нас. Стремление вернулось, но в этот раз мы приняли её, и мы сделали своё присутствие явным. Мы бросили сдерживаться и дали волнам нашего стремления засверкать с каждого уголка неба.
И это поразило её, ведь она тоже ждала отклика от небес. Она тоже тянулась ко звёздам. Она тоже слышала наш голос, когда обратилась в ту ужасную форму. Она заплакала и в своём уме обняла нас, и мы обняли её в ответ.
Радость воцарилась в наших сердцах на целые века, которые мы провели, танцуя без физических форм среди звёзд; её сила всё росла по нарастающей, и с помощью неё она выкладывала картины славы из наших тел.
И нам хватало этого, просто смотреть, как она фокусирует свои силы и энергии на наши тела. Мы обнимали её и укрывали её ум в наших бескрайних просторах, пока шептали ей. Истории о доблести, истории о горе, истории о радости, истории о страхе. Наша старая душа опять была молодой, когда была с нею.
И в свой черёд, она выплакивала своё горе нашим единственным ушам. Она говорила, как пони бежали от неё из-за её облика, и она говорила о сестре.
И из её рассказов мы узнали новое о Несущей День. Нам стало ясно, что она была доброй, как повторяла Луна. Нам стало ясно, что Несущая День была всем для Луны, единственной, кто испытывал к ней тёплые чувства.
Мы делали всё, что в наших силах, чтобы не позволять ей скучать. Мы дарили ей знание эонов. Знания, за которые одни могли легко убить, а другие посчитали бы сказкой.
Мы в нашем мире над пустотами не ведали веков. Всех наших дел было смотреть за оборотами планет. И смотрела теперь и Луна, смотрела долго и увлечённо.
Но постепенно в ней росла и ностальгия, и на сердце опять тяжелело. И мы вздыхали, понимая, что как бы сильно ни хотели навсегда остаться с ней, ей всё равно лучше быть с пони. И мы обратились к тому, что держало её в заточении на луне.
Символ был древним, настоль же древним, как и мы. Мы знали, что стоит нам только нажать, и оно может убить нас. Оно отняло бы нашу душу, и в нас бы снова воцарились тишина и молчание.
Но из любви мы продолжали смотреть.
Она, естественно, спросила нас, что мы делаем, и мы сказали.
мы поможем тебе бежать
Мы сразу ощутили в ней печаль и тоску, и отвержение такой идеи. Она закричала свои возражения и умоляла нас остаться, но мы знали другое. Мы видели её боль и знали, что она не предназначена для этого мира.
Мы также видели, что тёмная душа, что поселилась в её собственной, вновь поднимает голову и шепчет ей. У нас потяжелело на сердце, когда мы снова осознали то, на что решились. Но даже тогда мы ни на чуть не сдвинулись, пока вливали наши силы в древнюю печать, наполняя её оковы нашей любовью.
Она протестовала. Она не хотела снова увидеть сестру, поскольку думала, что Несущая День отвергнет её. Она боялась предстать перед скоросудящими пони, что освистали бы её и снова довели до срыва.
Но всё-таки мы знали. Мы знали, что глубоко внутри она хочет свободы.
И кому же как не нам было её давать.
Столь велика была сила, что влилась в удерживающую её печать, что наши небесные тела вспыхнули как солнца. И нескончаемая ночь, что обитала в пустоте, стала днём/превратилась в день.
И мы могли чувствовать в наших умах, как кричит печать. Мы чувствовали, как она корчится на луне под нашим мерцанием.
Очень медленно, по кусочку, она распадалась, и так же медленно мы чувствовали, как Луна покидает пустоту.
Её протесты улегались по мере того, как печать умирала. И наконец, когда та обратилась в пыль, она улыбнулась нам. Мы не могли видеть её улыбку, но мы знали, что она есть.
Спасибо
сказала она. И это было последнее, что мы помнили.
Теперь мы снова существуем в тишине и только смотрим, как вращаются миры вокруг своих осей и по орбитам. Мы больше не имеем голоса заговорить.
Но здесь и так нет собеседников.
Теперь мы смотрим в пустоту, на солнечные системы и галактики.
Но мы также смотрим и на неё.
Ведь мы вложили в неё нашу душу.
Она – зеница наших глаз.
И она -
Солнце о Селестии
=
Я вечен.
Я жил бесчисленность эпох и проживу бесчисленность их дальше.
Но всё же за всё время я никогда не слышал ничего прекраснее песни.
Она была нежной, но и пламенной, прекрасной и опьяняющей. Мои первые настоящие воспоминания – это песня, которую мне поют. Они начали складываться так недавно, что это звучит даже глупо, но так оно есть. Во мне содержится память моих времён перед песней, но на всю глубину там – лишь слежалая безучастность. Я не вёл тогда никаких действий и не чувствовал ничего. Вселенная продолжалась во всём своём блеске незнания, и в ней не было ничего, что стоило замечать.
Только когда начали доходить первые подрагивания песни, для меня начали проступать тихие голоса. Их ранние попытки были слабыми и несовершенными, но даже от них во мне мерцнул интерес. Они пытались протянуться и нащупать то, чем, очевидно, видился им я, всё время пробуя новые мелодии, или вариации старых, но я лишь позволял проскальзывать им дальше, ни одну себе долго не зацепляя. Сама их музыка не отличалась чем примечательным, но сколько решимости было вложено, поражало. Я не знаю, сколько раз они начинали, но счёт должен идти на тысячи. Но, несмотря на то, они пытались. С течением времени, голоса истончались и пропадали, но новые всегда подхватывали отходящих. Вскоре я уже не отслеживал, кто из них в череде ещё кто. Они были моим хором, и они пели. Ни в чём другом я не нуждался.
Я до сих пор помню момент, когда они поняли это. Они бросили петь на необычайно долгое время, но когда начали снова, всё изменилось. Вместо сдержанного интереса, была обращённость насквозь. Я слушал, и меня охватывало новое чувство, непредставимое до сих пор. Оно поражало, и пробирало до страха. Бессчётные вращения я сам определял себя, но эта удивительная, возносящая мелодия брала меня и делала чем-то настолько малым, но и настолько большим. Но это не было, что я могуч и горд; я был частью чего-то, фрагментом витальности, что повторял её в паттерне собственной простёртой красоты. Я видел многих других своего вида, что были и больше и ярче, но это было в первый раз, когда я почувствовал, что меня затмили. Я почти отверг её зов из страха, но песня повела меня, показала мне место и меру, куда я встроен. Я играл важную роль, возможно, даже важнейшую. По сути, лишь когда я начал слышать хор, и двинулся по их запросу, я смог по-настоящему взглянуть и выяснить себе, какой я.
Создала ли что-то музыка во мне, или только пробудила, по сути неважно. Главное, я изменился, и я впервые за существование стал достаточно сознающим, чтобы это понять. Безграничное небо не могло теперь оставаться просто точками света; оно раскрылось гобеленом немыслимой красоты. Всё, что я начинал тогда видеть, всё было мне внове. Я открывал себе цвет, мысль, и эмоцию. На короткое время я был занят лишь тем, что давал вещам имена. И самое важное, я дал имя себе. Я назвал себя "Солнце".
Пока я исследовал и открывал себя, песня продолжалась. Как спутница, она везде была со мной, давала оборот и вдохновляла. Состав хора, что пел мне, менялся, но песня оставалась та же. Её присутствие стало естественным, и я себя уже не мыслил без неё, единственной, что составляла для меня какую-либо ценность.
Тогда настало время, когда песня прервалась. Ничто не предвещало, что так станет, просто внезапно воцарилась тишина и затем – чувство потери. Пока в меня назад вползала пустота, мысли редели, эмоции наоборот же, наливались весом. Я прожил полную вечность, не замечая прохода времени, но теперь каждый момент без песни вытягивался для меня в вечность.
Сначала я негодовал, хотя эмоция была мерклой, всё хуже прорывала мглу плывущих мыслей. Как они смели одарить меня таким подарком только для того, чтобы потом лишить? Я был эгоистичен в своём младенчестве и даже не допускал, что с хором, может, что-то случилось. Но шло время, и мой гнев выгасал; я уставал. Я выскользнул из паттерна, которому следовал столько времени, и двигался нерегулярно. Иногда казалось, что мною словно вертит некая безумная сила, но я боялся признать, что кто-то мог захватить надо мной власть. Порой мне ещё стучалась мысль, чем оборачивались мои блуждания для моего хора, но скоро я отклонился уже слишком далеко, чтобы заботиться об этом. И хоть физически я был при прежних силах, в немалом смысле я умирал.
Но тогда запела она.
Она запела одна и предоставила голос для самой совершенной песни во вселенной.
Она не имела шансов справиться. Хор состоял из десятков, даже сотен исполнителей – так много требовалось передать её нюансов и деталей. И всё-таки она представила их всех в себе, и даже превзошла. Песнь была о чём-то бескрайнем и недостижимом, но чистая эмоция и красота её пения сделала из этого ещё и личную просьбу. Не безымянная группа собравшихся, но лично она нуждалась во мне. Чувство растормошило меня от моей летаргии, и я начал слушать с увлечённым вниманием. Она ощутила это и обнадёжилась, и голос её стал громче. Я должен был слушать. Я должен был снова встать в свой паттерн, но я оставался на неравномерном курсе. Как избалованный ребёнок, задетый воображаемым пренебрежением, я отклонил её.
Мой отказ поразил её не хуже физического удара. В тот момент она пошатнулась и едва не сбилась с песни, но мой новый исполнитель умел устоять. Она оправилась и продолжала, настойчивая и неколебимая в усилиях. Я упрямо противился её уговорам, но я не мог запретить себе слушать. Семь дней и семь ночей продолжалась её серенада, без отдыха и перерыва. Время ничто для таких, как я, но на ней оно сказывалось как и на всех её собратьях. На рассвете восьмого дня её голос перешёл в сип и сломался. И снова воцарилась тишина.
Пожалуйста.
Её просьба была слабой и едва слышной, и всё-таки я услышал.
Я не могу... Она прервалась, чтобы собрать ту малость сил, что ещё оставались. Я не могу. Им без меня никак. Им без тебя никак.
Я колебался, неуверенный.
Я знаю, что ты пострадал от него. Все пострадали, но его больше нет.
Тишина между нами была чем-то хрупким, полным надежды.
Сейчас я тут, с тобой.
Тогда она снова начала петь. Её пение было зазубренным и нестойким, каждая нота давалась ей ужасной ценой. Она могла отдать слишком много и лишиться голоса насовсем. Я слышал, как такое иногда случалось с членами моего хора. И тем не менее её решимость было не поколебать. Было ясно, что она не уйдёт или пока я не приму её, или пока она не сломается. Я не понимал, я не мог понять силу, которая ведёт её на такое.
Но я и не должен был. Было достаточно знать, что она здесь и ради меня. Знать, что даже если мой хор ушёл, она всё равно пела для меня. Найти мой путь назад в паттерн было несложно, он словно только ждал меня. Я ощутил, как песня на момент прервалась, запнувшись о её рыдания и радость, когда я двинулся по должному пути.
Спасибо, прошептала она. Того простого слова было абсолютно недостаточно, чтобы выразить всю благодарность, какую я чувствовал от неё.
.........
Она не могла петь мне всегда, как это мог хор. Я был сперва в досаде, но привык. С течением времени я обнаружил, что паузы тишины делают песню даже слаще, когда она пела. Она редко говорила со мной в свои ранние годы, не упорствуя на то, что не получает ответа. Но по мере того, как она взрослела, она начала всё больше и больше делиться со мной, уже спокойно относясь, что я молчу. Я узнал о её сестре и о их странах. Я узнал об их подданных и об истории. Но более всего я узнавал о ней. О её надеждах и страхах, её радостях и печалях, достоинствах и недостатках. Она уже пережила любой голос, какой я помнил, и всё равно была ещё молода. Я был счастлив.
Тогда, в один период началась новая песня. Сначала я слушал из любопытства, но скоро уже не мог отвернуть внимания. Мелодия, искривлённая и изменённая, опутала мой ум и увела в ловушку мои чувства. Я медленно подпадал под её чары, гипнотизируемый её сладкой ложью. Я потерял из виду свой путь и впервые за существование остановился. Пока остальная вселенная продолжала танцевать вокруг, я застыл на месте.
К тому времени, как я понял, что что-то не так, было уже поздно. Я был пойман в ловушку в своём собственном уме, неспособный освободиться. Я бросался на арию, что замкнула меня, но гнев только подпитывал её, сгущая тени вокруг.
Она почувствовала мою боль и смятение, и немедленно начала действовать. Я не знаю, сколько времени это забрало. Время не имело силы внутри музыки, поймавшей меня. Наконец, с визгом гнева, тёмная песня кончилась, и нечестивое присутствие оставило меня. Я взорвался ярким светом и двинулся обратно на своё место, даже без помощи песни. После того, как я восстановился, я прислушался к ней. Я знал, что она выслала то существо, которое пыталось поработить меня.
Она рыдала от боли. От боли большей, чем я когда-либо чувствовал от неё. Даже смерть её первой ученицы не затрагивала её так сильно.
Сначала я был тих, не уверенный, что сделать. И дальше я заговорил, впервые за столетия, что знал её.
Сейчас я тут, с тобой.
Её рыдания прервались потрясённой тишиной. Она начала плакать снова, и боль по-прежнему оставалась, горе по-прежнему вело её к слезам, но ниже этого была искра, крошечное пламя, что снова загорелось внутри неё.
Спасибо.
Я принял её с благодарность тишиной, но я чувствовал теплоту в себе – теплоту, что не имела отношения к обычному жару.
---
С добрым утром, Солнце, сказала она мне. Она обычно хихикает после этого. Я не знаю, что значит "утро", или что смешного в фразе, но она уверяет меня, что это забавно. Однако, в этот раз она звучала грустно.
Ты в порядке? спросил я. Это были столетия с тех пор, как я впервые заговорил, но я по-прежнему говорил только при необходимости. Чем меньше слов я использовал, тем было лучше.
Я волнуюсь, ответила она. Этой ночью возвращается моя сестра.
Я не нуждался в словах, чтобы выразить свой гнев от самой мысли. Я хотел сжечь чаровницу до пепла, иссушить до ничто её тени, рассеять всякую частичку магии, которой она восставала из пепла. Но эти действия причинили бы ей боль. Я не нуждался в вопросе, чтобы знать, каково это ей. Внимательно взвесив, я взял свой гнев под контроль.
Спасибо, сказала она, облегчение было почти материальным. Я не хочу вредить ей в этот раз, и я думаю, что нашла способ. Моя ученица очень особенная – ну, они все особенные, но в ней я вижу самый большой потенциал. Она хихикнула себе. Я верил, что она и невозможное сделает возможным.
Если нет?
Её приподнятость угасла, но ответ не нёс гнева. Тогда мне потребуется твоя помощь. Если Твайлайт не сумеет излечить её, тогда мы с тобой должны будем сделать то, чего я всё время боялась. Мы должны будем убить мою сестру.
Тишина упала меж нами, насыщенная эмоцией. В ней боролись надежда и отчаяние, но если бы её страхи осуществились, я знал, что она сделает обещанное. Она всегда держала слово, даже если это грозило мукой.
Твайлайт? спросил я, пытаясь уйти от темы, что делала ё грустной.
Маленькая мера счастья вернулась. Моя ученица. Есть причина, почему я доверяю ей исцеление моей сестры. Я верю, что что у неё особенная судьба. Если я окажусь права, то это она однажды станет той, кто будет петь твою песню.
Сначала я не мог понять, о чём это она. Почему бы кто-то другой пел её песню? Мои мысли не быстры, но весьма скоро я смог установить смысл этих слов. Она не может петь мою песню вечно. Однажды, точно как другие голоса, она отойдёт.
Однажды её не станет.
Я знал, что голоса исчезают со временем, но для меня её присутствие уже казалось чем-то непреложным. Она уже была со мной в сотню раз дольше, чем кто-либо из прочих. И я хотел, чтобы она была рядом всегда.
Не уходи, сказал я, не зная, что сказать. Я мог сказать лишь то, что чувствовал. Ты не можешь уйти. Ты нужна мне.
Я нужна тебе? спросила она, и позабавленная, и смущённая. О Солнце. Хотела бы я, чтобы всё было так просто. Я не планирую оставлять тебя хоть сколько-нибудь скоро. Нет, пройдёт долгий даже по моим стандартам срок, прежде чем я умру, но всё-таки когда-нибудь меня не станет. Это не вопрос выбора, это просто факт жизни.
Почему? едва смел я спросить.
Я не знаю, ответила она, тон был нежным и добрым. Но я могу пообещать. Когда меня не станет, тебе будет петь Твайлайт. Когда её тоже возьмёт время, она научит свою ученицу. Та пони передаст другой, другая следующей, и так цепь не прервётся до конца времён. Всё, что я в силах обещать, это что ты никогда не будешь одним. Как долго бы ты ни жил, без спутницы своей ты не останешься.
Низкий гул прошёл волной по эфиру, и она начала.
Я никогда не понимал, как у неё выходит создавать прекраснейший этот образец, лучше которого не породил сам космос, но ведь как-то выходит. Первые же вибрации её песни привели меня в трепет. Возник вокруг меня паттерн и двинулся вдоль моего пути, желая, чтобы я исполнил большую партию для той, что пела.
Это было неправильно. Несправедливо, что она может умереть.
Через обычное время она закончила, но её присутствие ещё держалось. Она должна была сказать ещё последнее, прежде чем уйти к своим подданным.
Когда-нибудь я уйду, но помни.
Тишина между нами была чем-то хрупким, полным надежды.
Сейчас я тут, с тобой.
Я жил бесчисленность эпох и проживу бесчисленность их дальше.
Но всё же за всё время я никогда не слышал ничего прекраснее песни.
Она была нежной, но и пламенной, прекрасной и опьяняющей. Мои первые настоящие воспоминания – это песня, которую мне поют. Они начали складываться так недавно, что это звучит даже глупо, но так оно есть. Во мне содержится память моих времён перед песней, но на всю глубину там – лишь слежалая безучастность. Я не вёл тогда никаких действий и не чувствовал ничего. Вселенная продолжалась во всём своём блеске незнания, и в ней не было ничего, что стоило замечать.
Только когда начали доходить первые подрагивания песни, для меня начали проступать тихие голоса. Их ранние попытки были слабыми и несовершенными, но даже от них во мне мерцнул интерес. Они пытались протянуться и нащупать то, чем, очевидно, видился им я, всё время пробуя новые мелодии, или вариации старых, но я лишь позволял проскальзывать им дальше, ни одну себе долго не зацепляя. Сама их музыка не отличалась чем примечательным, но сколько решимости было вложено, поражало. Я не знаю, сколько раз они начинали, но счёт должен идти на тысячи. Но, несмотря на то, они пытались. С течением времени, голоса истончались и пропадали, но новые всегда подхватывали отходящих. Вскоре я уже не отслеживал, кто из них в череде ещё кто. Они были моим хором, и они пели. Ни в чём другом я не нуждался.
Я до сих пор помню момент, когда они поняли это. Они бросили петь на необычайно долгое время, но когда начали снова, всё изменилось. Вместо сдержанного интереса, была обращённость насквозь. Я слушал, и меня охватывало новое чувство, непредставимое до сих пор. Оно поражало, и пробирало до страха. Бессчётные вращения я сам определял себя, но эта удивительная, возносящая мелодия брала меня и делала чем-то настолько малым, но и настолько большим. Но это не было, что я могуч и горд; я был частью чего-то, фрагментом витальности, что повторял её в паттерне собственной простёртой красоты. Я видел многих других своего вида, что были и больше и ярче, но это было в первый раз, когда я почувствовал, что меня затмили. Я почти отверг её зов из страха, но песня повела меня, показала мне место и меру, куда я встроен. Я играл важную роль, возможно, даже важнейшую. По сути, лишь когда я начал слышать хор, и двинулся по их запросу, я смог по-настоящему взглянуть и выяснить себе, какой я.
Создала ли что-то музыка во мне, или только пробудила, по сути неважно. Главное, я изменился, и я впервые за существование стал достаточно сознающим, чтобы это понять. Безграничное небо не могло теперь оставаться просто точками света; оно раскрылось гобеленом немыслимой красоты. Всё, что я начинал тогда видеть, всё было мне внове. Я открывал себе цвет, мысль, и эмоцию. На короткое время я был занят лишь тем, что давал вещам имена. И самое важное, я дал имя себе. Я назвал себя "Солнце".
Пока я исследовал и открывал себя, песня продолжалась. Как спутница, она везде была со мной, давала оборот и вдохновляла. Состав хора, что пел мне, менялся, но песня оставалась та же. Её присутствие стало естественным, и я себя уже не мыслил без неё, единственной, что составляла для меня какую-либо ценность.
Тогда настало время, когда песня прервалась. Ничто не предвещало, что так станет, просто внезапно воцарилась тишина и затем – чувство потери. Пока в меня назад вползала пустота, мысли редели, эмоции наоборот же, наливались весом. Я прожил полную вечность, не замечая прохода времени, но теперь каждый момент без песни вытягивался для меня в вечность.
Сначала я негодовал, хотя эмоция была мерклой, всё хуже прорывала мглу плывущих мыслей. Как они смели одарить меня таким подарком только для того, чтобы потом лишить? Я был эгоистичен в своём младенчестве и даже не допускал, что с хором, может, что-то случилось. Но шло время, и мой гнев выгасал; я уставал. Я выскользнул из паттерна, которому следовал столько времени, и двигался нерегулярно. Иногда казалось, что мною словно вертит некая безумная сила, но я боялся признать, что кто-то мог захватить надо мной власть. Порой мне ещё стучалась мысль, чем оборачивались мои блуждания для моего хора, но скоро я отклонился уже слишком далеко, чтобы заботиться об этом. И хоть физически я был при прежних силах, в немалом смысле я умирал.
Но тогда запела она.
Она запела одна и предоставила голос для самой совершенной песни во вселенной.
Она не имела шансов справиться. Хор состоял из десятков, даже сотен исполнителей – так много требовалось передать её нюансов и деталей. И всё-таки она представила их всех в себе, и даже превзошла. Песнь была о чём-то бескрайнем и недостижимом, но чистая эмоция и красота её пения сделала из этого ещё и личную просьбу. Не безымянная группа собравшихся, но лично она нуждалась во мне. Чувство растормошило меня от моей летаргии, и я начал слушать с увлечённым вниманием. Она ощутила это и обнадёжилась, и голос её стал громче. Я должен был слушать. Я должен был снова встать в свой паттерн, но я оставался на неравномерном курсе. Как избалованный ребёнок, задетый воображаемым пренебрежением, я отклонил её.
Мой отказ поразил её не хуже физического удара. В тот момент она пошатнулась и едва не сбилась с песни, но мой новый исполнитель умел устоять. Она оправилась и продолжала, настойчивая и неколебимая в усилиях. Я упрямо противился её уговорам, но я не мог запретить себе слушать. Семь дней и семь ночей продолжалась её серенада, без отдыха и перерыва. Время ничто для таких, как я, но на ней оно сказывалось как и на всех её собратьях. На рассвете восьмого дня её голос перешёл в сип и сломался. И снова воцарилась тишина.
Пожалуйста.
Её просьба была слабой и едва слышной, и всё-таки я услышал.
Я не могу... Она прервалась, чтобы собрать ту малость сил, что ещё оставались. Я не могу. Им без меня никак. Им без тебя никак.
Я колебался, неуверенный.
Я знаю, что ты пострадал от него. Все пострадали, но его больше нет.
Тишина между нами была чем-то хрупким, полным надежды.
Сейчас я тут, с тобой.
Тогда она снова начала петь. Её пение было зазубренным и нестойким, каждая нота давалась ей ужасной ценой. Она могла отдать слишком много и лишиться голоса насовсем. Я слышал, как такое иногда случалось с членами моего хора. И тем не менее её решимость было не поколебать. Было ясно, что она не уйдёт или пока я не приму её, или пока она не сломается. Я не понимал, я не мог понять силу, которая ведёт её на такое.
Но я и не должен был. Было достаточно знать, что она здесь и ради меня. Знать, что даже если мой хор ушёл, она всё равно пела для меня. Найти мой путь назад в паттерн было несложно, он словно только ждал меня. Я ощутил, как песня на момент прервалась, запнувшись о её рыдания и радость, когда я двинулся по должному пути.
Спасибо, прошептала она. Того простого слова было абсолютно недостаточно, чтобы выразить всю благодарность, какую я чувствовал от неё.
.........
Она не могла петь мне всегда, как это мог хор. Я был сперва в досаде, но привык. С течением времени я обнаружил, что паузы тишины делают песню даже слаще, когда она пела. Она редко говорила со мной в свои ранние годы, не упорствуя на то, что не получает ответа. Но по мере того, как она взрослела, она начала всё больше и больше делиться со мной, уже спокойно относясь, что я молчу. Я узнал о её сестре и о их странах. Я узнал об их подданных и об истории. Но более всего я узнавал о ней. О её надеждах и страхах, её радостях и печалях, достоинствах и недостатках. Она уже пережила любой голос, какой я помнил, и всё равно была ещё молода. Я был счастлив.
Тогда, в один период началась новая песня. Сначала я слушал из любопытства, но скоро уже не мог отвернуть внимания. Мелодия, искривлённая и изменённая, опутала мой ум и увела в ловушку мои чувства. Я медленно подпадал под её чары, гипнотизируемый её сладкой ложью. Я потерял из виду свой путь и впервые за существование остановился. Пока остальная вселенная продолжала танцевать вокруг, я застыл на месте.
К тому времени, как я понял, что что-то не так, было уже поздно. Я был пойман в ловушку в своём собственном уме, неспособный освободиться. Я бросался на арию, что замкнула меня, но гнев только подпитывал её, сгущая тени вокруг.
Она почувствовала мою боль и смятение, и немедленно начала действовать. Я не знаю, сколько времени это забрало. Время не имело силы внутри музыки, поймавшей меня. Наконец, с визгом гнева, тёмная песня кончилась, и нечестивое присутствие оставило меня. Я взорвался ярким светом и двинулся обратно на своё место, даже без помощи песни. После того, как я восстановился, я прислушался к ней. Я знал, что она выслала то существо, которое пыталось поработить меня.
Она рыдала от боли. От боли большей, чем я когда-либо чувствовал от неё. Даже смерть её первой ученицы не затрагивала её так сильно.
Сначала я был тих, не уверенный, что сделать. И дальше я заговорил, впервые за столетия, что знал её.
Сейчас я тут, с тобой.
Её рыдания прервались потрясённой тишиной. Она начала плакать снова, и боль по-прежнему оставалась, горе по-прежнему вело её к слезам, но ниже этого была искра, крошечное пламя, что снова загорелось внутри неё.
Спасибо.
Я принял её с благодарность тишиной, но я чувствовал теплоту в себе – теплоту, что не имела отношения к обычному жару.
---
С добрым утром, Солнце, сказала она мне. Она обычно хихикает после этого. Я не знаю, что значит "утро", или что смешного в фразе, но она уверяет меня, что это забавно. Однако, в этот раз она звучала грустно.
Ты в порядке? спросил я. Это были столетия с тех пор, как я впервые заговорил, но я по-прежнему говорил только при необходимости. Чем меньше слов я использовал, тем было лучше.
Я волнуюсь, ответила она. Этой ночью возвращается моя сестра.
Я не нуждался в словах, чтобы выразить свой гнев от самой мысли. Я хотел сжечь чаровницу до пепла, иссушить до ничто её тени, рассеять всякую частичку магии, которой она восставала из пепла. Но эти действия причинили бы ей боль. Я не нуждался в вопросе, чтобы знать, каково это ей. Внимательно взвесив, я взял свой гнев под контроль.
Спасибо, сказала она, облегчение было почти материальным. Я не хочу вредить ей в этот раз, и я думаю, что нашла способ. Моя ученица очень особенная – ну, они все особенные, но в ней я вижу самый большой потенциал. Она хихикнула себе. Я верил, что она и невозможное сделает возможным.
Если нет?
Её приподнятость угасла, но ответ не нёс гнева. Тогда мне потребуется твоя помощь. Если Твайлайт не сумеет излечить её, тогда мы с тобой должны будем сделать то, чего я всё время боялась. Мы должны будем убить мою сестру.
Тишина упала меж нами, насыщенная эмоцией. В ней боролись надежда и отчаяние, но если бы её страхи осуществились, я знал, что она сделает обещанное. Она всегда держала слово, даже если это грозило мукой.
Твайлайт? спросил я, пытаясь уйти от темы, что делала ё грустной.
Маленькая мера счастья вернулась. Моя ученица. Есть причина, почему я доверяю ей исцеление моей сестры. Я верю, что что у неё особенная судьба. Если я окажусь права, то это она однажды станет той, кто будет петь твою песню.
Сначала я не мог понять, о чём это она. Почему бы кто-то другой пел её песню? Мои мысли не быстры, но весьма скоро я смог установить смысл этих слов. Она не может петь мою песню вечно. Однажды, точно как другие голоса, она отойдёт.
Однажды её не станет.
Я знал, что голоса исчезают со временем, но для меня её присутствие уже казалось чем-то непреложным. Она уже была со мной в сотню раз дольше, чем кто-либо из прочих. И я хотел, чтобы она была рядом всегда.
Не уходи, сказал я, не зная, что сказать. Я мог сказать лишь то, что чувствовал. Ты не можешь уйти. Ты нужна мне.
Я нужна тебе? спросила она, и позабавленная, и смущённая. О Солнце. Хотела бы я, чтобы всё было так просто. Я не планирую оставлять тебя хоть сколько-нибудь скоро. Нет, пройдёт долгий даже по моим стандартам срок, прежде чем я умру, но всё-таки когда-нибудь меня не станет. Это не вопрос выбора, это просто факт жизни.
Почему? едва смел я спросить.
Я не знаю, ответила она, тон был нежным и добрым. Но я могу пообещать. Когда меня не станет, тебе будет петь Твайлайт. Когда её тоже возьмёт время, она научит свою ученицу. Та пони передаст другой, другая следующей, и так цепь не прервётся до конца времён. Всё, что я в силах обещать, это что ты никогда не будешь одним. Как долго бы ты ни жил, без спутницы своей ты не останешься.
Низкий гул прошёл волной по эфиру, и она начала.
Я никогда не понимал, как у неё выходит создавать прекраснейший этот образец, лучше которого не породил сам космос, но ведь как-то выходит. Первые же вибрации её песни привели меня в трепет. Возник вокруг меня паттерн и двинулся вдоль моего пути, желая, чтобы я исполнил большую партию для той, что пела.
Это было неправильно. Несправедливо, что она может умереть.
Через обычное время она закончила, но её присутствие ещё держалось. Она должна была сказать ещё последнее, прежде чем уйти к своим подданным.
Когда-нибудь я уйду, но помни.
Тишина между нами была чем-то хрупким, полным надежды.
Сейчас я тут, с тобой.
от TwiwnB: The symphony of the stars / Симфония звёзд
Поражённая выступлением музыканта, Твайлайт хочет сделать что-то от себя
Настоящий музыкант никогда не уходит
Октавия просыпается в мире, который делает её глухой и даёт виолончель
Поражённая выступлением музыканта, Твайлайт хочет сделать что-то от себя
=
от psp7master: Violet / Фиолетовый Одна светящая в ночи
Солнце рано отправилось на боковую в тот день, увещённое, возможно, одной из колыбельных Селестии. И даже если Твайлайт знала, что для перемещения большого шара света принцесса прибегает только к магии, она всё равно не могла отказать себе в мысли, что всё-таки за этим есть что-то ещё. Что-то прекрасное, что так и останется навеки неизвестным ей, хоть даже изучи она всё на свете.
Сиреневая аликорн вздохнула. На столе перед ней были разложены книги и бумаги, едва не самые её любимые вещи на свете, но именно сейчас они были не в радость. Сама только мысль приняться за эти дела уже вгоняла её в тоску.
Она всегда любила читать и изучать, исследовать, открывать себе что-то новое. Сколько себя помнила, она всегда поражалась всему, что узнавала о мире, каждой новой детали. Каждый раз, когда она открывала книгу, она тем самым ещё на чуточку раздвигала для себя границы вселенной. И в момент, когда её копыто ложилось на манускрипт, она всегда знала, что её взгляды на мир изменятся навсегда.
Но именно сейчас было не так. Она застряла в своём офисе, за своим письменным столом, и из всех дел должна были взирать на мёртвые кипы бумаг перед собой, эти отчёты, донесения и прочие орудия унылости, что сообщали ей одну и ту же историю всякий раз, когда она набиралась смелости хоть перестать их игнорировать.
Были цифры, имевшие смыслом своего бытия поведать, что всё идет по плану и прекрасно, ну или не по плану и не так прекрасно, или, если начистоту, что угодно, что она захочет ими сказать. Только косные цифры, не несущие никакого открытия.
И слова, множество слов, что вынуждены были написать какие-то зануды, чтобы передать информацию, что не была интересна никому вообще, ни даже тем, кто и писал-то это. Все те слова, как и истраченные чернила, лежали на своих страницах точно трупы на кладбище, взглянуть на которые не захочет ни одна живая душа.
Сиреневая аликорн опять вздохнула. Ей не нравилось общаться с этими сухими безжизненными формами, но это была её обязанность. Как правящей принцессы. И как гражданина Эквестрии.
Так что, против желания, но с храбростью и верящим настроем, что кому-нибудь её работа всё-таки пригодится, она наконец вернулась к чтению узлозавязанных предложений, которые имела у себя перед глазами, с чувством фальшивой гордости и отвращения.
И когда она уже полностью смирилась и приняла свою судьбу на вечер, она услышала голос одного дракончика, что звал её.
– Твайлайт! Твайлайт!
Он вбежал, запыхавшийся и чем-то явно сверхвзволнованный. По тону его было слышно, что он бежал как сумасшедший, чтобы добраться до неё.
– Спайк? – спросила она, удивлённая и радая видеть его дружелюбное лицо, но также несколько в досаде, что после снова должна будет убедить себя приняться за работу, когда услышит, что он хотел сказать.
– Ох, Твайлайт, – начал Спайк, но сразу вынужденный прерваться на вдох, – дай... отды... шаться минуту.
Твайлайт улыбнулась. Она никогда не уставала поражаться самоотверженности своего помощника. И даже больше, не было ни разу так, чтобы Спайк пожаловался на необходимость читать все те вещи, на которые так часто жаловалась она. Порою ей хотелось быть как он, иметь такую силу, которой ей, казалось, вечно недоставало, силу смотреть на все препятствия как на пустяк, будь это даже самая депрессивная и бессмысленная работа в Эквестрии.
И вот даже сейчас она надеялась, что обретёт такую силу, способность как у Спайка, просто работать над поставленным и исполнять, непринуждённо и с улыбкой даже.
С той самой непосредственной улыбкой, которая так радовала её всякий раз, с которой и работа легче шла, и обретала себе смысл, ведь результат был прямо рядом.
– Ты должна пойти со мной, – вдруг сказал Спайк, видно, уже восстановившийся с дыханием. – Ты должна это видеть.
– Это не может подождать? – спросила Твайлайт. – У меня просто завал с бумагами...
Она сказала это жалующимся тоном. Про непременную улыбку и ту вышеупомянутую способность даже говорить не стоит. Но она по крайней мере пыталась исполнять свои обязанности, пыталась честно и добросовестно.
– Забудь! Говорю же, ты должна это видеть! – сказал Спайк самым убедительным из тонов.
Она поняла, что это и впрямь что-то важное. Было что-то в голосе дракончика, что говорило даже больше, чем его слова. Эмоция, которую он чувствовал и хотел передать. Что-то впечатлило его, что-то изменило его, что-то тронуло. Что-то, что он счёл слишком важным, чтобы та, кого он так любил, вдруг пропустила это.
– Хорошо, – сказала Твайлайт, понимая, что всё равно не спасётся. – Я иду, но только лучше этому быть чем-то важным.
– Будет! – ответил Спайк. – Просто погодь, ты не поверишь.
И он буквально вытащил Твайлайт из библиотеки, слишком взволнованный, чтобы принять потерю хоть ещё одной секунды.
Они прошли вдвоём по Понивилю, где Твайлайт видела, что улицы пусты, и прямо к окраине города, где был луг с холмом посредине. И всюду вокруг холма были все пони Понивиля, сидевшие прилежно там, очень тихо, но все улыбчивые словно детей, что слушают чудесную сказку.
Видя такое собрание, Твайлайт удивилась и спросила Спайка, в чём дело, но дракончик приложил коготь к губам и сказал:
– Шшш. Не шуми так, а просто послушай. Просто... слушай.
И, учитывая, что они не могли подойти ближе из-за большой толпы, Твайлайт села и взглянула на холм. Она увидела, что там стоит пони. И в копытах у той пони была словно огромная скрипка – виолончель, вспомнила она.
Но она всё не могла понять, зачем она тут, или зачем все собрались, пока её уши не зафиксировали нечто раздающееся в воздухе. Мелодия, которая словила её ум в тот самый момент, как уши успели словить.
Мелодия была самой красотой. Аналитический ум аликорницы попытался отыскать слова для её описания из тех, которыми располагал, какое-то точное чувство или переживание, но не нашёл в итоге ничего во всём словаре, что хоть близко могло бы выполнить эту задачу.
Мелодия была как мягкость шерсти при контакте, тёплой и пушистой, успокаивающей тело и душу. Была как слова её родителей, утешающих её, когда она была маленькой. Она была как голоса её друзей, всех, сколько их ни есть, что были рядом, чтобы поддержать, как круга огромной семьи, где можно довериться каждому. Она была как вкус воды, когда хотелось долго пить, и как вкус сена после долгой прогулки на улице.
Была как пламя, где теплота не уступает яркости, огонь, от которого не отвести взгляда. Была как зов к приключениям, призыв пойти за горизонт, за горы вдаль и даже дальше, как голос, что говорил, что есть там что-то, что стоит впервую открыть и обрести.
И была как напоминание, простое послание, что сообщало, что всё прекрасно прямо здесь и сейчас. Напоминание, что всё, что нужно пони для счастья, уже ему или ей дано. Напоминание, что наиважнейшее, к чему может стремиться сердце пони, сердце это уже несёт.
Она говорила, что жизнь прекрасна. Она говорила, что жить стоит, при всех её достоинствах и недостатках. Она говорила, что нужно праздновать дождь и петь хвалу солнцу, поскольку оба воплощают нечто столь великое каждой живой душе.
Она говорила, что есть надежда для каждого. И, говорила, в этом каждая живущая душа надежде будет самой обойдённой и оставленной из всех, какие до сих пор ей были.
Она говорила, что есть надежда даже в смерти. И Твайлайт верила тому, что слышала, и не потому, что это имело смысл, но потому что она знала, что оно так, глубоко внизу в себе. Она знала, что это то, во что она всегда готова верить.
Наконец, она почувствовала, что плачет. И чувствовать, что плачешь, было хорошо. Слёзы стекали по её щекам, и не топя горе, но в орошение растопленной любовью и теплом. Она плакала от музыки, которую слушала, и не могла ничего с этим поделать. Она знала, что дракончик рядом с ней тоже плачет, и она чувствовала, что никогда ещё так не гордилась тем, что он её друг.
На некоторое время Твайлайт позволила музыке убаюкать себя, утратив всякое желание сопротивляться забиранию. И пока её уши и ум были полны, глаза её не взирали ну поразительную пони, что стояла посреди толпы и исполняла эти чудеса. Та пони стояла там словно холодная, но яркая звезда, сияющая одиноко в небе, настолько далёкая от неё. И это было единственным, что кольнуло Твайлайт болью, поскольку ей было сложно принять это на тот момент.
Но, как и всё хорошее в мире, настало время, когда музыка кончилась, слишком скоро по мнению всех, кто слушал, но они видели, что музыкант уже устала, и им оставалась только аплодировать.
Отовсюду вдруг поднялся шквальный вал аплодисментов, взявших себе быть максимально громкими, ведь пони имели только их как способ отблагодарить. И они не стихали и не стихали, так как никто не отваживался сделать это первым, прекратить чтить стоящую пред ними пони, что поднесла сегодня им такой подарок. Но главное, все сами хотели, чтобы это продолжалось, каждый миг – ещё на секунду больше, как знак, насколько это было им важно.
И, аплодируя, они все разделяли то же чувство радости, что оказались тут и пережили столь уникальный момент в своих жизнях.
Как и все, Твайлайт тоже аплодировала, настойчиво как только в состоянии была, думая, что остановится, только когда уже вся сила убудет из тела.
Она повернулась к тоже хлопающему Спайку и прокричала, поскольку её нельзя было услышать иначе:
– Ты был прав! Мне нужно было это видеть! Я не могу поверить, это были лучшие минуты моей жизни!
И только тогда, точно так и остальные, она вдруг поняла, что уже встаёт солнце, и что музыка, которую они слушали, длилась не несколько минут, не даже час, но всю ночь с начала до конца. Часы прошли мимо них, и они не заметили. И даже если по воспоминаниям они и могли сказать, что были некоторые переходы и границы между частями того, что играла пони, им всё же было ясно, что всё это была одна большая цельная композиция.
Когда взошло солнце, неся миру свой утренний свет, толпа сошла с ума. Забросив свои дела, они решили разом закатить гуляние, в честь выступления, в честь музыканта да и вообще начала нового дня и жизни заодно.
Но Твайлайт не пошла со всеми праздновать. Она вернулась к действительности и знала, что всё закончилось, и её заждались отчёты. Одна лишь мысль о них уже погрузила её в тоску. И, потерянная в этом море счастливых пони, она вдруг ощутила будто пустоту в душе, словно она выпала и не больше принадлежит теперь общему веселью, и с тем, что до сих пор было доступно кругу этих пони, для неё связь теперь разорвалась.
Она вздохнула и медленно отправилась назад в библиотеку.
Симфония звезд(ы)
Прошло несколько дней с тех пор, как Твайлайт услышала музыку, и она вернулась в ритм своей ежедневной работы. Или по крайней мере так казалось Спайку, когда он пришёл увидеть, не требуется ли ей какая-нибудь помощь.
– Так... я чем-то нужен? – спросил он Твайлайт.
Но аликорн не ответила. По этому Спайк понял, что что-то не так. Он видел, что Твайлайт трудится даже усерднее и тяжелей чем прежде, но он и замечал, что она стаёт словно мрачней день ото дня. Фактически, он уже начинал волноваться даже немного.
– Что ты делаешь? – спросил он снова, заходя с другого бока. – Это не те своды данных об образовании в Лас Пегасе?
Он надеялся, что нет, потому что те были одними из самых скучных из предстоящих им. Это были в основном оценки и отчёты об успеваемости, полные оценок, что были в основном всё теми же, и все были бы счастливы, если бы теми же они и оставались...
– Нет, не те, – ответила Твайлайт, с нерасположенностью в голосе.
– А что тогда? Сообщение о нехватке масел для шлифовки, чтобы подковы солдат блестели?
– Нет, – сказала Твайлайт, с уже слышимым раздражением. – Тоже не то. Просто оставь меня.
И интересная штука – обычно, когда Твайлайт просила оставить её, Спайк чувствовал, что он как раз нужен как никогда. Поэтому он решил взять дел в свои когти. Буквально, поскольку он выхватил бумагу из-под копыт у Твайлайт и поднёс для инспекции к глазам.
– Ну что, посмотрим, что тут за страхи, – сказал он, стараясь теперь избежать гнева Твайлайт.
Но то, что он увидел, было вовсе не отчётом, вообще ничем как-либо связанным с их работой. Это скорее походило на стихотворение, правда, крайне посредственное на быстрый взгляд, и всюду с перечёркнутыми словами.
– Ты пишешь стихи?
– Да – нет – неважно! – крикнула она.
И Спайк заметил тёмные круги у неё под глазами. Он улыбнулся, частично в облегчении, поняв, что это в ней говорит не гнев, но, видимо, большая усталость. Однако причины волноваться у него всё равно оставались.
– Ну, если хочешь моё мнение, тебе лучше не лезть в это дело. Я, конечно, не силён в поэзии, но это выглядит просто смешно.
Спайк сказал это, просто будучи собой и говоря своё мнение честно как есть, как и привык. Но он тотчас же пожалел о сказанном, когда увидел, как Твайлайт безутешно подкосилась и расплакалась на полу, лишённая сил.
– Я знаю! – выкрикнула Твайлайт. – У меня не выходит, не знаю, просто не получается!
Нужно отметить, что Спайк действительно хотел помочь. Он только не понимал, вокруг чего всё дело. В отсутствии объяснений он только мог решить, что это одно из тех "девчачьих дел", мальчикам которые понять до конца не дано. Он кратко подумал пойти, возможно, за советом к одной из её подруг, к Рэрити например, которая весьма разбиралась в подобном, но он знал, что пока лучше повременить – он хотел убедиться, что может с относительно спокойным сердцем оставить Твайлайт одну.
Поэтому он просто опустился возле неё, положил ей лапу на голову и сидел молча рядом.
На секунду он подумал сказать что-то, поскольку молчание и тихие всхлипывания Твайлайт делали всё это вовсе неловким, но что-то остановило его. Что-то внутри подсказало, что сейчас не время. Спайк вырос просто, и опыт говорил ему, что иногда помолчать – это хорошо.
Н0о спустя некоторое время он уже не мог сопротивляться и таки спросил:
– Но я тогда не поминаю, зачем так биться над этим. Ну то есть, если не выходит, то просто не пиши тогда.
Мы должны указать, что он был невероятно прав и невероятно неправ одновременно. Но это было по крайней мере логично, во всяком случае, с его точки зрения. И, по некоторым причинам, это даже занесло небольшую улыбку на лицо Твайлайт.
– Я бы хотела, Спайк, – сказала она ему. – Но я просто должна, понимаешь?
– Не понимаю, – ответил Спайк, который явно не мог в этом разобраться. – Но я могу пойти найти кого-то, кто поймёт, если хочешь.
Твайлайт не хотела. На самом деле, она даже попросила, чтобы он остался рядом ещё на немного. Дракон не знал, но это она так пыталась найти способ объяснить ему, что чувствовала и думала – что есть вообще-то вещь парадоксальная, учитывая, о чём была бы её речь.
– Ты прав, это смешно, – вдруг сказала Твайлайт, удивляя своего друга. – Похоже, пора просто раскрыть глаза и бросить эту затею.
Это были слова, которые Спайк не мог принять. Уже сами по себе они вызывали в нём презрение, но, изошедшие из уст пони, которую он так уважал, они были теперь как острые ножи, пронзившие его. Никогда он такого не потерпит.
– Э, погоди! – сказал он, внезапно на эмоциях. – Ты никогда не сдавалась ни перед какой опасностью. Я по-прежнему без понятия, почему этот стих так важен, но я уверен, что ты сможешь его написать, в каком бы виде оно ни было сейчас. И я помогу тебе. Можешь рассчитывать на меня!
Твайлайт улыбнулась. Иногда она спрашивала себя, за что она получила такого великого друга. В тот момент она взялась бы за абсолютно любое дело – просто ради него, чтобы не подвести его. Потому что он верил в неё.
– Смотри, – добавил Спайк. – Скажи мне, почему ты хочешь написать стих от себя, и о чём он должен быть, и я постараюсь помочь тебе в написании. Ты можешь удивиться, но я как бы не обделён талантом в этом смысле.
На самом деле, Спайк и сам однажды сильно захотел написать любовное письмо одной знакомой пони и очень гордился тем, как в итоге смог это исполнить. После больших трудов, стремясь сделать это самым прекрасным любовным посланием на свете из всех, какие были, есть и будут, он написал: "Я люблю тебя. Спайк."
Он, правда, так и не отдал это послание, что могло доказывать, что всё-таки это было не самое не совершенное изъяснение, но по крайней мере лично ему оно нравилось.
– Я хотела написать что-то для той пони, которая играла в ту ночь, помнишь? – начала объяснять Твайлайт.
И конечно Спайк помнил. Музыка не оставляла его головы с тех пор, как и глубокая теплота внутри, что держалась с тех пор.
– Я хотела попробовать показать ей, насколько она замечательная, насколько она тронула меня. Я хотела показать всю важность для меня того, что она делает, – продолжала объяснение Твайлайт.
И затем, чуть понизив голос, она добавила:
– И думаю, ещё я хотела доказать самой себе, что тоже могу что-то подобное. Но я поняла, что я не она, и сдалась... ну то есть, взглянула на себя более здраво.
Спайк так и не понимал. По сути, для него всё только ещё больше запуталось. И будучи Спайком, он спросил:
– Но если ты хочешь поблагодарить её... почему просто не пойдёшь и не поблагодаришь напрямую?
– Я не могу так! – вздыбилась Твайлайт. – Ну, она хоть услышит, что я хочу сказать? Она поймёт из простых слов, как я благодарна? И может, у неё даже не будет времени увидеться со мной! Зачем я ей?
Спайк вздохнул. Это всё-таки получались те "девчачьи дела", потому что он честно не понимал.
– Твайлайт... – начал он объяснять, стараясь не звучать слишком назидательно. – Ты самая невероятная и удивительная пони, какую я знаю. Конечно она увидится с тобой. И если этого недостаточно, я напомню, что ты всё-таки – принцесса Эквестрии. Ты даже можешь вызвать её к себе в любой момент. Ну честно! Если ты до сих пор не поняла, ты – одна из самых важных персон в стране.
Твайлайт покраснела, но даже понимая свой статус, она всё равно видела большие препятствия.
– Я всё знаю, но я не думаю, что делаю что-то важное. Пусть я принцесса, но я принцесса бумажных дел. Всё, что я делаю, это просиживаю дни над скучными бумагами и что есть сил пытаюсь убедить себя, что они важны. Но та пони – она создала нечто небывалое. Она имела силу изменить мою жизнь, открыть мне глаза, моё сердце, душу и всё! Она велика, и живёт для великих дел. А я – я только Твайлайт, я отличилась разве что умением коптеть над нудными отчётами и, может, парой магических фокусов.
– Ладно, думай что хочешь, – ответил Спайк. – Но ты всё равно самая важная пони для меня.
Твайлайт ещё сильнее покраснела.
– И если ты не можешь пойти увидеться с кем-то, в сравнении с кем ты, как думаешь, недостаточно важна, тогда не делай это для себя, – сказал Спайк. – Но сделай это, пожалуйста, для меня, потому что я верю в тебя, и я не выдержу смотреть, как ты теряешь своё время в попытках изложить что-то на бумаге, когда это уже есть в тебе.
И, говоря эти слова, Спайк понятия не имел, что это он говорит и к чему. По сути, он уже думал, что слишком затеребил тему и уже обвинял себя. Поэтому о просто добавил, чтобы уже закончить эти речи:
– И если она не захочет поговорить с тобой, или не выслушает тебя, не поймёт и т.д., то мы вернёмся к тому плану со стихом, хорошо?
По сути, он уже зрел к решению просто вернуться к стиху и всё, поскольку это вдруг показалось намного легче, чем уговорить Твайлайт встретиться с этой пони.
Но, к удивлению дракончика, Твайлайт согласилась попробовать.
И вот они вдвоём отправились в Кэнтерлот, куда та пони была приглашена дать большой сольный концерт.
Сидя в опере, Твайлайт услышала музыку ещё раз, и звучала она даже ещё прекраснее, чем помнилась ей. Это была как встреча с давним другом, с которым они разделяли драгоценные воспоминания, и с гарантией, что в будущем будут и новые.
Та музыка была самой величественной из всей, какую Твайлайт доводилось слышать, серьёзно впечатляла как ничто, и это мнение, похоже, разделяли и все другие пони Кэнтерлота, что чествовали выступающую пони длинными овациями и оказали ей поистине триумфальный приём. Не наигранно триумфальный, что, вероятно, есть тяжелейший вид триумфа из беримых в Кэнтерлоте.
По окончании концерта Твайлайт, впечатлённая, но полная решимости, отправилась увидеться с музыкантом. Но к той уже пытались пробиться многие другие с тем же намерением, и она уже начинала думать, что её план окажется невыполним, как вдруг рядом с ней возникла белая кобыла.
– Принцесса Селестия? – спросила Твайлайт, удивлённая.
– Можно "Селестия", я уже говорила, – ответила, улыбаясь, принцесса солнца.
– Что привело вас сюда? – спросила Твайлайт.
– Меня привели сюда две задачи, которые нужно решить. Первая – это узнать, почему здесь ты, – ответила Селестия своим мягким и заботливым голосом.
Твайлайт начала объяснять ситуацию, что она хотела увидеться с музыкантом. Но теперь, увидев, скольким ещё пришла та же мысль – теперь она собирается вернуться домой. Конечно, у неё была мысль использовать своё положение принцессы и так получить скорый доступ, но она чувствовала, что не имеет права так злоупотреблять данной ей властью в личных целях.
– Так ты хочешь встретиться с музыкантом? – спросила Селестия, не говоря в действительности это как вопрос. – Интересно – но ты знаешь, как называется её симфония?
– Я даже не знаю, что это симфония, – призналась Твайлайт.
– Что ж – тогда, наверное, стоит сказать и о второй причине, почему я здесь, – сказала Селестия младшей принцессе. – Видишь ли, я только что говорила с этой пони, и она просила – или можно сказать, умоляла – меня убедить тебя, чтобы ты приняла её и встретилась с ней. Я сказала, что попробую. И как, ты примешь её?
Удивлённая сперва, и ничего не понимая, Твайлайт решила не раздумывать и просто выкрикнула гигантское: – Да! Конечно приму!
Сиреневая аликорница внезапно ощутила себя ребёнком в магазине сладостей и с безлимитной карточкой, что позволяла взять что угодно и сколько угодно. И за мгновение она уже нашла себя стоящей перед виолончелистской, которую так стремилась встретить.
Твайлайт хотела высказать всё, чем роился её ум все эти дни, насколько замечательной была для неё музыка, насколько она восхищалась мастерством пони и насколько она благодарна, от имени всех. Твайлайт хотела начать кричать о каждом чувстве, что бурлили в ней, и остановиться лишь когда последний воздух оставит тело.
Но её опередила эта пони, что немедленно сказала Твайлайт, едва её увидев:
– Я не могу поверить! Это вы, это действительно вы!
В этот момент Твайлайт на сто процентов растерялась и не знала, как ей реагировать. Она оглянулась назад увидеть, не стоит ли там кто, но поскольку она всё-таки была одна с этой кобылой, она должна была признать, что это относилось к ней.
– Эм... да? – ответила Твайлайт, не уверенная, что теперь должна сказать или сделать, и явно неподготовленная к ситуации.
– Я так давно хотела увидеть вас, вы даже не представите, – сказала кобыла Твайлайт. – Скажите, Вам понравилось?
– Что? – спросила Твайлайт, и тут же сожалея, как глупо это прозвучало.
– Моя "Симфония звёзд". Пожалуйста, скажите, что вам понравилось, даже если нет. Ну то есть, вы конечно можете сказать, что вам не понравилось, но я была бы очень рада услышать от вас, что вы оценили. Вы не представляете, как тяжело я над ней трудилась. Я вложила в неё всю себя, и теперь лишь надеюсь, что результат пришёлся вам по душе.
– Мне по душе. Действительно по душе. Это было самое прекрасное и самое трогающее, самое захватывающее и удивительное, что я только слышала. Эта полная невероятность, – ответила Твайлайт, пытаясь наконец озвучить то, что так хотела ещё с самих моментов на холме.
Но кобыла перед её глазами, казалось, просто утратила связь с действительностью и только не лишилась чувств от удовольствия.
– Даже не знаю, что сказать... – ответила с энтузиазмом кобыла. – Спасибо, просто спасибо вам! Вы не представляете, что это для меня значит.
– Это я должна вас благодарить. Честно.
– Ерунда, – ответила кобыла, тотчас забывая про вежливость и про всё. – Вы столько сделали для всех нас, я никогда не буду в состоянии это отдать и показать, насколько благодарна – и думаю, никто из нас не в состоянии. Но это полностью стоит того, спасибо.
Ситуация становилась неловкой. Твайлайт всё не могла понять, за что её благодарят, и почему кобыла, к которой она относилась с таким трепетом, ведёт себя так. Поэтому она решила отлететь пока и поразмыслить об этом позднее, когда ум прояснится. Она придумала ждущую её где-то обязанность, сказала, что это было честью для неё, и собралась уже скрыться, как вдруг подумала об ещё одном, о чём хотела спросить.
– Простите... – сказала Твайлайт.
– Да? – немедленно ответила кобыла, счастливая видеть, что Твайлайт говорить немного дольше и всё ещё интересуется ею.
– Простите, что спрашиваю, но почему вы назвали свою симфонию "Симфонией звёзд"?
Кобыла удивилась на секунду, но решила, что это, вероятно, не настолько всё же очевидно, или же Твайлайт загружена заботами куда важнее, чем думать о таких вещах.
– Не извиняйтесь, я более чем рада объяснить, – сказала музыкант. – Я назвала её "Симфонией звёзд", потому что она посвящена вам, что всегда смотрели на них. Я знаю, что, может, стоило найти название получше, но знаете, порой простое является и самым лучшим. И вот, чтобы почтить посвящавшую себя звёздам принцессу, я создала симфонию звёзд.
И Твайлайт наконец поняла всё, и это было слишком много для неё, чтобы перенести на тот момент. Поток эмоций был просто слишком силён.
– В названии проблема? – спросила музыкант. – Я могу изменить, если хотите.
– О нет, – ответила Твайлайт, пытаясь скрыть, насколько она тронута. – Мне нравится название.
И Твайлайт сбежала, неспособная больше сдерживать слёзы, поскольку она расплакалась ещё раз.
В третий раз.
И всё ещё по лучшей из причин.
И да, затем она вернулась ещё увидеться с музыкантом, узнала её имя, и они наконец обнялись, как и должны были ещё в самом начале истории.
КОНЕЦ
Солнце рано отправилось на боковую в тот день, увещённое, возможно, одной из колыбельных Селестии. И даже если Твайлайт знала, что для перемещения большого шара света принцесса прибегает только к магии, она всё равно не могла отказать себе в мысли, что всё-таки за этим есть что-то ещё. Что-то прекрасное, что так и останется навеки неизвестным ей, хоть даже изучи она всё на свете.
Сиреневая аликорн вздохнула. На столе перед ней были разложены книги и бумаги, едва не самые её любимые вещи на свете, но именно сейчас они были не в радость. Сама только мысль приняться за эти дела уже вгоняла её в тоску.
Она всегда любила читать и изучать, исследовать, открывать себе что-то новое. Сколько себя помнила, она всегда поражалась всему, что узнавала о мире, каждой новой детали. Каждый раз, когда она открывала книгу, она тем самым ещё на чуточку раздвигала для себя границы вселенной. И в момент, когда её копыто ложилось на манускрипт, она всегда знала, что её взгляды на мир изменятся навсегда.
Но именно сейчас было не так. Она застряла в своём офисе, за своим письменным столом, и из всех дел должна были взирать на мёртвые кипы бумаг перед собой, эти отчёты, донесения и прочие орудия унылости, что сообщали ей одну и ту же историю всякий раз, когда она набиралась смелости хоть перестать их игнорировать.
Были цифры, имевшие смыслом своего бытия поведать, что всё идет по плану и прекрасно, ну или не по плану и не так прекрасно, или, если начистоту, что угодно, что она захочет ими сказать. Только косные цифры, не несущие никакого открытия.
И слова, множество слов, что вынуждены были написать какие-то зануды, чтобы передать информацию, что не была интересна никому вообще, ни даже тем, кто и писал-то это. Все те слова, как и истраченные чернила, лежали на своих страницах точно трупы на кладбище, взглянуть на которые не захочет ни одна живая душа.
Сиреневая аликорн опять вздохнула. Ей не нравилось общаться с этими сухими безжизненными формами, но это была её обязанность. Как правящей принцессы. И как гражданина Эквестрии.
Так что, против желания, но с храбростью и верящим настроем, что кому-нибудь её работа всё-таки пригодится, она наконец вернулась к чтению узлозавязанных предложений, которые имела у себя перед глазами, с чувством фальшивой гордости и отвращения.
И когда она уже полностью смирилась и приняла свою судьбу на вечер, она услышала голос одного дракончика, что звал её.
– Твайлайт! Твайлайт!
Он вбежал, запыхавшийся и чем-то явно сверхвзволнованный. По тону его было слышно, что он бежал как сумасшедший, чтобы добраться до неё.
– Спайк? – спросила она, удивлённая и радая видеть его дружелюбное лицо, но также несколько в досаде, что после снова должна будет убедить себя приняться за работу, когда услышит, что он хотел сказать.
– Ох, Твайлайт, – начал Спайк, но сразу вынужденный прерваться на вдох, – дай... отды... шаться минуту.
Твайлайт улыбнулась. Она никогда не уставала поражаться самоотверженности своего помощника. И даже больше, не было ни разу так, чтобы Спайк пожаловался на необходимость читать все те вещи, на которые так часто жаловалась она. Порою ей хотелось быть как он, иметь такую силу, которой ей, казалось, вечно недоставало, силу смотреть на все препятствия как на пустяк, будь это даже самая депрессивная и бессмысленная работа в Эквестрии.
И вот даже сейчас она надеялась, что обретёт такую силу, способность как у Спайка, просто работать над поставленным и исполнять, непринуждённо и с улыбкой даже.
С той самой непосредственной улыбкой, которая так радовала её всякий раз, с которой и работа легче шла, и обретала себе смысл, ведь результат был прямо рядом.
– Ты должна пойти со мной, – вдруг сказал Спайк, видно, уже восстановившийся с дыханием. – Ты должна это видеть.
– Это не может подождать? – спросила Твайлайт. – У меня просто завал с бумагами...
Она сказала это жалующимся тоном. Про непременную улыбку и ту вышеупомянутую способность даже говорить не стоит. Но она по крайней мере пыталась исполнять свои обязанности, пыталась честно и добросовестно.
– Забудь! Говорю же, ты должна это видеть! – сказал Спайк самым убедительным из тонов.
Она поняла, что это и впрямь что-то важное. Было что-то в голосе дракончика, что говорило даже больше, чем его слова. Эмоция, которую он чувствовал и хотел передать. Что-то впечатлило его, что-то изменило его, что-то тронуло. Что-то, что он счёл слишком важным, чтобы та, кого он так любил, вдруг пропустила это.
– Хорошо, – сказала Твайлайт, понимая, что всё равно не спасётся. – Я иду, но только лучше этому быть чем-то важным.
– Будет! – ответил Спайк. – Просто погодь, ты не поверишь.
И он буквально вытащил Твайлайт из библиотеки, слишком взволнованный, чтобы принять потерю хоть ещё одной секунды.
Они прошли вдвоём по Понивилю, где Твайлайт видела, что улицы пусты, и прямо к окраине города, где был луг с холмом посредине. И всюду вокруг холма были все пони Понивиля, сидевшие прилежно там, очень тихо, но все улыбчивые словно детей, что слушают чудесную сказку.
Видя такое собрание, Твайлайт удивилась и спросила Спайка, в чём дело, но дракончик приложил коготь к губам и сказал:
– Шшш. Не шуми так, а просто послушай. Просто... слушай.
И, учитывая, что они не могли подойти ближе из-за большой толпы, Твайлайт села и взглянула на холм. Она увидела, что там стоит пони. И в копытах у той пони была словно огромная скрипка – виолончель, вспомнила она.
Но она всё не могла понять, зачем она тут, или зачем все собрались, пока её уши не зафиксировали нечто раздающееся в воздухе. Мелодия, которая словила её ум в тот самый момент, как уши успели словить.
Мелодия была самой красотой. Аналитический ум аликорницы попытался отыскать слова для её описания из тех, которыми располагал, какое-то точное чувство или переживание, но не нашёл в итоге ничего во всём словаре, что хоть близко могло бы выполнить эту задачу.
Мелодия была как мягкость шерсти при контакте, тёплой и пушистой, успокаивающей тело и душу. Была как слова её родителей, утешающих её, когда она была маленькой. Она была как голоса её друзей, всех, сколько их ни есть, что были рядом, чтобы поддержать, как круга огромной семьи, где можно довериться каждому. Она была как вкус воды, когда хотелось долго пить, и как вкус сена после долгой прогулки на улице.
Была как пламя, где теплота не уступает яркости, огонь, от которого не отвести взгляда. Была как зов к приключениям, призыв пойти за горизонт, за горы вдаль и даже дальше, как голос, что говорил, что есть там что-то, что стоит впервую открыть и обрести.
И была как напоминание, простое послание, что сообщало, что всё прекрасно прямо здесь и сейчас. Напоминание, что всё, что нужно пони для счастья, уже ему или ей дано. Напоминание, что наиважнейшее, к чему может стремиться сердце пони, сердце это уже несёт.
Она говорила, что жизнь прекрасна. Она говорила, что жить стоит, при всех её достоинствах и недостатках. Она говорила, что нужно праздновать дождь и петь хвалу солнцу, поскольку оба воплощают нечто столь великое каждой живой душе.
Она говорила, что есть надежда для каждого. И, говорила, в этом каждая живущая душа надежде будет самой обойдённой и оставленной из всех, какие до сих пор ей были.
Она говорила, что есть надежда даже в смерти. И Твайлайт верила тому, что слышала, и не потому, что это имело смысл, но потому что она знала, что оно так, глубоко внизу в себе. Она знала, что это то, во что она всегда готова верить.
Наконец, она почувствовала, что плачет. И чувствовать, что плачешь, было хорошо. Слёзы стекали по её щекам, и не топя горе, но в орошение растопленной любовью и теплом. Она плакала от музыки, которую слушала, и не могла ничего с этим поделать. Она знала, что дракончик рядом с ней тоже плачет, и она чувствовала, что никогда ещё так не гордилась тем, что он её друг.
На некоторое время Твайлайт позволила музыке убаюкать себя, утратив всякое желание сопротивляться забиранию. И пока её уши и ум были полны, глаза её не взирали ну поразительную пони, что стояла посреди толпы и исполняла эти чудеса. Та пони стояла там словно холодная, но яркая звезда, сияющая одиноко в небе, настолько далёкая от неё. И это было единственным, что кольнуло Твайлайт болью, поскольку ей было сложно принять это на тот момент.
Но, как и всё хорошее в мире, настало время, когда музыка кончилась, слишком скоро по мнению всех, кто слушал, но они видели, что музыкант уже устала, и им оставалась только аплодировать.
Отовсюду вдруг поднялся шквальный вал аплодисментов, взявших себе быть максимально громкими, ведь пони имели только их как способ отблагодарить. И они не стихали и не стихали, так как никто не отваживался сделать это первым, прекратить чтить стоящую пред ними пони, что поднесла сегодня им такой подарок. Но главное, все сами хотели, чтобы это продолжалось, каждый миг – ещё на секунду больше, как знак, насколько это было им важно.
И, аплодируя, они все разделяли то же чувство радости, что оказались тут и пережили столь уникальный момент в своих жизнях.
Как и все, Твайлайт тоже аплодировала, настойчиво как только в состоянии была, думая, что остановится, только когда уже вся сила убудет из тела.
Она повернулась к тоже хлопающему Спайку и прокричала, поскольку её нельзя было услышать иначе:
– Ты был прав! Мне нужно было это видеть! Я не могу поверить, это были лучшие минуты моей жизни!
И только тогда, точно так и остальные, она вдруг поняла, что уже встаёт солнце, и что музыка, которую они слушали, длилась не несколько минут, не даже час, но всю ночь с начала до конца. Часы прошли мимо них, и они не заметили. И даже если по воспоминаниям они и могли сказать, что были некоторые переходы и границы между частями того, что играла пони, им всё же было ясно, что всё это была одна большая цельная композиция.
Когда взошло солнце, неся миру свой утренний свет, толпа сошла с ума. Забросив свои дела, они решили разом закатить гуляние, в честь выступления, в честь музыканта да и вообще начала нового дня и жизни заодно.
Но Твайлайт не пошла со всеми праздновать. Она вернулась к действительности и знала, что всё закончилось, и её заждались отчёты. Одна лишь мысль о них уже погрузила её в тоску. И, потерянная в этом море счастливых пони, она вдруг ощутила будто пустоту в душе, словно она выпала и не больше принадлежит теперь общему веселью, и с тем, что до сих пор было доступно кругу этих пони, для неё связь теперь разорвалась.
Она вздохнула и медленно отправилась назад в библиотеку.
Симфония звезд(ы)
Прошло несколько дней с тех пор, как Твайлайт услышала музыку, и она вернулась в ритм своей ежедневной работы. Или по крайней мере так казалось Спайку, когда он пришёл увидеть, не требуется ли ей какая-нибудь помощь.
– Так... я чем-то нужен? – спросил он Твайлайт.
Но аликорн не ответила. По этому Спайк понял, что что-то не так. Он видел, что Твайлайт трудится даже усерднее и тяжелей чем прежде, но он и замечал, что она стаёт словно мрачней день ото дня. Фактически, он уже начинал волноваться даже немного.
– Что ты делаешь? – спросил он снова, заходя с другого бока. – Это не те своды данных об образовании в Лас Пегасе?
Он надеялся, что нет, потому что те были одними из самых скучных из предстоящих им. Это были в основном оценки и отчёты об успеваемости, полные оценок, что были в основном всё теми же, и все были бы счастливы, если бы теми же они и оставались...
– Нет, не те, – ответила Твайлайт, с нерасположенностью в голосе.
– А что тогда? Сообщение о нехватке масел для шлифовки, чтобы подковы солдат блестели?
– Нет, – сказала Твайлайт, с уже слышимым раздражением. – Тоже не то. Просто оставь меня.
И интересная штука – обычно, когда Твайлайт просила оставить её, Спайк чувствовал, что он как раз нужен как никогда. Поэтому он решил взять дел в свои когти. Буквально, поскольку он выхватил бумагу из-под копыт у Твайлайт и поднёс для инспекции к глазам.
– Ну что, посмотрим, что тут за страхи, – сказал он, стараясь теперь избежать гнева Твайлайт.
Но то, что он увидел, было вовсе не отчётом, вообще ничем как-либо связанным с их работой. Это скорее походило на стихотворение, правда, крайне посредственное на быстрый взгляд, и всюду с перечёркнутыми словами.
– Ты пишешь стихи?
– Да – нет – неважно! – крикнула она.
И Спайк заметил тёмные круги у неё под глазами. Он улыбнулся, частично в облегчении, поняв, что это в ней говорит не гнев, но, видимо, большая усталость. Однако причины волноваться у него всё равно оставались.
– Ну, если хочешь моё мнение, тебе лучше не лезть в это дело. Я, конечно, не силён в поэзии, но это выглядит просто смешно.
Спайк сказал это, просто будучи собой и говоря своё мнение честно как есть, как и привык. Но он тотчас же пожалел о сказанном, когда увидел, как Твайлайт безутешно подкосилась и расплакалась на полу, лишённая сил.
– Я знаю! – выкрикнула Твайлайт. – У меня не выходит, не знаю, просто не получается!
Нужно отметить, что Спайк действительно хотел помочь. Он только не понимал, вокруг чего всё дело. В отсутствии объяснений он только мог решить, что это одно из тех "девчачьих дел", мальчикам которые понять до конца не дано. Он кратко подумал пойти, возможно, за советом к одной из её подруг, к Рэрити например, которая весьма разбиралась в подобном, но он знал, что пока лучше повременить – он хотел убедиться, что может с относительно спокойным сердцем оставить Твайлайт одну.
Поэтому он просто опустился возле неё, положил ей лапу на голову и сидел молча рядом.
На секунду он подумал сказать что-то, поскольку молчание и тихие всхлипывания Твайлайт делали всё это вовсе неловким, но что-то остановило его. Что-то внутри подсказало, что сейчас не время. Спайк вырос просто, и опыт говорил ему, что иногда помолчать – это хорошо.
Н0о спустя некоторое время он уже не мог сопротивляться и таки спросил:
– Но я тогда не поминаю, зачем так биться над этим. Ну то есть, если не выходит, то просто не пиши тогда.
Мы должны указать, что он был невероятно прав и невероятно неправ одновременно. Но это было по крайней мере логично, во всяком случае, с его точки зрения. И, по некоторым причинам, это даже занесло небольшую улыбку на лицо Твайлайт.
– Я бы хотела, Спайк, – сказала она ему. – Но я просто должна, понимаешь?
– Не понимаю, – ответил Спайк, который явно не мог в этом разобраться. – Но я могу пойти найти кого-то, кто поймёт, если хочешь.
Твайлайт не хотела. На самом деле, она даже попросила, чтобы он остался рядом ещё на немного. Дракон не знал, но это она так пыталась найти способ объяснить ему, что чувствовала и думала – что есть вообще-то вещь парадоксальная, учитывая, о чём была бы её речь.
– Ты прав, это смешно, – вдруг сказала Твайлайт, удивляя своего друга. – Похоже, пора просто раскрыть глаза и бросить эту затею.
Это были слова, которые Спайк не мог принять. Уже сами по себе они вызывали в нём презрение, но, изошедшие из уст пони, которую он так уважал, они были теперь как острые ножи, пронзившие его. Никогда он такого не потерпит.
– Э, погоди! – сказал он, внезапно на эмоциях. – Ты никогда не сдавалась ни перед какой опасностью. Я по-прежнему без понятия, почему этот стих так важен, но я уверен, что ты сможешь его написать, в каком бы виде оно ни было сейчас. И я помогу тебе. Можешь рассчитывать на меня!
Твайлайт улыбнулась. Иногда она спрашивала себя, за что она получила такого великого друга. В тот момент она взялась бы за абсолютно любое дело – просто ради него, чтобы не подвести его. Потому что он верил в неё.
– Смотри, – добавил Спайк. – Скажи мне, почему ты хочешь написать стих от себя, и о чём он должен быть, и я постараюсь помочь тебе в написании. Ты можешь удивиться, но я как бы не обделён талантом в этом смысле.
На самом деле, Спайк и сам однажды сильно захотел написать любовное письмо одной знакомой пони и очень гордился тем, как в итоге смог это исполнить. После больших трудов, стремясь сделать это самым прекрасным любовным посланием на свете из всех, какие были, есть и будут, он написал: "Я люблю тебя. Спайк."
Он, правда, так и не отдал это послание, что могло доказывать, что всё-таки это было не самое не совершенное изъяснение, но по крайней мере лично ему оно нравилось.
– Я хотела написать что-то для той пони, которая играла в ту ночь, помнишь? – начала объяснять Твайлайт.
И конечно Спайк помнил. Музыка не оставляла его головы с тех пор, как и глубокая теплота внутри, что держалась с тех пор.
– Я хотела попробовать показать ей, насколько она замечательная, насколько она тронула меня. Я хотела показать всю важность для меня того, что она делает, – продолжала объяснение Твайлайт.
И затем, чуть понизив голос, она добавила:
– И думаю, ещё я хотела доказать самой себе, что тоже могу что-то подобное. Но я поняла, что я не она, и сдалась... ну то есть, взглянула на себя более здраво.
Спайк так и не понимал. По сути, для него всё только ещё больше запуталось. И будучи Спайком, он спросил:
– Но если ты хочешь поблагодарить её... почему просто не пойдёшь и не поблагодаришь напрямую?
– Я не могу так! – вздыбилась Твайлайт. – Ну, она хоть услышит, что я хочу сказать? Она поймёт из простых слов, как я благодарна? И может, у неё даже не будет времени увидеться со мной! Зачем я ей?
Спайк вздохнул. Это всё-таки получались те "девчачьи дела", потому что он честно не понимал.
– Твайлайт... – начал он объяснять, стараясь не звучать слишком назидательно. – Ты самая невероятная и удивительная пони, какую я знаю. Конечно она увидится с тобой. И если этого недостаточно, я напомню, что ты всё-таки – принцесса Эквестрии. Ты даже можешь вызвать её к себе в любой момент. Ну честно! Если ты до сих пор не поняла, ты – одна из самых важных персон в стране.
Твайлайт покраснела, но даже понимая свой статус, она всё равно видела большие препятствия.
– Я всё знаю, но я не думаю, что делаю что-то важное. Пусть я принцесса, но я принцесса бумажных дел. Всё, что я делаю, это просиживаю дни над скучными бумагами и что есть сил пытаюсь убедить себя, что они важны. Но та пони – она создала нечто небывалое. Она имела силу изменить мою жизнь, открыть мне глаза, моё сердце, душу и всё! Она велика, и живёт для великих дел. А я – я только Твайлайт, я отличилась разве что умением коптеть над нудными отчётами и, может, парой магических фокусов.
– Ладно, думай что хочешь, – ответил Спайк. – Но ты всё равно самая важная пони для меня.
Твайлайт ещё сильнее покраснела.
– И если ты не можешь пойти увидеться с кем-то, в сравнении с кем ты, как думаешь, недостаточно важна, тогда не делай это для себя, – сказал Спайк. – Но сделай это, пожалуйста, для меня, потому что я верю в тебя, и я не выдержу смотреть, как ты теряешь своё время в попытках изложить что-то на бумаге, когда это уже есть в тебе.
И, говоря эти слова, Спайк понятия не имел, что это он говорит и к чему. По сути, он уже думал, что слишком затеребил тему и уже обвинял себя. Поэтому о просто добавил, чтобы уже закончить эти речи:
– И если она не захочет поговорить с тобой, или не выслушает тебя, не поймёт и т.д., то мы вернёмся к тому плану со стихом, хорошо?
По сути, он уже зрел к решению просто вернуться к стиху и всё, поскольку это вдруг показалось намного легче, чем уговорить Твайлайт встретиться с этой пони.
Но, к удивлению дракончика, Твайлайт согласилась попробовать.
И вот они вдвоём отправились в Кэнтерлот, куда та пони была приглашена дать большой сольный концерт.
Сидя в опере, Твайлайт услышала музыку ещё раз, и звучала она даже ещё прекраснее, чем помнилась ей. Это была как встреча с давним другом, с которым они разделяли драгоценные воспоминания, и с гарантией, что в будущем будут и новые.
Та музыка была самой величественной из всей, какую Твайлайт доводилось слышать, серьёзно впечатляла как ничто, и это мнение, похоже, разделяли и все другие пони Кэнтерлота, что чествовали выступающую пони длинными овациями и оказали ей поистине триумфальный приём. Не наигранно триумфальный, что, вероятно, есть тяжелейший вид триумфа из беримых в Кэнтерлоте.
По окончании концерта Твайлайт, впечатлённая, но полная решимости, отправилась увидеться с музыкантом. Но к той уже пытались пробиться многие другие с тем же намерением, и она уже начинала думать, что её план окажется невыполним, как вдруг рядом с ней возникла белая кобыла.
– Принцесса Селестия? – спросила Твайлайт, удивлённая.
– Можно "Селестия", я уже говорила, – ответила, улыбаясь, принцесса солнца.
– Что привело вас сюда? – спросила Твайлайт.
– Меня привели сюда две задачи, которые нужно решить. Первая – это узнать, почему здесь ты, – ответила Селестия своим мягким и заботливым голосом.
Твайлайт начала объяснять ситуацию, что она хотела увидеться с музыкантом. Но теперь, увидев, скольким ещё пришла та же мысль – теперь она собирается вернуться домой. Конечно, у неё была мысль использовать своё положение принцессы и так получить скорый доступ, но она чувствовала, что не имеет права так злоупотреблять данной ей властью в личных целях.
– Так ты хочешь встретиться с музыкантом? – спросила Селестия, не говоря в действительности это как вопрос. – Интересно – но ты знаешь, как называется её симфония?
– Я даже не знаю, что это симфония, – призналась Твайлайт.
– Что ж – тогда, наверное, стоит сказать и о второй причине, почему я здесь, – сказала Селестия младшей принцессе. – Видишь ли, я только что говорила с этой пони, и она просила – или можно сказать, умоляла – меня убедить тебя, чтобы ты приняла её и встретилась с ней. Я сказала, что попробую. И как, ты примешь её?
Удивлённая сперва, и ничего не понимая, Твайлайт решила не раздумывать и просто выкрикнула гигантское: – Да! Конечно приму!
Сиреневая аликорница внезапно ощутила себя ребёнком в магазине сладостей и с безлимитной карточкой, что позволяла взять что угодно и сколько угодно. И за мгновение она уже нашла себя стоящей перед виолончелистской, которую так стремилась встретить.
Твайлайт хотела высказать всё, чем роился её ум все эти дни, насколько замечательной была для неё музыка, насколько она восхищалась мастерством пони и насколько она благодарна, от имени всех. Твайлайт хотела начать кричать о каждом чувстве, что бурлили в ней, и остановиться лишь когда последний воздух оставит тело.
Но её опередила эта пони, что немедленно сказала Твайлайт, едва её увидев:
– Я не могу поверить! Это вы, это действительно вы!
В этот момент Твайлайт на сто процентов растерялась и не знала, как ей реагировать. Она оглянулась назад увидеть, не стоит ли там кто, но поскольку она всё-таки была одна с этой кобылой, она должна была признать, что это относилось к ней.
– Эм... да? – ответила Твайлайт, не уверенная, что теперь должна сказать или сделать, и явно неподготовленная к ситуации.
– Я так давно хотела увидеть вас, вы даже не представите, – сказала кобыла Твайлайт. – Скажите, Вам понравилось?
– Что? – спросила Твайлайт, и тут же сожалея, как глупо это прозвучало.
– Моя "Симфония звёзд". Пожалуйста, скажите, что вам понравилось, даже если нет. Ну то есть, вы конечно можете сказать, что вам не понравилось, но я была бы очень рада услышать от вас, что вы оценили. Вы не представляете, как тяжело я над ней трудилась. Я вложила в неё всю себя, и теперь лишь надеюсь, что результат пришёлся вам по душе.
– Мне по душе. Действительно по душе. Это было самое прекрасное и самое трогающее, самое захватывающее и удивительное, что я только слышала. Эта полная невероятность, – ответила Твайлайт, пытаясь наконец озвучить то, что так хотела ещё с самих моментов на холме.
Но кобыла перед её глазами, казалось, просто утратила связь с действительностью и только не лишилась чувств от удовольствия.
– Даже не знаю, что сказать... – ответила с энтузиазмом кобыла. – Спасибо, просто спасибо вам! Вы не представляете, что это для меня значит.
– Это я должна вас благодарить. Честно.
– Ерунда, – ответила кобыла, тотчас забывая про вежливость и про всё. – Вы столько сделали для всех нас, я никогда не буду в состоянии это отдать и показать, насколько благодарна – и думаю, никто из нас не в состоянии. Но это полностью стоит того, спасибо.
Ситуация становилась неловкой. Твайлайт всё не могла понять, за что её благодарят, и почему кобыла, к которой она относилась с таким трепетом, ведёт себя так. Поэтому она решила отлететь пока и поразмыслить об этом позднее, когда ум прояснится. Она придумала ждущую её где-то обязанность, сказала, что это было честью для неё, и собралась уже скрыться, как вдруг подумала об ещё одном, о чём хотела спросить.
– Простите... – сказала Твайлайт.
– Да? – немедленно ответила кобыла, счастливая видеть, что Твайлайт говорить немного дольше и всё ещё интересуется ею.
– Простите, что спрашиваю, но почему вы назвали свою симфонию "Симфонией звёзд"?
Кобыла удивилась на секунду, но решила, что это, вероятно, не настолько всё же очевидно, или же Твайлайт загружена заботами куда важнее, чем думать о таких вещах.
– Не извиняйтесь, я более чем рада объяснить, – сказала музыкант. – Я назвала её "Симфонией звёзд", потому что она посвящена вам, что всегда смотрели на них. Я знаю, что, может, стоило найти название получше, но знаете, порой простое является и самым лучшим. И вот, чтобы почтить посвящавшую себя звёздам принцессу, я создала симфонию звёзд.
И Твайлайт наконец поняла всё, и это было слишком много для неё, чтобы перенести на тот момент. Поток эмоций был просто слишком силён.
– В названии проблема? – спросила музыкант. – Я могу изменить, если хотите.
– О нет, – ответила Твайлайт, пытаясь скрыть, насколько она тронута. – Мне нравится название.
И Твайлайт сбежала, неспособная больше сдерживать слёзы, поскольку она расплакалась ещё раз.
В третий раз.
И всё ещё по лучшей из причин.
И да, затем она вернулась ещё увидеться с музыкантом, узнала её имя, и они наконец обнялись, как и должны были ещё в самом начале истории.
КОНЕЦ
Настоящий музыкант никогда не уходит
=
от uneditedscripts: To Build With Deaf Ears / Строить при глухих ушах Холод.
Октавия проснулась от того, что ноги настойчиво покусывал мороз, заставляя её дрожать под тонким одеялом. Через украшенное изморозью окно ей улыбалось утреннее солнце, чьи лучи ложились на кровать сквозь кривобокую призму стакана. Она потянула одеяло ногами в попытке укутать их, но этот отрез ткани был слишком маленьким. Понимая, что в таких условиях она всё равно не заснёт, серая кобыла вздохнула и села в кровати, потирая глаза одним копытом и покрывая рот другим, когда зевнула. Её лавандовые глаза переместились к маленькому деревянному столу, стоявшему у окна. Покрывавшие его бесчисленные бумаги контрастировали с одинокой чашкой, поставленной достаточно далеко, чтобы в случае чего не залить листы.
Октавия встала и потрусила к шкафу для одежды, перепрыгивая с копыта на копыто в попытках согреться. Если не считать стола, шкаф был единственный предметом мебели в комнате, и при открытии он не превысил её ожиданий, равно как и не оставил сколько-нибудь удовлетворённой. Как и всегда, выбор нарядов был невелик: серый шерстяной шарф, две пары ботинок и старая шляпа, настолько изношенная, что была впору уже больше чучелу, а не пони.
Кобыла выбрала только шарф и шляпу, боясь, что если будет носить ботинки слишком часто, то они вскоре придут в негодность. Негодность. Это слово описывало её саму. Описывало всю её теперешнюю жизнь. Вздохнув, Октавия завела длинную чёрную гриву назад и ушла от шкафа, теперь переходя теперь к столу. Думами об этом делу не поможешь, думала она, когда сделала глоток холодного, отвратительно холодного чая, вдобавок содрогаясь, когда жидкость покатилась вниз по горлу. Она решила не пользоваться электричеством до конца месяца, чтобы сэкономить деньги для оплаты счетов и не лишиться хотя бы того, что есть. А было у неё не так уж много: эта маленькая миниатюрная комнатка, стол, старый шкаф, который жалобно скрипел при любом открытии, и наконец, виолончель. Её самая дорогая вещь.
Она приблизилась к инструменту, который стоял прислонённым к стене, смычок лежал рядом. Слабо улыбаясь, она пробежалась копытом по струнам, поглаживая свой инструмент словно своего друга. Хотя по сути эти и был друг. Виолончель по крайней мере никогда не предавала её. Она всегда была рядом и равно разделяла как известность и удачу, так и боль и нищету, всегда давала то бесценное утешение, какое может дать только музыка.
Октавия взяла виолончель и тронула копытом струны. Они прозвучали не в полную силу, но она ведь не могла позволить себе запасной набор струн. Настраивая инструмент на слух, она взяла смычок и начала играть ряд гамм, отточено выполняя своё ежедневное упражнение, которое установила себе сама. Однажды – ещё в давние дни – её спросили, какой совет она дала бы тем, кто хочет стать музыкантом. Она ответила интервьюеру, что единственный совет – практиковать. Только практика поднимет к мастерству, сказала она, и у неё была крепчайшая вера в эти слова. Каждый должен с чего-то начинать, и именно гаммы были ключом к овладению любым инструментом, неважно каким. С тех пор многие увлечённые исполнители значительно продвинулись и обрели своё внимание. Но она пала со своих высот. От её былой известности осталась только лишь воспоминания. Она выходила на сцену, начинала играть, и публика сходила с ума от восхищения; она получала бесчисленные письма от фанатов и чудесные красные розы; пони бросали ей цветы под копыта, пока она совершала свой поклон, она дарила толпе сдержанную улыбку и затем покидала сцену, готовясь отбыть в свою тогда просторную квартиру в центре города и расслабиться после концерта. Всё это было в прошлом.
На последней ноте она вздохнула, но несколько секунд ещё продолжала стоять посреди комнаты, прижимая к себе виолончель. Когда всё так изменилось? В один день она музыкальная икона, ведущий виолончелист всего Мейнхеттена – и вот теперь вынуждена жить за счёт объедков и лишь надеяться, что однажды её слава вернётся, что она снова гордо займёт своё место на сцене, слегка помашет слушателям и начнёт играть свою музыку, играть тем, кто действительно может оценить... Все эти дни безвозвратно ушли.
Она перешла к столу и остановилась взглядом на ближайшем листе бумаги, испещрённом нотами и маленькими замечаниями по исполнению того или иного фрагмента. Взяв перо, она добавила несколько тактов и заполнила их одним переходом, который только что пришёл ей на ум. Маленькие знаки покорно легли на бумагу, приближая симфонию к законченности. Одиннадцать месяцев. Одиннадцать месяцев черновых набросков, бесчисленных заметок, порванных листов и затем новых попыток, где она изменяла ключи, модуляция, темп. Она потратила одиннадцать месяцев жизни на то, ради чего собственно и жила, ради единственной цели – закончить симфонию. Это было единственное, что держало её в здравом уме и мотивировало идти дальше. Была надежда, что она сможет сыграть её в концертном зале. Была надежда, что эта мелодия сможет стать началом возрождения классической музыки. Возрождения, которое сейчас казалось настолько далёким. Была надежда, что она сможет по крайней мере продать своё произведение и снова стать обеспеченной, снова способной тратить деньги, не считая каждый бит, чтобы сэкономить на еду, чернила и бумагу.
Когда-нибудь...
Мечты это хорошо, но всякая мечта в итоге бесполезна, если не претворять её в жизнь. Октавия повернула голову к окну. Мейнхеттен постепенно просыпался ото сна, если он когда-нибудь полностью спал. До её ушей долетала какая-то болтовня на улице. Снег не сыпался, и значит, она должна выйти поиграть и постараться получить хоть какую-то аудиторию. Снег ведь мало кому нравился, в отличие от неё. Большинство пони просто ускоряли шаг, глядя вниз в землю и укутывая лица шарфами, спешили вернуться в свои уютные дома и не обращали внимания на одинокую виолончелистку, что твёрдо стояла на холоде, уже покрытая снежинками, и играла, как днём, так и ночью.
Октавия открыла окно, впуская в комнату холодный ветер, и поставила чернильницу на наверх стопки бумаг, чтобы они не разлетелись. Надев шляпу и обернув свой шарф вокруг шеи, она взяла свой инструмент на спину и выступила из квартиры.
Она стояла на широкой оживлённой улице, по которой сновали разноцветные пони, старавшиеся не отстать от лихорадочного темпа городской жизни. Октавия никогда не могла видеть их как толпу – для неё каждый пони имел свою историю, каждый имел какие-то предпосылки и собственные причины оказаться здесь.
Вот мимо прорысил серый единорог в бизнес-костюме, лицо было нахмуренным, и губы чуть заметно двигались. Кем он был? Куда направлялся? Возможно, он был адвокатом, который спешит на судебное заседание и по пути проговаривает свою речь? Или может, это предприниматель, бормочущий под нос возможный ответ на предложение? Как бы там ни было, он прорысил мимо и исчез за углом.
Её слушатель был случайным встречным; только таких она теперь и имела. Пони появлялись и исчезали, просто безымянные точки на ленте жизни. Но ещё они были как мильные камни, расставленные по пути. С каждым проходившим наводилась связь; каждый взгляд, остановившийся на момент, стоил вечности ожидания. Каждая встреча была отношениями, что немедленно рвались, но навсегда оставались у неё в памяти.
Помнили ли они её? Нет, конечно нет. У них были свои жизни и свои заботы. Она стояла у стены старого кирпичного здания – на своём месте, куда она приходила каждый день и играла. Никто другой это место не занимал, и оно всегда ждало прибытия своей хозяйки.
Жалея, что продала футляр для виолончели, она со вздохом сняла шляпу и положила её на землю. Она вздрагивала каждый раз, когда так делала; это очень походило на то, как делали попрошайки, они садились на асфальт, ложили перед собой шляпу и просто полагались на жалость пешеходов, надеясь, что те бросят монетку. Но нет, Октавия не была попрошайкой. Она пыталась думать о своём положении лучше: она была уличным музыкантом. Она играла для проходящих пони и получала свою оплату, каковая полагается всякому исполнители. Она всё так же выступала перед публикой и пыталась по возможности затронуть струны их души. Просто... сцена поменялась, вот и всё. Вместо концертных залов была улица, вместо освещения – солнце, и были другие декорации. Актёры тоже были другие; аудитория состояла не из искушённых ценителей музыки, но из незнакомцев, которые из которых иногда останавливались и немного слушали. И, ну, платили ей.
Она опустила виолончель на землю и привычно забалансировала против инструмента, достигая устойчивости и готовясь начать. Затем она закрыла глаза и начала "Зиму" Гривальди. Композиция не писалась под одну виолончель, и ей в любом случае гораздо лучше соответствовала скрипка. Но Октавия изменила её и подладила так, чтобы даже с единственным инструментом сохранить всю красоту и силу, которыми композитор благословил свою работу. Улицу наполнили сильные и пылкие пассажи, когда она начала играть первую часть – Аллегро нон мольто. Хотя её глаза были закрыты, она даже теперь могла видеть усыпанные снегом улицы Мейнхеттена, могла чувствовать покусывания мороза на щеках, слышать цокот копыт по земле, обонять запах печёных яблок, которыми торговали бойкие продавцы. Композиция называлась "Зима" не просто так – с ней музыкант мог испытывать зиму в любое время года.
Октавия открыла глаза, позволяя себе небольшую паузу после нескольких минут решительной и эмоциональной игры. Бросив взгляд на шляпу, она увидела в ней несколько сверкающих монет. Отлично; всего одна композиция, и она уже заработала несколько битов! Она подняла взгляд оглядеть улицу и увидела, что некоторые пони остановились и любопытно смотрят на неё. Она улыбнулась им. Теперь у неё были слушатели. Теперь бы только не подвести их.
Зазвучали медленные, долгие ноты, когда она начала следующую часть – Ларго, композицию, которую по какой-то причине ещё называли "Дождём". Она не понимала это; гораздо лучше подходило то, что как раз начало идти сейчас: снег. С неба падал снег, ложать на её гриву и лечи и посылая дрожь по спине. Мелодия была тёплой и успокаивающей, и она устойчиво наполняла её изнутри, пока снежинки на её теле превращались маленькие капельки. Да, возможно отсюда и происходило название. В каком-то смысле действительно получалось, что снег был дождём. Это дождь ставал этими величественно падавшими хлопьями, и это дождь теперь возрождался из тёплого тающего снега, стремился выйти из своей спячки, энергичный и молодой.
Она закончила композицию длинной трелью и отвела смычок от струн. Вздохнув, она снова открыла глаза – только теперь осознав, что держала их закрытыми при игре – и увидела ярко-оранжевую кобылу, которая приблизилась и положила пару битов. И Октавию очень тронуло то, каким образом она это сделала. Она не бросала их, принимая музыку как должное; нет – она ложила с аккуратностью, выражая платой свою благодарность за игру. Любой выступающий жил ради таких моментов. Даже оказавшись на обочине современной музыкальной культуры, где в тренде были новые, электронные стили, она знала, что не может оставить своё дело. Не просто потому, что нуждалась в деньгах, но просто потому что... не могла. Расстаться со своим инструментом, со своим любимым делом было бы просто невыносимо. Невозможно.
Октавия сделала вежливый поклон, но кобыла уже ушла. Улыбаясь мягко, она начала играть заключительную часть – Аллегро. Композиция имела тот же темп, что и первая, но кардинально отличалась от неё. Если первая являлась пылким выражением эмоций, исполненной мощных и стремительных пассажей, то в этой сквозила печаль умирающего сезона, последнее дыхание зимы, что безуспешно пыталась задержаться у власти. Но всё же постоянно было ощущение, что зима просто так не уступит своё место молодой и бодрой весне; она хотела продлить своё правление насколько только можно, показывая лицо истинно нордического существа, сильного и закалённого морозами создания. До какой-то меры медленные слабые переходы отражали кроткую смиримость зимы, но последняя часть композиции выходила свирепой, громкой, полной решимости. Перед смертью зима ещё покажет, что она может сделать с миром.
Как раз когда Октавия закончила композицию, задул сильный злой ветер с востока. Он гнул покрытые снегом деревья и поднимал с земли белые вихри, кружа ими по всей улице. Пони ускорили свой темп, переходя почти в галоп, чтобы добежать до ближайшего здания и избежать возможной метели. И в считанные секунды улица уже опустела, последним пони в поле зрения был молодой белый кольт в наушниках, который бежал по улице, покачивая головой в такт какой-то музыке в них. Скорее всего дабстепу, драм-энд-бейсу или ещё чему-то подобному, что пони слушали в эти дни. Выдохнув, Октавия смотнула головой и с ворчанием взяла виолончель себе на спину. Всё дело в трендах, что всегда менялись – именно из-за них она потеряла свою работу, потеряла своих друзей и почитателей. Никто больше не хотел слушать классическую музыку. Она устарела.
Глубоко вздохнув, кобыла укрепилась против мощного ветра и начала продвигаться домой. Она не заработала много, лишь пятнадцать битов, но она просто не могла выступать в таких условиях. И даже если бы могла, то вокруг всё равно никого не было, ни одного слушателя. А без аудитории музыкант прекращает существовать.
Внезапно она почувствовала, как кто-то тронул её за плечо. У Октавии захолодела кровь, и её мозг заметался в предположениях. Никто до сих пор никогда её не останавливал. Возможно, это был грабитель? О Селестия, нет, только бы не грабитель! Если у неё сейчас заберут деньги, то она уже не сможет свести концы с концами.
Когда она обернулась, то увидела молодого жеребца, или кольта даже. Его шерсть была безупречно белого цвета, такого же, как лежавший на ней снег, а грива – тёмно-бурой, цвета дуба, что цветёт весной. У него были зелёные глаза того оттенка, какой бывает у молодой травы и распустившихся весной листьев. Однако именно сейчас его взгляд был нервным, глаза бегали. Магическая аура вокруг его рога давала понять, что он левитирует что-то или готовит заклинание.
– Чем я могу помочь? – осторожно спросила Октавия, на всякий случай отступив на шаг назад. В страх перед возможным нападением она инстинктивно закрыла виолончель своим телом, защищая свой инструмент, своего партнёра, своего единственного друга.
Кольт пробормотал что-то невнятное, отчаянно краснея, и затем пролевитировал вперёд некий предмет, почти пихая его ей в копыта. Моргая, она приняла предмет, заодно и получая возможность его рассмотреть. Это был... букет цветов. Букет прекрасный фиолетовых роз, чей цвет идеально подходил под её лавандовые глаза. Фиолетовые розы были чрезвычайной редкостью; это был необычный сорт, и лишь немногие могли их себе позволить. И при этом для неё они имели особое значение. Это были её самые любимые цветы. Когда она была богатой, то всегда покупала себе букет таких роз после концерта. Её поклонники никогда ни улавливали намёк, и никто ни разу так и не подарил ей такие же. Никто. Поэтому она покупала себе сама и после долго любовалась этими цветами, когда была уже в своей квартире; она никогда не говорила своим поклонникам о своём предпочтении – она хотела, чтобы они поняли сами. Но они не понимали. И вот теперь...
Теперь она получила самый прекраснейший подарок из возможных, и получила от полного незнакомца. Октавия не находила никаких слов, чтобы выразить свою признательность, своё подлинное удивление и позитивную потрясённость. Наконец она подняла глаза, однако кольт уже ушёл, исчезнув с пустой улицы. На момент ей захотелось побежать догнать его, но она отклонила мысль.
Она улыбнулась, баюкая свои цветы у груди, и затем развернулась назад, отправляясь по снежным улицам домой.
***
Войдя в квартиру, Октавия аккуратно поставила виолончель в углу комнату, позволяя инструменту нагреться, и потрусила в маленькую кухню, единственную комнату в квартире кроме спальни, которая также служила ей рабочим местом. Она нежно понесла цветы к крану и взял высокий стакан. Нормальной вазы не было, но стакан вполне годился на замену. Октавия открыла кран, и стакан наполнила холодная вода – только такая, ведь горячая не позволена тем, кто не может за неё заплатить. Затем цветы оказались в стакане, и она понесла импровизированную вазу в комнату, по пути также пересчитывая их. Их было пять; сама она обычно покупала семь в те прежние дни, но пять тоже было хорошо.
Она подумала о белом кольте, пока ставила цветы на стол и закрывала окно, чтобы шторм не ворвался и не повредила деликатные цветы. Он был её поклонником? Или просто прохожим, кому понравилась её музыка? Откуда он знал о её любимых цветах? Может, это был случайный выбор? Октавия вздохнула. Она никогда не узнает. Всё, что у неё было, это только эти розы. Она вновь залюбовалась ими, фиолетовыми королевами красоты, строгими и величественными, такими созвучными ей, такими... классическими. Но вдруг она заметила что-то чёрное на поверхности стола недалеко от вазы.
...Пятно? Её глаза немедленно метнулись к чернильнице. Та теперь лежала опрокинутой на столе, а вокруг было большое чернильное пятно, уже подмёрзшее, но насквозь пропитавшее бумаги. Бумаги! Октавия отчаянно хватанула листы, в движении скидывая чернильницу вон; та приземлилась на пол, печально принимая своё наказание.
Должно быть, дунул сильный порыв ветра, и чернильница завалилась! Она безнадёжно просмотрела бумаги, пытаясь оценить размер вреда, который был нанесён. Её работа – почти год работы – была уничтожена! Загублена по глупой случайности, бездумным зимним ветром, который отчего-то не смог миновать её скромное жилище!
Виолончелистка застонала и осела на пол, продолжая держать бумаги в копытах. Да, были некоторые незатронутые листы, но их точно было недостаточно, чтобы восстановить всю симфонию. Серая кобыла кинула листы на пол и наконец дала волю слезам, оплакивая своё горе. Она оплакивала своё потерянное время, всё то время, которое ушло на написание. Она оплакивала деньги, потраченные на бумаги, ради которых так старательно экономила. Оплакивала столькие усилия, вложенные в проект – долгие часы и бессонные ночи, в которые она писала и выстраивала, проверяла игрой и редактировала. Оплакивала свою потерянную славу, времена, когда она была богатой и знаменитой. И смерть классической музыки, единственного рода музыки, который стоило слушать.
Она оплакивала то, что ей подарили такие замечательные, такие превосходные и вдохновляющие фиолетовые розы. Оплакивала то, что кольт убежал, и она его больше никогда не увидит. И тогда она услышала музыку. Эта музыка доносилась не откуда-то снаружи, и источником было даже не радио у соседей. Музыка играла в её голове, сложная и величественная симфония. Симфония, за которую стоило умереть.
Октавия рванулась схватить перо, стремясь записать хотя бы первые несколько тактов, пока музыка не пропала, но сразу же остановилась и после взгляда на цветы спокойно улыбнулась. Музыка не ушла бы. Она никогда не уйдёт. Эта новая музыка теперь навсегда останется у неё в голове. И что до симфонии, которую она писала одиннадцать месяцев... она улыбнулась с теплотой и снова посмотрела на загубленные листы с записями.
Это была только бумага.
Октавия проснулась от того, что ноги настойчиво покусывал мороз, заставляя её дрожать под тонким одеялом. Через украшенное изморозью окно ей улыбалось утреннее солнце, чьи лучи ложились на кровать сквозь кривобокую призму стакана. Она потянула одеяло ногами в попытке укутать их, но этот отрез ткани был слишком маленьким. Понимая, что в таких условиях она всё равно не заснёт, серая кобыла вздохнула и села в кровати, потирая глаза одним копытом и покрывая рот другим, когда зевнула. Её лавандовые глаза переместились к маленькому деревянному столу, стоявшему у окна. Покрывавшие его бесчисленные бумаги контрастировали с одинокой чашкой, поставленной достаточно далеко, чтобы в случае чего не залить листы.
Октавия встала и потрусила к шкафу для одежды, перепрыгивая с копыта на копыто в попытках согреться. Если не считать стола, шкаф был единственный предметом мебели в комнате, и при открытии он не превысил её ожиданий, равно как и не оставил сколько-нибудь удовлетворённой. Как и всегда, выбор нарядов был невелик: серый шерстяной шарф, две пары ботинок и старая шляпа, настолько изношенная, что была впору уже больше чучелу, а не пони.
Кобыла выбрала только шарф и шляпу, боясь, что если будет носить ботинки слишком часто, то они вскоре придут в негодность. Негодность. Это слово описывало её саму. Описывало всю её теперешнюю жизнь. Вздохнув, Октавия завела длинную чёрную гриву назад и ушла от шкафа, теперь переходя теперь к столу. Думами об этом делу не поможешь, думала она, когда сделала глоток холодного, отвратительно холодного чая, вдобавок содрогаясь, когда жидкость покатилась вниз по горлу. Она решила не пользоваться электричеством до конца месяца, чтобы сэкономить деньги для оплаты счетов и не лишиться хотя бы того, что есть. А было у неё не так уж много: эта маленькая миниатюрная комнатка, стол, старый шкаф, который жалобно скрипел при любом открытии, и наконец, виолончель. Её самая дорогая вещь.
Она приблизилась к инструменту, который стоял прислонённым к стене, смычок лежал рядом. Слабо улыбаясь, она пробежалась копытом по струнам, поглаживая свой инструмент словно своего друга. Хотя по сути эти и был друг. Виолончель по крайней мере никогда не предавала её. Она всегда была рядом и равно разделяла как известность и удачу, так и боль и нищету, всегда давала то бесценное утешение, какое может дать только музыка.
Октавия взяла виолончель и тронула копытом струны. Они прозвучали не в полную силу, но она ведь не могла позволить себе запасной набор струн. Настраивая инструмент на слух, она взяла смычок и начала играть ряд гамм, отточено выполняя своё ежедневное упражнение, которое установила себе сама. Однажды – ещё в давние дни – её спросили, какой совет она дала бы тем, кто хочет стать музыкантом. Она ответила интервьюеру, что единственный совет – практиковать. Только практика поднимет к мастерству, сказала она, и у неё была крепчайшая вера в эти слова. Каждый должен с чего-то начинать, и именно гаммы были ключом к овладению любым инструментом, неважно каким. С тех пор многие увлечённые исполнители значительно продвинулись и обрели своё внимание. Но она пала со своих высот. От её былой известности осталась только лишь воспоминания. Она выходила на сцену, начинала играть, и публика сходила с ума от восхищения; она получала бесчисленные письма от фанатов и чудесные красные розы; пони бросали ей цветы под копыта, пока она совершала свой поклон, она дарила толпе сдержанную улыбку и затем покидала сцену, готовясь отбыть в свою тогда просторную квартиру в центре города и расслабиться после концерта. Всё это было в прошлом.
На последней ноте она вздохнула, но несколько секунд ещё продолжала стоять посреди комнаты, прижимая к себе виолончель. Когда всё так изменилось? В один день она музыкальная икона, ведущий виолончелист всего Мейнхеттена – и вот теперь вынуждена жить за счёт объедков и лишь надеяться, что однажды её слава вернётся, что она снова гордо займёт своё место на сцене, слегка помашет слушателям и начнёт играть свою музыку, играть тем, кто действительно может оценить... Все эти дни безвозвратно ушли.
Она перешла к столу и остановилась взглядом на ближайшем листе бумаги, испещрённом нотами и маленькими замечаниями по исполнению того или иного фрагмента. Взяв перо, она добавила несколько тактов и заполнила их одним переходом, который только что пришёл ей на ум. Маленькие знаки покорно легли на бумагу, приближая симфонию к законченности. Одиннадцать месяцев. Одиннадцать месяцев черновых набросков, бесчисленных заметок, порванных листов и затем новых попыток, где она изменяла ключи, модуляция, темп. Она потратила одиннадцать месяцев жизни на то, ради чего собственно и жила, ради единственной цели – закончить симфонию. Это было единственное, что держало её в здравом уме и мотивировало идти дальше. Была надежда, что она сможет сыграть её в концертном зале. Была надежда, что эта мелодия сможет стать началом возрождения классической музыки. Возрождения, которое сейчас казалось настолько далёким. Была надежда, что она сможет по крайней мере продать своё произведение и снова стать обеспеченной, снова способной тратить деньги, не считая каждый бит, чтобы сэкономить на еду, чернила и бумагу.
Когда-нибудь...
Мечты это хорошо, но всякая мечта в итоге бесполезна, если не претворять её в жизнь. Октавия повернула голову к окну. Мейнхеттен постепенно просыпался ото сна, если он когда-нибудь полностью спал. До её ушей долетала какая-то болтовня на улице. Снег не сыпался, и значит, она должна выйти поиграть и постараться получить хоть какую-то аудиторию. Снег ведь мало кому нравился, в отличие от неё. Большинство пони просто ускоряли шаг, глядя вниз в землю и укутывая лица шарфами, спешили вернуться в свои уютные дома и не обращали внимания на одинокую виолончелистку, что твёрдо стояла на холоде, уже покрытая снежинками, и играла, как днём, так и ночью.
Октавия открыла окно, впуская в комнату холодный ветер, и поставила чернильницу на наверх стопки бумаг, чтобы они не разлетелись. Надев шляпу и обернув свой шарф вокруг шеи, она взяла свой инструмент на спину и выступила из квартиры.
Она стояла на широкой оживлённой улице, по которой сновали разноцветные пони, старавшиеся не отстать от лихорадочного темпа городской жизни. Октавия никогда не могла видеть их как толпу – для неё каждый пони имел свою историю, каждый имел какие-то предпосылки и собственные причины оказаться здесь.
Вот мимо прорысил серый единорог в бизнес-костюме, лицо было нахмуренным, и губы чуть заметно двигались. Кем он был? Куда направлялся? Возможно, он был адвокатом, который спешит на судебное заседание и по пути проговаривает свою речь? Или может, это предприниматель, бормочущий под нос возможный ответ на предложение? Как бы там ни было, он прорысил мимо и исчез за углом.
Её слушатель был случайным встречным; только таких она теперь и имела. Пони появлялись и исчезали, просто безымянные точки на ленте жизни. Но ещё они были как мильные камни, расставленные по пути. С каждым проходившим наводилась связь; каждый взгляд, остановившийся на момент, стоил вечности ожидания. Каждая встреча была отношениями, что немедленно рвались, но навсегда оставались у неё в памяти.
Помнили ли они её? Нет, конечно нет. У них были свои жизни и свои заботы. Она стояла у стены старого кирпичного здания – на своём месте, куда она приходила каждый день и играла. Никто другой это место не занимал, и оно всегда ждало прибытия своей хозяйки.
Жалея, что продала футляр для виолончели, она со вздохом сняла шляпу и положила её на землю. Она вздрагивала каждый раз, когда так делала; это очень походило на то, как делали попрошайки, они садились на асфальт, ложили перед собой шляпу и просто полагались на жалость пешеходов, надеясь, что те бросят монетку. Но нет, Октавия не была попрошайкой. Она пыталась думать о своём положении лучше: она была уличным музыкантом. Она играла для проходящих пони и получала свою оплату, каковая полагается всякому исполнители. Она всё так же выступала перед публикой и пыталась по возможности затронуть струны их души. Просто... сцена поменялась, вот и всё. Вместо концертных залов была улица, вместо освещения – солнце, и были другие декорации. Актёры тоже были другие; аудитория состояла не из искушённых ценителей музыки, но из незнакомцев, которые из которых иногда останавливались и немного слушали. И, ну, платили ей.
Она опустила виолончель на землю и привычно забалансировала против инструмента, достигая устойчивости и готовясь начать. Затем она закрыла глаза и начала "Зиму" Гривальди. Композиция не писалась под одну виолончель, и ей в любом случае гораздо лучше соответствовала скрипка. Но Октавия изменила её и подладила так, чтобы даже с единственным инструментом сохранить всю красоту и силу, которыми композитор благословил свою работу. Улицу наполнили сильные и пылкие пассажи, когда она начала играть первую часть – Аллегро нон мольто. Хотя её глаза были закрыты, она даже теперь могла видеть усыпанные снегом улицы Мейнхеттена, могла чувствовать покусывания мороза на щеках, слышать цокот копыт по земле, обонять запах печёных яблок, которыми торговали бойкие продавцы. Композиция называлась "Зима" не просто так – с ней музыкант мог испытывать зиму в любое время года.
Октавия открыла глаза, позволяя себе небольшую паузу после нескольких минут решительной и эмоциональной игры. Бросив взгляд на шляпу, она увидела в ней несколько сверкающих монет. Отлично; всего одна композиция, и она уже заработала несколько битов! Она подняла взгляд оглядеть улицу и увидела, что некоторые пони остановились и любопытно смотрят на неё. Она улыбнулась им. Теперь у неё были слушатели. Теперь бы только не подвести их.
Зазвучали медленные, долгие ноты, когда она начала следующую часть – Ларго, композицию, которую по какой-то причине ещё называли "Дождём". Она не понимала это; гораздо лучше подходило то, что как раз начало идти сейчас: снег. С неба падал снег, ложать на её гриву и лечи и посылая дрожь по спине. Мелодия была тёплой и успокаивающей, и она устойчиво наполняла её изнутри, пока снежинки на её теле превращались маленькие капельки. Да, возможно отсюда и происходило название. В каком-то смысле действительно получалось, что снег был дождём. Это дождь ставал этими величественно падавшими хлопьями, и это дождь теперь возрождался из тёплого тающего снега, стремился выйти из своей спячки, энергичный и молодой.
Она закончила композицию длинной трелью и отвела смычок от струн. Вздохнув, она снова открыла глаза – только теперь осознав, что держала их закрытыми при игре – и увидела ярко-оранжевую кобылу, которая приблизилась и положила пару битов. И Октавию очень тронуло то, каким образом она это сделала. Она не бросала их, принимая музыку как должное; нет – она ложила с аккуратностью, выражая платой свою благодарность за игру. Любой выступающий жил ради таких моментов. Даже оказавшись на обочине современной музыкальной культуры, где в тренде были новые, электронные стили, она знала, что не может оставить своё дело. Не просто потому, что нуждалась в деньгах, но просто потому что... не могла. Расстаться со своим инструментом, со своим любимым делом было бы просто невыносимо. Невозможно.
Октавия сделала вежливый поклон, но кобыла уже ушла. Улыбаясь мягко, она начала играть заключительную часть – Аллегро. Композиция имела тот же темп, что и первая, но кардинально отличалась от неё. Если первая являлась пылким выражением эмоций, исполненной мощных и стремительных пассажей, то в этой сквозила печаль умирающего сезона, последнее дыхание зимы, что безуспешно пыталась задержаться у власти. Но всё же постоянно было ощущение, что зима просто так не уступит своё место молодой и бодрой весне; она хотела продлить своё правление насколько только можно, показывая лицо истинно нордического существа, сильного и закалённого морозами создания. До какой-то меры медленные слабые переходы отражали кроткую смиримость зимы, но последняя часть композиции выходила свирепой, громкой, полной решимости. Перед смертью зима ещё покажет, что она может сделать с миром.
Как раз когда Октавия закончила композицию, задул сильный злой ветер с востока. Он гнул покрытые снегом деревья и поднимал с земли белые вихри, кружа ими по всей улице. Пони ускорили свой темп, переходя почти в галоп, чтобы добежать до ближайшего здания и избежать возможной метели. И в считанные секунды улица уже опустела, последним пони в поле зрения был молодой белый кольт в наушниках, который бежал по улице, покачивая головой в такт какой-то музыке в них. Скорее всего дабстепу, драм-энд-бейсу или ещё чему-то подобному, что пони слушали в эти дни. Выдохнув, Октавия смотнула головой и с ворчанием взяла виолончель себе на спину. Всё дело в трендах, что всегда менялись – именно из-за них она потеряла свою работу, потеряла своих друзей и почитателей. Никто больше не хотел слушать классическую музыку. Она устарела.
Глубоко вздохнув, кобыла укрепилась против мощного ветра и начала продвигаться домой. Она не заработала много, лишь пятнадцать битов, но она просто не могла выступать в таких условиях. И даже если бы могла, то вокруг всё равно никого не было, ни одного слушателя. А без аудитории музыкант прекращает существовать.
Внезапно она почувствовала, как кто-то тронул её за плечо. У Октавии захолодела кровь, и её мозг заметался в предположениях. Никто до сих пор никогда её не останавливал. Возможно, это был грабитель? О Селестия, нет, только бы не грабитель! Если у неё сейчас заберут деньги, то она уже не сможет свести концы с концами.
Когда она обернулась, то увидела молодого жеребца, или кольта даже. Его шерсть была безупречно белого цвета, такого же, как лежавший на ней снег, а грива – тёмно-бурой, цвета дуба, что цветёт весной. У него были зелёные глаза того оттенка, какой бывает у молодой травы и распустившихся весной листьев. Однако именно сейчас его взгляд был нервным, глаза бегали. Магическая аура вокруг его рога давала понять, что он левитирует что-то или готовит заклинание.
– Чем я могу помочь? – осторожно спросила Октавия, на всякий случай отступив на шаг назад. В страх перед возможным нападением она инстинктивно закрыла виолончель своим телом, защищая свой инструмент, своего партнёра, своего единственного друга.
Кольт пробормотал что-то невнятное, отчаянно краснея, и затем пролевитировал вперёд некий предмет, почти пихая его ей в копыта. Моргая, она приняла предмет, заодно и получая возможность его рассмотреть. Это был... букет цветов. Букет прекрасный фиолетовых роз, чей цвет идеально подходил под её лавандовые глаза. Фиолетовые розы были чрезвычайной редкостью; это был необычный сорт, и лишь немногие могли их себе позволить. И при этом для неё они имели особое значение. Это были её самые любимые цветы. Когда она была богатой, то всегда покупала себе букет таких роз после концерта. Её поклонники никогда ни улавливали намёк, и никто ни разу так и не подарил ей такие же. Никто. Поэтому она покупала себе сама и после долго любовалась этими цветами, когда была уже в своей квартире; она никогда не говорила своим поклонникам о своём предпочтении – она хотела, чтобы они поняли сами. Но они не понимали. И вот теперь...
Теперь она получила самый прекраснейший подарок из возможных, и получила от полного незнакомца. Октавия не находила никаких слов, чтобы выразить свою признательность, своё подлинное удивление и позитивную потрясённость. Наконец она подняла глаза, однако кольт уже ушёл, исчезнув с пустой улицы. На момент ей захотелось побежать догнать его, но она отклонила мысль.
Она улыбнулась, баюкая свои цветы у груди, и затем развернулась назад, отправляясь по снежным улицам домой.
***
Войдя в квартиру, Октавия аккуратно поставила виолончель в углу комнату, позволяя инструменту нагреться, и потрусила в маленькую кухню, единственную комнату в квартире кроме спальни, которая также служила ей рабочим местом. Она нежно понесла цветы к крану и взял высокий стакан. Нормальной вазы не было, но стакан вполне годился на замену. Октавия открыла кран, и стакан наполнила холодная вода – только такая, ведь горячая не позволена тем, кто не может за неё заплатить. Затем цветы оказались в стакане, и она понесла импровизированную вазу в комнату, по пути также пересчитывая их. Их было пять; сама она обычно покупала семь в те прежние дни, но пять тоже было хорошо.
Она подумала о белом кольте, пока ставила цветы на стол и закрывала окно, чтобы шторм не ворвался и не повредила деликатные цветы. Он был её поклонником? Или просто прохожим, кому понравилась её музыка? Откуда он знал о её любимых цветах? Может, это был случайный выбор? Октавия вздохнула. Она никогда не узнает. Всё, что у неё было, это только эти розы. Она вновь залюбовалась ими, фиолетовыми королевами красоты, строгими и величественными, такими созвучными ей, такими... классическими. Но вдруг она заметила что-то чёрное на поверхности стола недалеко от вазы.
...Пятно? Её глаза немедленно метнулись к чернильнице. Та теперь лежала опрокинутой на столе, а вокруг было большое чернильное пятно, уже подмёрзшее, но насквозь пропитавшее бумаги. Бумаги! Октавия отчаянно хватанула листы, в движении скидывая чернильницу вон; та приземлилась на пол, печально принимая своё наказание.
Должно быть, дунул сильный порыв ветра, и чернильница завалилась! Она безнадёжно просмотрела бумаги, пытаясь оценить размер вреда, который был нанесён. Её работа – почти год работы – была уничтожена! Загублена по глупой случайности, бездумным зимним ветром, который отчего-то не смог миновать её скромное жилище!
Виолончелистка застонала и осела на пол, продолжая держать бумаги в копытах. Да, были некоторые незатронутые листы, но их точно было недостаточно, чтобы восстановить всю симфонию. Серая кобыла кинула листы на пол и наконец дала волю слезам, оплакивая своё горе. Она оплакивала своё потерянное время, всё то время, которое ушло на написание. Она оплакивала деньги, потраченные на бумаги, ради которых так старательно экономила. Оплакивала столькие усилия, вложенные в проект – долгие часы и бессонные ночи, в которые она писала и выстраивала, проверяла игрой и редактировала. Оплакивала свою потерянную славу, времена, когда она была богатой и знаменитой. И смерть классической музыки, единственного рода музыки, который стоило слушать.
Она оплакивала то, что ей подарили такие замечательные, такие превосходные и вдохновляющие фиолетовые розы. Оплакивала то, что кольт убежал, и она его больше никогда не увидит. И тогда она услышала музыку. Эта музыка доносилась не откуда-то снаружи, и источником было даже не радио у соседей. Музыка играла в её голове, сложная и величественная симфония. Симфония, за которую стоило умереть.
Октавия рванулась схватить перо, стремясь записать хотя бы первые несколько тактов, пока музыка не пропала, но сразу же остановилась и после взгляда на цветы спокойно улыбнулась. Музыка не ушла бы. Она никогда не уйдёт. Эта новая музыка теперь навсегда останется у неё в голове. И что до симфонии, которую она писала одиннадцать месяцев... она улыбнулась с теплотой и снова посмотрела на загубленные листы с записями.
Это была только бумага.
Октавия просыпается в мире, который делает её глухой и даёт виолончель
=
Пустая незаполненность. Если не учитывать воздуха, стабильно продолжавшего наполнять её лёгкие, то именно это сейчас окружало Октавию. Её фиолетовые глаза безуспешно сканировали раскинувшиеся перед ней пространства. Земля, дававшая однажды ей приют, обычно устланная смело-бурыми тонами и акцентированная ярким и насыщенным зелёным, была теперь одной сплошь уходящей в дали белизной. Она медленно подняла глаза к небу, надеясь протянуться к бесконечной синеве, которая раскидывается над красотой дня, а может даже и веснушчатое лицо ночи, склонившееся приглядеться к притихшему мир. К её разочарованию, ничего такого её взгляд не нашёл, но встретился взамен со штормовым серым, что будто выдавил всё солнце из знакомого ей мира.
Она вдохнула глубоко и задержала воздух на несколько секунд, чутко прислушиваясь к облепившей её тишине; и затем с силой выдохнула. Лицо стало растерянным. Выдох прозвучал как будто не её, и издали донёсшимся. Она подняла ногу и ступила шаг, ожидая услышать, как копыто знакомо цокнет о землю, но, к удивлению, лишь ощутила касание о землю, а тишина продолжалась. Она мотнула головой, отчего обычно послушная грива немного сбилась, несколько прядей неудобно налезли на лицо.
Октавия опять набрала воздуха, но вновь услышала такой же отдалённый вдох, что и раньше. Она медленно открыла рот; обычная выдержка уже изменяла ей, когда она захотела произнести. Слова вышли настолько же далёкими, как и дыхание, будто не принадлежали ей. Её зрачки расширились, и она отчаянно огляделась вокруг, с определённым страхом всё-таки надеясь, что это только мир каким-то образом срезает появляющиеся звуки, а не она сползает в глухоту. Дрожа, она подняла передние ноги перед головой и схлопнула копытами. Она ощутила столкновение копыт, знала также, и какой примерно звук должен был раздаться, но звук не прозвучал. Она медленно опустила копыта и заблуждала глазами по ничто, и в них тем временем начинала собираться влага.
Октавия шла уже множества часов, или по крайней мере ей так казалось. Какое бы направление она ни выбирала, пейзаж вокруг оставался прежним, не изменялось и небо. Светло-серая шерсть её щёк немного потемнела и прилипла к коже там, где пролегли дорожки слёз. Она остановилась отдохнуть и сутуло опустилась на землю, при этом сглотнув комок и с отвращением поморщившись, когда ощутила, как что-то едва обозначилось давлением на уши и столь же быстро улеглось в тишину. – Как же так? – тяжело вздохнула она, улегаясь на бок. Её глаза изучали холодную белую поверхность внизу.
Почему я так в таком ужасном месте? Земля холодная как лёд, и никуда не ведёт. Небо словно нарочно такое гнетущее, чтобы держать мой дух на нуле. За что я проклята быть здесь? Я просто виолончелист, я...
Её глаза поражённо остановились на объекте чуть поодаль от неё. Помедлив, она приподнялась и села, креня голову и осторожно любуясь его формами. Она медленно поднялась и порысцевала к предмету, уже уверенная, что это только очередной мираж атмосферы места, но нет. Перед нею лежал её любимый инструмент, красиво изготовленная виолончель, за которой она провела бессчётные часы, оттачивая мастерство в надежде получить первый стул в королевском оркестре. Она потеплела небольшой улыбкой, видеть свой инструмент было утешительно. Взгляд её пробежался по его изгибам, лёг на смычок. Она не могла понять, как они тут очутились, и почему, но это было и неважно. Она приветливо коснулась инструмента, улыбаясь шире, вновь наслаждаясь этим чувством, когда проводишь копытом по лакированному дереву.
Не дождусь уже сыг...
Её улыбка угасла, когда она вспомнила о стоящей вокруг тишине. Она почувствовала новый подступ слёз, по влажным щекам побежала новая, и она расплакалась, тихо всхлипывая и закрывая лицо копытами.
Это несправедливо! Почему она должно быть здесь?!
Слёзы почувствовались горячими на коже, когда горе начало переплавляться в гнев. Она подняла взгляд к холодным небесам и жёстко тупнула копытом. К этому времени грива уже вконец рассыпалась ей по плечам, и челюсти сжались в решимости, когда она подняла инструмент со смычком и зыркнула на небо. Она набралась воздуха и выкрикнула со всех лёгких, чтобы не прозвучавший крик услышали любые дали. – Ты можешь забрать мой слух! Но ты не заберешь мою способность играть! – Она поставила себя в вертикальное положение, поднявшись на задних, и прижала большой инструмент к телу, одно копыто заученно легло на струны, другое резко хватануло смычок – как только не переломила, показалось ей.
Не тратя времени, она начала играть, протаскивая смычком по струнам; глаза её при этом закрылись, как привыкли много раз. Она нежно поводила головой в такт не звучащей музыке, всё исполнение шло исключительно в уме. Она вдохнула глубоко и начала водить смычком медленнее, сбавляя глубину и мощность гудения ноты. Композиция разворачивалась перед ней почти на краю настоящего звука, бахромистая вибрация струн передавалась через корпус телу и угасала в виде нежной дрожи, что передавалась лёгким. Она сейчас играла то, в чём упражнялась ещё в детстве, когда родители купили ей её первую виолончель. Она ускорила движения, водя с смычком с энергией и порождая множественные вибрации, безупречно синхронные со звуками в её голове.
Она почти закончила композицию, когда вдруг почувствовала, как что-то коснулось её задней ноги. Не разжимая смычка, она опустила копыто с ним к бедру, глаза её медленно открылись, сперва пробираясь сквозь пряди чёрной гривы, но сразу же и попадая в море колышущейся изумрудности. Она смахнула гриву в сторону, убирая волосы из поля зрения, чтобы как следует рассмотреть землю. Та изменилась. От вездесущей белизны остались лишь воспоминания. Вместо неё до горизонта расстилался сочный луг, травинки-копии друг друга мягко покачивались под едва уловимым ветерком.
Октавия огляделась, ошеломлённая всем этим появившимся вокруг. Она медленно подняла заднюю ногу и залюбовалась свежими лезвиями, что начали распрямляться от примятости её копытом. Затем чуть прищурилась, разбирая бурую почву под ними.
Как? Откуда всё это взялось? Тут ведь было... – моя музыка...
Октавия ещё раз подняла копыто со смычком, скользя взглядом по лакированной трости из красного дерева и отливающей серебром струне. Её глаза переместились выше, к небу, что оставалось тем же мрачно-серым. Она снова начала играть, медленно водя смычком по каждой струне – просто импровизируя теперь, без какой-либо конкретно композиции на уме. Просто играла куда вёл момент, одной вибрации по телу всегда хватало, чтобы достраивать к ней следующий аккорд. На неё лице заискрилась маленькая улыбка, когда она отвелась вниманием от так и не переменившегося неба и забродила взглядом только по траве, без устали кивающей ветерку над собой. Она играла уже не чтобы успокоиться, и не чтобы что-то доказать – музыка исходили из самого её существа. Когда смычок в очередной раз коснулся струны, она чуть повернула голову, и взгляд словил одну перемену в ландшафте. Один участок, где была трава, занимало теперь кристально-голубое озеро, по чьей поверхности шла рябь в унисон с колышущейся травой.
Улыбка Октавии стала немного шире, и она позволила глазам закрыться, ещё больше погружаясь в музыку. Её игра изменилась в скорости, под это сдвинулось и дыхание, подрагивающее от драматичных аккордов, и тут весь мир вокруг вошёл и оказался у неё в уме, позволяя создавать себя одной лишь музыкой. Быстрая прогрессия создала горы на расстоянии, давая ей увидеть впереди нечто большее, чем просто травы. Медленное проволок смычком создал леса вокруг – теперь уже теряющиеся в высоте секвойи ставали новым окружением виолончелистки, пока её копыта трудились в унисон и чутко корректировали каждую ноту и мелодию, чтобы вывести мир по своему вкусу. Затем её игра замедлилась, и аметистовые глаза снова встретились с красотой мира. Кратко обойдя финальным взглядом небо, она позволила смычку упасть на землю, на упругую подушку бархатной травы – заслуженный отдых. Где раньше был застывший серый, теперь раскидывался безграничный голубой, которому пело хвалу встающее солнце, что красило в насыщенные красные и рыжие тона горы вдали.
Всё это создала моя музыка?
Октавия прочувствовала ещё раз выступившие слёзы, но в этот раз она быстро вытерла их, радостное чувство распускалось в ней, когда она оглянулась за плечо посмотреть и туда. К её удивлению, позади продолжался всё тот же бледный неизменный пейзаж, что и раньше, разделённый высоким одиночным валуном на границе контрастирующих местностей. Она подошла к валуну, немного напрягаясь, чтобы и идти, и нести с собой виолончель со смычком. В мире вокруг по-прежнему царила тишина, единственным доступным ей звучанием была та слабая мелодия, что поднималась из глубин её креативности. Прослушав несколько моментов, она приставила виолончель к шершавому камню, аккуратно, чтобы не упала, затем приставила смычок справа и села рядом, просто пробегаясь взядом по изящному инструменту. Она подняла копыто к груди и нежно провела по шерсти. Затем скосила взгляд вниз, одновременно чувствуя, как копыто прошлось по шёлковой бабочке на шее, контрастно-розовой на серой шерсти. Она расслабленно потянулась позади шеи и открепила бабочку, но на задумчивый момент ещё задержала её на копыте.
Октавия перешла к другой стороне валуна, той, что была обращена к пустому миру, откуда она пришла, и улыбнулась с теплотой, когда положила бабочку у основания. Любуясь тем, как ярко-розовый покоится на белом мраморе, она медленно опустила голову и легко поцеловала свой единственный предмет гардероба. После нескольких моментов она вернулась обратно на луг, один последний раз задержала любящий взгляд на виолончели со смычком, и затем ушла, отправилась вперёд к горам, прочь от пустоты, в которой проснулась. Даже идя сейчас в тишине, пока солнце начинало пригревать её шерсть, она бы поклялась, что слышит щекотание в ушах первой мелодии, которую играла.
– Гм, – тихо спросила Октавия, в остатке сна передвигая тело под появившееся ощущение шёлковой простыни под собой и одеяла. Она медленно села, атласное покрывало съехало ей с груди до середины корпуса. – Но я... – она прервалась на полуслове, свой голос прозвенел в её ушах как колокол, и прежняя тишина разбилась, ударившись о ночь. Она осмотрела тёмную комнату, глаза скользнули по знакомым силуэтам её наград, по мебели и прочим элементам обстановки. В углу стояла прислонённой к стене её виолончель, светившаяся под касанием лучей луны, что пробивались через щели полузакрытого жалюзи. Она немного повернулась к тумбочке, её розовая бабочка лежала рядом там же, где она её и оставляла перед сном. Октавия сбросила с себя оставшееся одеяло и почти беззвучно потрусила в угол к виолончели, чтобы дать её корпусу нежный поцелуй.
– Что бы я без тебя делала, – мягко спросила она.
Она вдохнула глубоко и задержала воздух на несколько секунд, чутко прислушиваясь к облепившей её тишине; и затем с силой выдохнула. Лицо стало растерянным. Выдох прозвучал как будто не её, и издали донёсшимся. Она подняла ногу и ступила шаг, ожидая услышать, как копыто знакомо цокнет о землю, но, к удивлению, лишь ощутила касание о землю, а тишина продолжалась. Она мотнула головой, отчего обычно послушная грива немного сбилась, несколько прядей неудобно налезли на лицо.
Октавия опять набрала воздуха, но вновь услышала такой же отдалённый вдох, что и раньше. Она медленно открыла рот; обычная выдержка уже изменяла ей, когда она захотела произнести. Слова вышли настолько же далёкими, как и дыхание, будто не принадлежали ей. Её зрачки расширились, и она отчаянно огляделась вокруг, с определённым страхом всё-таки надеясь, что это только мир каким-то образом срезает появляющиеся звуки, а не она сползает в глухоту. Дрожа, она подняла передние ноги перед головой и схлопнула копытами. Она ощутила столкновение копыт, знала также, и какой примерно звук должен был раздаться, но звук не прозвучал. Она медленно опустила копыта и заблуждала глазами по ничто, и в них тем временем начинала собираться влага.
Октавия шла уже множества часов, или по крайней мере ей так казалось. Какое бы направление она ни выбирала, пейзаж вокруг оставался прежним, не изменялось и небо. Светло-серая шерсть её щёк немного потемнела и прилипла к коже там, где пролегли дорожки слёз. Она остановилась отдохнуть и сутуло опустилась на землю, при этом сглотнув комок и с отвращением поморщившись, когда ощутила, как что-то едва обозначилось давлением на уши и столь же быстро улеглось в тишину. – Как же так? – тяжело вздохнула она, улегаясь на бок. Её глаза изучали холодную белую поверхность внизу.
Почему я так в таком ужасном месте? Земля холодная как лёд, и никуда не ведёт. Небо словно нарочно такое гнетущее, чтобы держать мой дух на нуле. За что я проклята быть здесь? Я просто виолончелист, я...
Её глаза поражённо остановились на объекте чуть поодаль от неё. Помедлив, она приподнялась и села, креня голову и осторожно любуясь его формами. Она медленно поднялась и порысцевала к предмету, уже уверенная, что это только очередной мираж атмосферы места, но нет. Перед нею лежал её любимый инструмент, красиво изготовленная виолончель, за которой она провела бессчётные часы, оттачивая мастерство в надежде получить первый стул в королевском оркестре. Она потеплела небольшой улыбкой, видеть свой инструмент было утешительно. Взгляд её пробежался по его изгибам, лёг на смычок. Она не могла понять, как они тут очутились, и почему, но это было и неважно. Она приветливо коснулась инструмента, улыбаясь шире, вновь наслаждаясь этим чувством, когда проводишь копытом по лакированному дереву.
Не дождусь уже сыг...
Её улыбка угасла, когда она вспомнила о стоящей вокруг тишине. Она почувствовала новый подступ слёз, по влажным щекам побежала новая, и она расплакалась, тихо всхлипывая и закрывая лицо копытами.
Это несправедливо! Почему она должно быть здесь?!
Слёзы почувствовались горячими на коже, когда горе начало переплавляться в гнев. Она подняла взгляд к холодным небесам и жёстко тупнула копытом. К этому времени грива уже вконец рассыпалась ей по плечам, и челюсти сжались в решимости, когда она подняла инструмент со смычком и зыркнула на небо. Она набралась воздуха и выкрикнула со всех лёгких, чтобы не прозвучавший крик услышали любые дали. – Ты можешь забрать мой слух! Но ты не заберешь мою способность играть! – Она поставила себя в вертикальное положение, поднявшись на задних, и прижала большой инструмент к телу, одно копыто заученно легло на струны, другое резко хватануло смычок – как только не переломила, показалось ей.
Не тратя времени, она начала играть, протаскивая смычком по струнам; глаза её при этом закрылись, как привыкли много раз. Она нежно поводила головой в такт не звучащей музыке, всё исполнение шло исключительно в уме. Она вдохнула глубоко и начала водить смычком медленнее, сбавляя глубину и мощность гудения ноты. Композиция разворачивалась перед ней почти на краю настоящего звука, бахромистая вибрация струн передавалась через корпус телу и угасала в виде нежной дрожи, что передавалась лёгким. Она сейчас играла то, в чём упражнялась ещё в детстве, когда родители купили ей её первую виолончель. Она ускорила движения, водя с смычком с энергией и порождая множественные вибрации, безупречно синхронные со звуками в её голове.
Она почти закончила композицию, когда вдруг почувствовала, как что-то коснулось её задней ноги. Не разжимая смычка, она опустила копыто с ним к бедру, глаза её медленно открылись, сперва пробираясь сквозь пряди чёрной гривы, но сразу же и попадая в море колышущейся изумрудности. Она смахнула гриву в сторону, убирая волосы из поля зрения, чтобы как следует рассмотреть землю. Та изменилась. От вездесущей белизны остались лишь воспоминания. Вместо неё до горизонта расстилался сочный луг, травинки-копии друг друга мягко покачивались под едва уловимым ветерком.
Октавия огляделась, ошеломлённая всем этим появившимся вокруг. Она медленно подняла заднюю ногу и залюбовалась свежими лезвиями, что начали распрямляться от примятости её копытом. Затем чуть прищурилась, разбирая бурую почву под ними.
Как? Откуда всё это взялось? Тут ведь было... – моя музыка...
Октавия ещё раз подняла копыто со смычком, скользя взглядом по лакированной трости из красного дерева и отливающей серебром струне. Её глаза переместились выше, к небу, что оставалось тем же мрачно-серым. Она снова начала играть, медленно водя смычком по каждой струне – просто импровизируя теперь, без какой-либо конкретно композиции на уме. Просто играла куда вёл момент, одной вибрации по телу всегда хватало, чтобы достраивать к ней следующий аккорд. На неё лице заискрилась маленькая улыбка, когда она отвелась вниманием от так и не переменившегося неба и забродила взглядом только по траве, без устали кивающей ветерку над собой. Она играла уже не чтобы успокоиться, и не чтобы что-то доказать – музыка исходили из самого её существа. Когда смычок в очередной раз коснулся струны, она чуть повернула голову, и взгляд словил одну перемену в ландшафте. Один участок, где была трава, занимало теперь кристально-голубое озеро, по чьей поверхности шла рябь в унисон с колышущейся травой.
Улыбка Октавии стала немного шире, и она позволила глазам закрыться, ещё больше погружаясь в музыку. Её игра изменилась в скорости, под это сдвинулось и дыхание, подрагивающее от драматичных аккордов, и тут весь мир вокруг вошёл и оказался у неё в уме, позволяя создавать себя одной лишь музыкой. Быстрая прогрессия создала горы на расстоянии, давая ей увидеть впереди нечто большее, чем просто травы. Медленное проволок смычком создал леса вокруг – теперь уже теряющиеся в высоте секвойи ставали новым окружением виолончелистки, пока её копыта трудились в унисон и чутко корректировали каждую ноту и мелодию, чтобы вывести мир по своему вкусу. Затем её игра замедлилась, и аметистовые глаза снова встретились с красотой мира. Кратко обойдя финальным взглядом небо, она позволила смычку упасть на землю, на упругую подушку бархатной травы – заслуженный отдых. Где раньше был застывший серый, теперь раскидывался безграничный голубой, которому пело хвалу встающее солнце, что красило в насыщенные красные и рыжие тона горы вдали.
Всё это создала моя музыка?
Октавия прочувствовала ещё раз выступившие слёзы, но в этот раз она быстро вытерла их, радостное чувство распускалось в ней, когда она оглянулась за плечо посмотреть и туда. К её удивлению, позади продолжался всё тот же бледный неизменный пейзаж, что и раньше, разделённый высоким одиночным валуном на границе контрастирующих местностей. Она подошла к валуну, немного напрягаясь, чтобы и идти, и нести с собой виолончель со смычком. В мире вокруг по-прежнему царила тишина, единственным доступным ей звучанием была та слабая мелодия, что поднималась из глубин её креативности. Прослушав несколько моментов, она приставила виолончель к шершавому камню, аккуратно, чтобы не упала, затем приставила смычок справа и села рядом, просто пробегаясь взядом по изящному инструменту. Она подняла копыто к груди и нежно провела по шерсти. Затем скосила взгляд вниз, одновременно чувствуя, как копыто прошлось по шёлковой бабочке на шее, контрастно-розовой на серой шерсти. Она расслабленно потянулась позади шеи и открепила бабочку, но на задумчивый момент ещё задержала её на копыте.
Октавия перешла к другой стороне валуна, той, что была обращена к пустому миру, откуда она пришла, и улыбнулась с теплотой, когда положила бабочку у основания. Любуясь тем, как ярко-розовый покоится на белом мраморе, она медленно опустила голову и легко поцеловала свой единственный предмет гардероба. После нескольких моментов она вернулась обратно на луг, один последний раз задержала любящий взгляд на виолончели со смычком, и затем ушла, отправилась вперёд к горам, прочь от пустоты, в которой проснулась. Даже идя сейчас в тишине, пока солнце начинало пригревать её шерсть, она бы поклялась, что слышит щекотание в ушах первой мелодии, которую играла.
– Гм, – тихо спросила Октавия, в остатке сна передвигая тело под появившееся ощущение шёлковой простыни под собой и одеяла. Она медленно села, атласное покрывало съехало ей с груди до середины корпуса. – Но я... – она прервалась на полуслове, свой голос прозвенел в её ушах как колокол, и прежняя тишина разбилась, ударившись о ночь. Она осмотрела тёмную комнату, глаза скользнули по знакомым силуэтам её наград, по мебели и прочим элементам обстановки. В углу стояла прислонённой к стене её виолончель, светившаяся под касанием лучей луны, что пробивались через щели полузакрытого жалюзи. Она немного повернулась к тумбочке, её розовая бабочка лежала рядом там же, где она её и оставляла перед сном. Октавия сбросила с себя оставшееся одеяло и почти беззвучно потрусила в угол к виолончели, чтобы дать её корпусу нежный поцелуй.
– Что бы я без тебя делала, – мягко спросила она.
И на всякий случай, дабы комментарий VIMа оставался полностью актуальным:
от Lamia: Rocks (volume 1) / Камни (ч.1)
98 стихов Мод Пай
от Lamia: Rocks (volume 1) / Камни (ч.1)
98 стихов Мод Пай
=
Камни
Камни
Каменисты
Валуны
Валунисты
Скалы
Скалисты
Камни
Это
Камни - это горы
Камни - это холмы
Камни - это лава
Камни - это грунт
Камни - это реки
Камни - это поле
Камни - это земля
Камни - это
Много
Серые, серые, серые
Камни, камни, камни
Много, много, много
Всех, всех, всех
Так много камней
Орехи
Камни
Они твёрдые
Как орехи
Но орехи - не серые
Серые как камни
Камни серые
Не как орехи
Камни
Пустобокие
Камни
Камни пустые
Пустые как фланки
Серого пони
Пони не камни
Фланки пустые
Пустые как камни
Камни
Означь
Камень-калач
Камень-пугач
Камень-палач
Камень-пузач
Камень-косач
Камень-секач
Камень-толмач
Камень-горбач
Камень означь
Испещрение
Камни испещряют почву
Вкрапь крапь крапь
Почва испещряет камни
Вкрупь крупь крупь
Вкрапью испещряют вкрепи
Камни, камни, камни
Опыт
Голос камней громок
Громкостью годов опыта
Опыт ведёт к цели
Цели быть камнем
Камни опытные
Жизнь
Камни это жизнь
Камни это рождение
Камни это еда
Камни растут в размерах
Камни путешествуют по землям
Камни женятся
Камни заводят детей
Камни стареют
Камни разлучаются
Камни это смерть
Лавина
Камни падают вниз
Камни падают вверх
Камни падают влево
Камни падают вправо
Лавина
Горно
Горный гравий грациозно
Горный мрамор мерительно
Горный камень камерно
Горный гипс гиперно
Горный валун валительно
Горную лаву ловительно
Горный плитняк пленительно
Горный булыжник ближительно
Горную глыбу голубительно
Горную руду родительно
Горный хрусталь хранительно
Камне-"к"
Камень, кромкой крепкий как корунд, косе контрподуктивен
Капли-копии как камни культивируют каверну,
Как катар, карманный каменный кальмар кроил катамаран
Камарилья карамельно кренит короля карманить крам каравана укромно-мокрый
Алфавит
апатичные, безразличные, власяничные, герметичные, догматичные, еретичные, ёмкотичные, заграничные, идентичные, каноничные, лаконичные, мелодичные, натуричные, осмотичные, преотличные, риторичные, спорадичные, тираничные, ураничные, флегматичные, хроматичные, черепичные, цементичные, шлифоничные, щелотичные, экзотичные, юридичные, яйлоичные
камни
Картина
Камни карябают камни, выходят картины
Картины накарябаны камнями, выходят камни
Карябины картинят камни, выходят камни
Камни картинят карябины, выходят камни
Камни камнят картины, выходят карябины
Камни - картина
Несуществование
Камни срываются яростно
Камни сминают траву
Трава упирается
Упирается ради будущего
Будущее травы - не камень
Будущего не существует
Не существующее - камень
Камни
Слово
Камни шершавые
Шершавые - это слово
Слово для камней
Камни зубристые
Зубристые - это слово
Слово для камней
Камни уютные
Уютные - это слово
Слово для камней
Камни приятные
Приятные это слово
Слово для камней
Радость
Камни несут радость
Они так радостны
Я чувствую их радость
Радость - их состав
Каждый знает радость-камень
Радость это имя камня
Радость
Делание
Глина
Известняк
Песок
Камень
Щебень
Гравий
Делают свой камень
Делают бетон
Бетон это камень
Камни?
Камни есть всё
Камни всё есть
Всё камни есть
Есть всё - камни?
Всё есть - камни?
Всё есть камни
Не
Камни - не дороги
Камни - не трава
Камни - не пустыня
Камни - не листва
Камни не пони
камни не река
Камни не вода
Камни - не
Становление
Камни плавятся
Камни кристаллизируются
Кристаллы разрушаются
Кристаллы становятся пылью
Пыль комбинируется
Пыль слегается
Слёгшееся плотнеет
Плотное стаёт осадочной породой
Отложившиеся камни
Всюду
Камни усыпают пейзаж
Усыпь покрывает земли
Усыпь это камни
Камни всюду
Всюду это пейзаж
Всюду это камни
Камни это всё
Движение
Камни лежат недвижно
Всё же, когда не смотришь, они движутся
Движутся очень по-каменному
В каменных движениях
Медленно
Устойчиво
Как черепаха
Черепахи не камни
Но черепахи твёрдые как камни
Победы
Камни видят мир
Мир видит камни
Камни идут в напор
Вспыляют
Камни вызывают пылевые бури
Мир задыхается
Камни побеждают
Побеждать грустно
Зёрна
Камни зернисты
Зернисты как хлеб
Хлеб кормит пони
Пони зернисты
Самоцветы
Камни
Каждые камни
Жадные камни крадут
Жадные камни крадут самоцветы
Жадные камни крадут жадные самоцветы
Жадные камни крадут жадные самоцветы, крадущие сланцы
Жадные камни крадут жадные самоцветы крадущие гожие сланцы
Жадные камни крадут самоцветы, крадущие сланцы
Жадные камни крадут самоцветы, крадущие гожие
Жадные камни крадут самоцветы, крадущие
Камни крадут самоцветы, крадущие
Крадут самоцветы, крадущие
Крадут самоцветы
Самоцветы
Тяжёлые
Камни сверкают в грязи
Камни искрят на ландшафте
Камни горят в темноте
Камни бликуют на землях
Камни не лёгкие, камни тяжёлые
Еда
Камни не едят
Камни не стают голодны
Я стаю голодной
Я ем камни
Камни - еда
Я - не еда
Поднятие
Камни
Я подбираю камни
Я поднимаю камни
Я подношу камни
Я опускаю камни
Ложу камни назад
Отказываюсь от камней
Камням грустно
Круговорот
Камни переходят
Переходят в воздух
Пыль
Переходит в воду
Река
Переходит в землю
Породы
Переходят в жар
Магма
Переходит в камень
Маленький
Камень
Ты маленький
Маленький
Что-то - большое
Большое
Большие - валуны
Ещё валуны - маленькие
Камни большие и маленькие
Значащий
"Камень"
Значит "камень"
Камень значат, значит,
Есть значащий камень
Дающий знать
Камни что-то значат
Камнем что-то значат
Закрепляются значение
Камни что-то значат
Значит, камни
Танец
Камни
Камни в танец - втанец
Вгремь вграмь вгромь
Впад в-под в пуд
Враз врезь врозь
Втечь втучь вточь
Танцуют
Двери
Камни
Камни открывают двери
Двери к камню
В двери камень -
Открыт камень
Камни
Извести
Камни всех весей
Ищут известий
Как вывестись весом
Из завесей взвеси
Извести известью
Извести известь
Мни
Кам ко мне!
А мни-ка камни
Камнем мни
На камень мни
Мни мне, мни
На комья мни
Мини-мини мне намни
Мни-мни-мни
И мни мне, мни
Мни мне, мни
Мни мне мне мни
Щуп
Камни для нащупывания
Камни для хватания
Камни для держания
Камни щупают
Камни хватают
Камни держат
Щуп
Хват
Держ
Вот это камни
Ит
Эбонит - камень-хит
Родовит - камень свит
Саттелит - камень МИД
Аппетит - камень-кит
Аммонит - не горит
Победит - камень бит
Камень плит - габарит
А магнит - каменит
Озеро
Камни в воду
Волны на глади
Булькают со всплеском
Опускаются медленно
Ложатся удобно
Ответ
Камни
Камни это правда
Правда, что даёт свободу
Камни раскрывают
Камни есть ответ
Ответ на всё
Камни
Сыро
Камни берут что хотят
Камни берут мох
Камни берут сырость
Камни берут сырость и мох
Мох для сырости – что камень
Сырость моху - камень
Камень с сыростью для моха - камень
Камень с мохом сырости - камень
Сырость каменит мох
Огонь
Огненные камни
Падают и крушат
Дома в огне
Огне камней
Камни - на дома
Всё в огне
Президент
Камни
Камни выбирают президента
Президента камней
Кто им станет, интересно
Перенос
Камень - камень
Ступень - ступень
Кремень - кремень
Крепень - крепень
Степень - степень
Светень - светень
Цветень - цветень
Гребень - гребень
Щебень - щебень
Пень - пень
Тень - тень
День - день
Камень
Извести
Камни всех весей
Ищут известий
Как вывестись весом
Из завесей взвеси
Закиси в кисти
Извести известью
Извести известь
Исход
Камни состоят в федерации
Федерации камней
Для поиска новых камней и новых каменных цивилизаций
Чтобы смело ступать туда, где не ступала нога камня
Космические камни
Предлоги
Камни со сводов
Камни доходов
Камни от пороха
Камни из вороха
Камни к коробке
Камни истопки
Камни смолений
Камни учений
Принадлежность
Камни раскопки
Камни на тропке
Камни владений
Камни ступеней
Камни у сопки
Камни из сводки
Камни на сотке
Камни на блюде
Камни в запруде
Камни в походе
Камни на взводе
Книги
Камни в книгах
Камни сминают книги
Камни не могут быть в книгах
Вдохновение
Камни составляют грунт
Грунт составляют крупицы
Крупицы составляют атомы
Камни составляют крупицы
Камни - крупицы
Крупицы мира
Мир - крупица галактики
Галактика - крупица вселенной
Вселенная - крупица вдохновения
Камни - это вдохновение
Минералы
Камни
Камни - минералы
Но минералы - не камни
Камни
Нестыковка
Камень к камню не подходит
Не подходят камни
Нестыковка
Не так
Не иначе
Нестыковка - камень
Выстрел
Камни
Камни делают пушечные ядра
Камни делают пушки
Пушки стреляют ядрами
Камни стреляют камнями
Любое
Камни могут выполнить любое
Камни могут выполнить
Камни могут
Камни
Взгляд
Камни смотрят на пони
Камни смотрят на небо
Камни смотрят на деревья
Камни смотрят на муравьёв
Камни смотрят на солнце
Солнце слепит им глаза
Раскол
Камни любят звёзды
Камни любят темноту
Камни любят подземелья
Но любят и звёзды
Камни раздираются
Везде желают быть
И вот, раскалываются
Круг
Камни едины
Это - круг камней
И он влияет на всех нас
Камни
Прошение
Камни
Камни приходят
Камни молча делают что нужно
Камни разобьются, но поправят всё
Они не просят благодарностей
Они не просят признания
Они не просят ничего
Они - камни
Камни не просят
Твёрдые
Камни
Вы твёрдые
Твёрдые как ракушка
Ракушки - не камни
Ракушки - не песок
Песок это камни
Вы песок
Камни
Путешествие
Камни
Ползут по земле
Они не могут ползти
Камни плывут
По пустыне
Ползут и плывут
И видят мир
Камни-путешественники
Рост
Камни, они сильные
Камни, они ловкие
Камни, они хваткие
Камни, они жёсткие
Камни, они стойкие
Камни растут быстро
Камни
Вселенная
Камни вселенной
Вас много
Мы видим камни вселенной
Все камни
Большие камни
Падают на Эквестрию
Делают большие кратеры
Стой
То, что ты делаешь - не нужно делать
Зачем ты это делаешь?
При
Камни
Сдвиг
Провёрт
Балансировка
Вал
Подскок
И кувырок
Камни держатся движения
Не выходят из него
Вместе
Камни в грязи
Всё вокруг есть камни
Отложения
Вместе их скопилось очень много
Много как пони
Пони собираются
Мы - отложения
Камни
Новые
Камни - срок
Сроки длинные и короткие
Камни длинные и короткие
Старые и новые
Никогда не старые навечно
Новые из них
Новые камни
Внутри
Камни живут внутри
Камни живут снаружи
Камни живут повсюду
Камни и в нас
Мы живём с камнями
Камни и мы
Ничто без
Осторожно
Камни на пыльной дороге
Крошит моё копыто
Угнетение
Подавленность
Ошибка
Так вышло
Хрупкие камни
Получился новый камень
Осторожно, камни
Сердце
Камень моей жизни
Я чувствую его
Он во мне
Моё сердце - камень
Я камень
Устойчивый, твёрдый, формы держащийся,
Тихий, но исполненный
Всех вещей исполненный
Если кто один раскроет и увидит
Солнце
Камни солнца
Солнце само - не камень
Но производит камни
Раскалывая другие камни
Горячие, раскалённые, трескаются
Новые камни на землю
Так устроено
Служение
Камни участливы
Камни служат домом мхам
Камни служат домом насекомым
Камни служат домом птицам
Камни служат домом зверям
Камни служат домом пони
Различия
Камни разные
Пористые и охристые
Острые и окатанные
Матовые и уматовые
Гладкие и шершавые
Простые и композитные
Но все они - только камни
Различий нет
Но они есть
Один
Камни высоки числом
Камни низки числом
Камни могут быть повсюду,
Но и нигде
Один камень обломался
Теперь много
Но это один
Один камень
Свободные
Камни как пони
Вылетают на свободу и ликуют как пегасы
На работу в сходку вместе как земные
Магию приносят в массы как единороги
Свободные как вулканиты
Вместе как осадочные
Пони как метаморфные
Вместе, пони свободны
Вечные
Камни раздробляются
Раздробился камень - конец камню
Новые выходят
Больше раздробления - даже больше камней
Даже больше камней - выходит песок
Песок сходит в пыль
Пыль слегается до камня
Камни вечные
Облака
Камни в облаках
Камням не быть в облаках
Но хотели бы
Они как облака по форме
Без единой формы
Но едино в форме
Камни - облака
Одежда
Камни носят одежду
Не глупи, камни не носят одежду
Теплые
Камни любящие
Камни одинокие
Берут тепло
Отдают тепло
Всегда холодные
Ждут прикосновения
Камни холодные
Камни тёплые
Одинокие
Камни
На земле
В одинокие
Но не одинокие
Оглянись вокруг
Грязь
Была камнем
Никогда не одни
Только оглянись
Камни
Теплые
Камни любящи
Камни одиноки
Берут тепло
Отдают тепло
Всегда холодные
Ждут прикосновения
Камни холодные
Камни тёплые
Правда
Камни призывают
Слушай камни
Камни видят многое
Будь с камнями
Правда доступна
Они всегда несут
Всегдашние камни
Подлёт
Камни улетают
В полёте над водой
Подскакивают камни
Наконец падают
Но снова поднимаются
Новые камни
Положись
Камни создают жизнь
Положись на камни
Добавь в свою жизнь
Инструменты, мебель,
Ощутимое физически
Будь с камнями
На них можно положиться
Камни не подведут
Цвет
Камень серый
Но не обязательно
Камень может быть красным
Камень может быть зелёным
Камень может быть синим
Камень может быть белым
Но вообще камень - не цвет
Камень это камень
Не пойми неправильно
Породы
Камни вуально вулканические
Осанисто осадочные
Метаморфно метафорфные
Камни разные по роду
Но порода их - одна
Камни всякая порода
Рыбы
Камни и рыбы
Рыбы любят камни
Рыбы поедают камни
Но при этом
Камни - не еда для рыб
И рыбам грустно
Звуки
Камни производят звуки
Камни перекатываются
Камни стучат
Камни грохочут
Камни не стремятся навредить
Только к своему стремятся
Преследуют покой
Перекат, стук, грохот
Не циклись как звучат
Смотри вовнутрь
Закон
Камни побили камни
Общество камней сурово
Не допустить таких камней
Посадить за камни
Следить за законом
Ноль жалоб
Ноль тревог
У камней один закон
Быть камнем
Творчество
В камне творчество доступно
Форму видят все
Дают увидеть красоту
Дают увидеть годы
Дают увидеть века
Камень - творчество на все века
Лучшее искусство
Галька
Мелкий камень
Маленькая галька
Составное целого
Никогда не одна
Всегда вместе
Всегда помнит
Грубый
Гравий грубый
Не волнуйся
Грубый значит хороший
Грубый значит защитный
Грубый сильный
Гравий хрупкий
Должен держаться вместе
Не рассыпаться
Фикция
Камни здесь - фикция
Камни не здесь
Подлинные камни - минералы
Минералы вместе
Вместе работают
В благородной цели
Стать камнем
Камни - долговременный проект
Подводные
Подводные камни
Острые, невидные
Нет подплыва
Корабли ко дну
На дню канут
Камни
Сплавка
Камни холодеют
И от холода трескаются
Трескаться грустно
Не холодейте
Будьте едины
Будьте теплы
Камни теплеют
Вместе сплавляются
В камни
Звезда
Камень
Пронёсся в вышине
Чиркнул сверканием по небу
Сразу притянул внимание
Яркий и сиятельный
Словно звезда
Прекрасная звезда
Мокрые
Камни сухие
Камни не любят быть мокрыми
Когда между ними течёт вода
Это беспокоит их
От неё стают скользкими
Но так, что им нравится
Вода снимает им углы
И трения уходят
Это примирение
Примиряются друг с другом
Вода их примиряет
Пески
Песчаная буря
Пески несётся высоко
Песок несётся низко
Камни путешествуют
Миллионы, биллионы, триллионы камней
Вместе как ветер
В отрыве от земли
Ликуют
Свет
Камни на свету
Блестят как самоцветы
Выводят радугу
Камни на свету
На все стороны сияют
Бесконечно
Мир
Камни думают о мире
Мы - плоды камней
Пони - плод
Камни думают о пони, и мир существует
Мир это камни
Камни
Каменисты
Валуны
Валунисты
Скалы
Скалисты
Камни
Это
Камни - это горы
Камни - это холмы
Камни - это лава
Камни - это грунт
Камни - это реки
Камни - это поле
Камни - это земля
Камни - это
Много
Серые, серые, серые
Камни, камни, камни
Много, много, много
Всех, всех, всех
Так много камней
Орехи
Камни
Они твёрдые
Как орехи
Но орехи - не серые
Серые как камни
Камни серые
Не как орехи
Камни
Пустобокие
Камни
Камни пустые
Пустые как фланки
Серого пони
Пони не камни
Фланки пустые
Пустые как камни
Камни
Означь
Камень-калач
Камень-пугач
Камень-палач
Камень-пузач
Камень-косач
Камень-секач
Камень-толмач
Камень-горбач
Камень означь
Испещрение
Камни испещряют почву
Вкрапь крапь крапь
Почва испещряет камни
Вкрупь крупь крупь
Вкрапью испещряют вкрепи
Камни, камни, камни
Опыт
Голос камней громок
Громкостью годов опыта
Опыт ведёт к цели
Цели быть камнем
Камни опытные
Жизнь
Камни это жизнь
Камни это рождение
Камни это еда
Камни растут в размерах
Камни путешествуют по землям
Камни женятся
Камни заводят детей
Камни стареют
Камни разлучаются
Камни это смерть
Лавина
Камни падают вниз
Камни падают вверх
Камни падают влево
Камни падают вправо
Лавина
Горно
Горный гравий грациозно
Горный мрамор мерительно
Горный камень камерно
Горный гипс гиперно
Горный валун валительно
Горную лаву ловительно
Горный плитняк пленительно
Горный булыжник ближительно
Горную глыбу голубительно
Горную руду родительно
Горный хрусталь хранительно
Камне-"к"
Камень, кромкой крепкий как корунд, косе контрподуктивен
Капли-копии как камни культивируют каверну,
Как катар, карманный каменный кальмар кроил катамаран
Камарилья карамельно кренит короля карманить крам каравана укромно-мокрый
Алфавит
апатичные, безразличные, власяничные, герметичные, догматичные, еретичные, ёмкотичные, заграничные, идентичные, каноничные, лаконичные, мелодичные, натуричные, осмотичные, преотличные, риторичные, спорадичные, тираничные, ураничные, флегматичные, хроматичные, черепичные, цементичные, шлифоничные, щелотичные, экзотичные, юридичные, яйлоичные
камни
Картина
Камни карябают камни, выходят картины
Картины накарябаны камнями, выходят камни
Карябины картинят камни, выходят камни
Камни картинят карябины, выходят камни
Камни камнят картины, выходят карябины
Камни - картина
Несуществование
Камни срываются яростно
Камни сминают траву
Трава упирается
Упирается ради будущего
Будущее травы - не камень
Будущего не существует
Не существующее - камень
Камни
Слово
Камни шершавые
Шершавые - это слово
Слово для камней
Камни зубристые
Зубристые - это слово
Слово для камней
Камни уютные
Уютные - это слово
Слово для камней
Камни приятные
Приятные это слово
Слово для камней
Радость
Камни несут радость
Они так радостны
Я чувствую их радость
Радость - их состав
Каждый знает радость-камень
Радость это имя камня
Радость
Делание
Глина
Известняк
Песок
Камень
Щебень
Гравий
Делают свой камень
Делают бетон
Бетон это камень
Камни?
Камни есть всё
Камни всё есть
Всё камни есть
Есть всё - камни?
Всё есть - камни?
Всё есть камни
Не
Камни - не дороги
Камни - не трава
Камни - не пустыня
Камни - не листва
Камни не пони
камни не река
Камни не вода
Камни - не
Становление
Камни плавятся
Камни кристаллизируются
Кристаллы разрушаются
Кристаллы становятся пылью
Пыль комбинируется
Пыль слегается
Слёгшееся плотнеет
Плотное стаёт осадочной породой
Отложившиеся камни
Всюду
Камни усыпают пейзаж
Усыпь покрывает земли
Усыпь это камни
Камни всюду
Всюду это пейзаж
Всюду это камни
Камни это всё
Движение
Камни лежат недвижно
Всё же, когда не смотришь, они движутся
Движутся очень по-каменному
В каменных движениях
Медленно
Устойчиво
Как черепаха
Черепахи не камни
Но черепахи твёрдые как камни
Победы
Камни видят мир
Мир видит камни
Камни идут в напор
Вспыляют
Камни вызывают пылевые бури
Мир задыхается
Камни побеждают
Побеждать грустно
Зёрна
Камни зернисты
Зернисты как хлеб
Хлеб кормит пони
Пони зернисты
Самоцветы
Камни
Каждые камни
Жадные камни крадут
Жадные камни крадут самоцветы
Жадные камни крадут жадные самоцветы
Жадные камни крадут жадные самоцветы, крадущие сланцы
Жадные камни крадут жадные самоцветы крадущие гожие сланцы
Жадные камни крадут самоцветы, крадущие сланцы
Жадные камни крадут самоцветы, крадущие гожие
Жадные камни крадут самоцветы, крадущие
Камни крадут самоцветы, крадущие
Крадут самоцветы, крадущие
Крадут самоцветы
Самоцветы
Тяжёлые
Камни сверкают в грязи
Камни искрят на ландшафте
Камни горят в темноте
Камни бликуют на землях
Камни не лёгкие, камни тяжёлые
Еда
Камни не едят
Камни не стают голодны
Я стаю голодной
Я ем камни
Камни - еда
Я - не еда
Поднятие
Камни
Я подбираю камни
Я поднимаю камни
Я подношу камни
Я опускаю камни
Ложу камни назад
Отказываюсь от камней
Камням грустно
Круговорот
Камни переходят
Переходят в воздух
Пыль
Переходит в воду
Река
Переходит в землю
Породы
Переходят в жар
Магма
Переходит в камень
Маленький
Камень
Ты маленький
Маленький
Что-то - большое
Большое
Большие - валуны
Ещё валуны - маленькие
Камни большие и маленькие
Значащий
"Камень"
Значит "камень"
Камень значат, значит,
Есть значащий камень
Дающий знать
Камни что-то значат
Камнем что-то значат
Закрепляются значение
Камни что-то значат
Значит, камни
Танец
Камни
Камни в танец - втанец
Вгремь вграмь вгромь
Впад в-под в пуд
Враз врезь врозь
Втечь втучь вточь
Танцуют
Двери
Камни
Камни открывают двери
Двери к камню
В двери камень -
Открыт камень
Камни
Извести
Камни всех весей
Ищут известий
Как вывестись весом
Из завесей взвеси
Извести известью
Извести известь
Мни
Кам ко мне!
А мни-ка камни
Камнем мни
На камень мни
Мни мне, мни
На комья мни
Мини-мини мне намни
Мни-мни-мни
И мни мне, мни
Мни мне, мни
Мни мне мне мни
Щуп
Камни для нащупывания
Камни для хватания
Камни для держания
Камни щупают
Камни хватают
Камни держат
Щуп
Хват
Держ
Вот это камни
Ит
Эбонит - камень-хит
Родовит - камень свит
Саттелит - камень МИД
Аппетит - камень-кит
Аммонит - не горит
Победит - камень бит
Камень плит - габарит
А магнит - каменит
Озеро
Камни в воду
Волны на глади
Булькают со всплеском
Опускаются медленно
Ложатся удобно
Ответ
Камни
Камни это правда
Правда, что даёт свободу
Камни раскрывают
Камни есть ответ
Ответ на всё
Камни
Сыро
Камни берут что хотят
Камни берут мох
Камни берут сырость
Камни берут сырость и мох
Мох для сырости – что камень
Сырость моху - камень
Камень с сыростью для моха - камень
Камень с мохом сырости - камень
Сырость каменит мох
Огонь
Огненные камни
Падают и крушат
Дома в огне
Огне камней
Камни - на дома
Всё в огне
Президент
Камни
Камни выбирают президента
Президента камней
Кто им станет, интересно
Перенос
Камень - камень
Ступень - ступень
Кремень - кремень
Крепень - крепень
Степень - степень
Светень - светень
Цветень - цветень
Гребень - гребень
Щебень - щебень
Пень - пень
Тень - тень
День - день
Камень
Извести
Камни всех весей
Ищут известий
Как вывестись весом
Из завесей взвеси
Закиси в кисти
Извести известью
Извести известь
Исход
Камни состоят в федерации
Федерации камней
Для поиска новых камней и новых каменных цивилизаций
Чтобы смело ступать туда, где не ступала нога камня
Космические камни
Предлоги
Камни со сводов
Камни доходов
Камни от пороха
Камни из вороха
Камни к коробке
Камни истопки
Камни смолений
Камни учений
Принадлежность
Камни раскопки
Камни на тропке
Камни владений
Камни ступеней
Камни у сопки
Камни из сводки
Камни на сотке
Камни на блюде
Камни в запруде
Камни в походе
Камни на взводе
Книги
Камни в книгах
Камни сминают книги
Камни не могут быть в книгах
Вдохновение
Камни составляют грунт
Грунт составляют крупицы
Крупицы составляют атомы
Камни составляют крупицы
Камни - крупицы
Крупицы мира
Мир - крупица галактики
Галактика - крупица вселенной
Вселенная - крупица вдохновения
Камни - это вдохновение
Минералы
Камни
Камни - минералы
Но минералы - не камни
Камни
Нестыковка
Камень к камню не подходит
Не подходят камни
Нестыковка
Не так
Не иначе
Нестыковка - камень
Выстрел
Камни
Камни делают пушечные ядра
Камни делают пушки
Пушки стреляют ядрами
Камни стреляют камнями
Любое
Камни могут выполнить любое
Камни могут выполнить
Камни могут
Камни
Взгляд
Камни смотрят на пони
Камни смотрят на небо
Камни смотрят на деревья
Камни смотрят на муравьёв
Камни смотрят на солнце
Солнце слепит им глаза
Раскол
Камни любят звёзды
Камни любят темноту
Камни любят подземелья
Но любят и звёзды
Камни раздираются
Везде желают быть
И вот, раскалываются
Круг
Камни едины
Это - круг камней
И он влияет на всех нас
Камни
Прошение
Камни
Камни приходят
Камни молча делают что нужно
Камни разобьются, но поправят всё
Они не просят благодарностей
Они не просят признания
Они не просят ничего
Они - камни
Камни не просят
Твёрдые
Камни
Вы твёрдые
Твёрдые как ракушка
Ракушки - не камни
Ракушки - не песок
Песок это камни
Вы песок
Камни
Путешествие
Камни
Ползут по земле
Они не могут ползти
Камни плывут
По пустыне
Ползут и плывут
И видят мир
Камни-путешественники
Рост
Камни, они сильные
Камни, они ловкие
Камни, они хваткие
Камни, они жёсткие
Камни, они стойкие
Камни растут быстро
Камни
Вселенная
Камни вселенной
Вас много
Мы видим камни вселенной
Все камни
Большие камни
Падают на Эквестрию
Делают большие кратеры
Стой
То, что ты делаешь - не нужно делать
Зачем ты это делаешь?
При
Камни
Сдвиг
Провёрт
Балансировка
Вал
Подскок
И кувырок
Камни держатся движения
Не выходят из него
Вместе
Камни в грязи
Всё вокруг есть камни
Отложения
Вместе их скопилось очень много
Много как пони
Пони собираются
Мы - отложения
Камни
Новые
Камни - срок
Сроки длинные и короткие
Камни длинные и короткие
Старые и новые
Никогда не старые навечно
Новые из них
Новые камни
Внутри
Камни живут внутри
Камни живут снаружи
Камни живут повсюду
Камни и в нас
Мы живём с камнями
Камни и мы
Ничто без
Осторожно
Камни на пыльной дороге
Крошит моё копыто
Угнетение
Подавленность
Ошибка
Так вышло
Хрупкие камни
Получился новый камень
Осторожно, камни
Сердце
Камень моей жизни
Я чувствую его
Он во мне
Моё сердце - камень
Я камень
Устойчивый, твёрдый, формы держащийся,
Тихий, но исполненный
Всех вещей исполненный
Если кто один раскроет и увидит
Солнце
Камни солнца
Солнце само - не камень
Но производит камни
Раскалывая другие камни
Горячие, раскалённые, трескаются
Новые камни на землю
Так устроено
Служение
Камни участливы
Камни служат домом мхам
Камни служат домом насекомым
Камни служат домом птицам
Камни служат домом зверям
Камни служат домом пони
Различия
Камни разные
Пористые и охристые
Острые и окатанные
Матовые и уматовые
Гладкие и шершавые
Простые и композитные
Но все они - только камни
Различий нет
Но они есть
Один
Камни высоки числом
Камни низки числом
Камни могут быть повсюду,
Но и нигде
Один камень обломался
Теперь много
Но это один
Один камень
Свободные
Камни как пони
Вылетают на свободу и ликуют как пегасы
На работу в сходку вместе как земные
Магию приносят в массы как единороги
Свободные как вулканиты
Вместе как осадочные
Пони как метаморфные
Вместе, пони свободны
Вечные
Камни раздробляются
Раздробился камень - конец камню
Новые выходят
Больше раздробления - даже больше камней
Даже больше камней - выходит песок
Песок сходит в пыль
Пыль слегается до камня
Камни вечные
Облака
Камни в облаках
Камням не быть в облаках
Но хотели бы
Они как облака по форме
Без единой формы
Но едино в форме
Камни - облака
Одежда
Камни носят одежду
Не глупи, камни не носят одежду
Теплые
Камни любящие
Камни одинокие
Берут тепло
Отдают тепло
Всегда холодные
Ждут прикосновения
Камни холодные
Камни тёплые
Одинокие
Камни
На земле
В одинокие
Но не одинокие
Оглянись вокруг
Грязь
Была камнем
Никогда не одни
Только оглянись
Камни
Теплые
Камни любящи
Камни одиноки
Берут тепло
Отдают тепло
Всегда холодные
Ждут прикосновения
Камни холодные
Камни тёплые
Правда
Камни призывают
Слушай камни
Камни видят многое
Будь с камнями
Правда доступна
Они всегда несут
Всегдашние камни
Подлёт
Камни улетают
В полёте над водой
Подскакивают камни
Наконец падают
Но снова поднимаются
Новые камни
Положись
Камни создают жизнь
Положись на камни
Добавь в свою жизнь
Инструменты, мебель,
Ощутимое физически
Будь с камнями
На них можно положиться
Камни не подведут
Цвет
Камень серый
Но не обязательно
Камень может быть красным
Камень может быть зелёным
Камень может быть синим
Камень может быть белым
Но вообще камень - не цвет
Камень это камень
Не пойми неправильно
Породы
Камни вуально вулканические
Осанисто осадочные
Метаморфно метафорфные
Камни разные по роду
Но порода их - одна
Камни всякая порода
Рыбы
Камни и рыбы
Рыбы любят камни
Рыбы поедают камни
Но при этом
Камни - не еда для рыб
И рыбам грустно
Звуки
Камни производят звуки
Камни перекатываются
Камни стучат
Камни грохочут
Камни не стремятся навредить
Только к своему стремятся
Преследуют покой
Перекат, стук, грохот
Не циклись как звучат
Смотри вовнутрь
Закон
Камни побили камни
Общество камней сурово
Не допустить таких камней
Посадить за камни
Следить за законом
Ноль жалоб
Ноль тревог
У камней один закон
Быть камнем
Творчество
В камне творчество доступно
Форму видят все
Дают увидеть красоту
Дают увидеть годы
Дают увидеть века
Камень - творчество на все века
Лучшее искусство
Галька
Мелкий камень
Маленькая галька
Составное целого
Никогда не одна
Всегда вместе
Всегда помнит
Грубый
Гравий грубый
Не волнуйся
Грубый значит хороший
Грубый значит защитный
Грубый сильный
Гравий хрупкий
Должен держаться вместе
Не рассыпаться
Фикция
Камни здесь - фикция
Камни не здесь
Подлинные камни - минералы
Минералы вместе
Вместе работают
В благородной цели
Стать камнем
Камни - долговременный проект
Подводные
Подводные камни
Острые, невидные
Нет подплыва
Корабли ко дну
На дню канут
Камни
Сплавка
Камни холодеют
И от холода трескаются
Трескаться грустно
Не холодейте
Будьте едины
Будьте теплы
Камни теплеют
Вместе сплавляются
В камни
Звезда
Камень
Пронёсся в вышине
Чиркнул сверканием по небу
Сразу притянул внимание
Яркий и сиятельный
Словно звезда
Прекрасная звезда
Мокрые
Камни сухие
Камни не любят быть мокрыми
Когда между ними течёт вода
Это беспокоит их
От неё стают скользкими
Но так, что им нравится
Вода снимает им углы
И трения уходят
Это примирение
Примиряются друг с другом
Вода их примиряет
Пески
Песчаная буря
Пески несётся высоко
Песок несётся низко
Камни путешествуют
Миллионы, биллионы, триллионы камней
Вместе как ветер
В отрыве от земли
Ликуют
Свет
Камни на свету
Блестят как самоцветы
Выводят радугу
Камни на свету
На все стороны сияют
Бесконечно
Мир
Камни думают о мире
Мы - плоды камней
Пони - плод
Камни думают о пони, и мир существует
Мир это камни
Оригинал: Luna's Return Trajectory
Автор: Stainless Steel Fox
[Приключения][Люди][Альтернативная вселенная]
В изгнание принцессы Луны вмешивается странная сила, и она попадает на совсем другую луну. Она не знает, что это за металлические объекты совершают витки и иногда прилуняются, но хочет узнать. Тем временем Нил Армстронг думает, что вершиной его достижений будет статус первого человека, ступившего на луну. Что ж, его ждёт сюрприз.
Перевод местами вольный, редактирование открыто, и может пригодиться
Автор: Stainless Steel Fox
[Приключения][Люди][Альтернативная вселенная]
В изгнание принцессы Луны вмешивается странная сила, и она попадает на совсем другую луну. Она не знает, что это за металлические объекты совершают витки и иногда прилуняются, но хочет узнать. Тем временем Нил Армстронг думает, что вершиной его достижений будет статус первого человека, ступившего на луну. Что ж, его ждёт сюрприз.
Перевод местами вольный, редактирование открыто, и может пригодиться
список сокращений и отсылок
червлёный, серебряный, лазоревый – принятые в геральдике названия цветов: красный, белый, синий
капком – говорящий непосредственно с астронавтами, передающий информацию и инструкции
роджер – при радиообмене значит "вас понял"
ВКД – внекорабельная деятельность
Китайская девушка и лунный кролик – мифические персонажи, обитающие на луне; перед посадкой был эпизод с шуткой, где астронавтов просили поглядывать насчёт их присутствия
Капитан Кирк типично в рваной рубашке/без рубашки и подкатывает к инопланетянкам
ALSEP, EASEP – комплект научных приборов из сейсмометра и лазерного отражателя
"Лунный конвейер", известен постоянными проблемами с ним вроде описанных
ЕЕCОМ – следящий за показателями систем жизнеобеспечения и связи
PLSS – портативная система жизнеобеспечения, носится как ранец
"Запретная Планета "– фантастический фильм 50-х годов, использующий сюжетную основу "Бури" Шекспира и потому ассоциирующийся с ней. Ид – бессознательное, Бард - прозвище Шекспира
Отсылка к "Линзмену": Линза - убер-артефакт в виде мигающего камня на руке, дающий схожую способность общения на любом языке, телепатию и т.п.
имаджинер – image+engineer, "инженер изображений"
Дьюк – Duke , букв. граф
"Фишка останавливается тут"
FCC – Федеральная комиссия по связи, регулирует в т.ч. радиолюбителей и зарубежные передачи
КСМ – командно-служебный модуль, ЛМ – лунный модуль, "разгон" - в оригинале delta v, характеристическая скорость
"Уингерт и Бели" – юр. фирма, филиал который Никсон некогда возглавлял, т.е. как бы представлял и вёл дела от её имени.
капком – говорящий непосредственно с астронавтами, передающий информацию и инструкции
роджер – при радиообмене значит "вас понял"
ВКД – внекорабельная деятельность
Китайская девушка и лунный кролик – мифические персонажи, обитающие на луне; перед посадкой был эпизод с шуткой, где астронавтов просили поглядывать насчёт их присутствия
Капитан Кирк типично в рваной рубашке/без рубашки и подкатывает к инопланетянкам
ALSEP, EASEP – комплект научных приборов из сейсмометра и лазерного отражателя
"Лунный конвейер", известен постоянными проблемами с ним вроде описанных
ЕЕCОМ – следящий за показателями систем жизнеобеспечения и связи
PLSS – портативная система жизнеобеспечения, носится как ранец
"Запретная Планета "– фантастический фильм 50-х годов, использующий сюжетную основу "Бури" Шекспира и потому ассоциирующийся с ней. Ид – бессознательное, Бард - прозвище Шекспира
Отсылка к "Линзмену": Линза - убер-артефакт в виде мигающего камня на руке, дающий схожую способность общения на любом языке, телепатию и т.п.
имаджинер – image+engineer, "инженер изображений"
Дьюк – Duke , букв. граф
"Фишка останавливается тут"
FCC – Федеральная комиссия по связи, регулирует в т.ч. радиолюбителей и зарубежные передачи
КСМ – командно-служебный модуль, ЛМ – лунный модуль, "разгон" - в оригинале delta v, характеристическая скорость
"Уингерт и Бели" – юр. фирма, филиал который Никсон некогда возглавлял, т.е. как бы представлял и вёл дела от её имени.
One Step at a Time / По шагу за раз
Автор CinnabarPony
[Приключения]
Король Сомбра наконец встречает кого-то, кто разделяет его любовь к лестницам.
Автор CinnabarPony
[Приключения]
Король Сомбра наконец встречает кого-то, кто разделяет его любовь к лестницам.
от Bronyxy: Luna Gets Wound Up / Луна заводится
[Комедия] Знаете, как бывает - будильник звонит прямо посредь вашего лучшего сна, а кнопку никак не намацать? Ну так в Эквестрии бывает так же, и даже принцессы знакомы с проблемой. Но по крайней мере за этим ведь нет заговора?
от Tidal: SO LISTEN... / ТАК СЛУШАЙ...
[Комедия] День Твайлайт испорчен жеребцом, который не понимает слова "нет".
[Комедия] Знаете, как бывает - будильник звонит прямо посредь вашего лучшего сна, а кнопку никак не намацать? Ну так в Эквестрии бывает так же, и даже принцессы знакомы с проблемой. Но по крайней мере за этим ведь нет заговора?
==
Будильник, который многие часы спокойно тикал на ночном столике, внезапно разразился пронзительным трезвоном. Аморфная фигура под скрученной измятой простынью выбросила копыто и хлопнула наугад, надеясь найти кнопку ВЫКЛ.
Копыто не попало и впустую прорубило воздух. Будильник продолжал самозабвенно дребезжать, и на втором заходе копыто взяло чуть в сторону, но снова втуне. Промазало оно и в третий раз, а на четвёртой попытке въехало в острый уголок столика. Это побудило его владелицу огласить колдунское проклятие, и вот одеяло съехало, открывая порядком раздражённую тёмно-синюю принцессу. Принцесса вперилась в будильник ядовитым взглядом, который соответствовал всем стандартам ненависти и презрения.
Нянча то своё правое копыто, ударившееся об уголок, она с пугающей точностью опустила левое на кнопку ВЫКЛ, акт, полный гнева на трезвонный механизм. На морде заиграла мстительная улыбка, когда копыто впечаталось и отменило звон, но чрезмерный импульс, вложенный в удар, смял устройство до нелепо деформированной груды, а иные фрагменты с дребезгом покатились на пол.
Искорёженный до форм, что не привиделись бы проектировщикам в худших кошмарах, механизм будильника ещё продолжал спорадически щёлкать, израсходывая пружинный завод, молоточек впустую стучал по воздуху. Теперь ей понадобиться новый будильник; уже пятый на неделе.
Она рассудила, что уживалась бы с будильниками лучше, не начинай они трезвонить прямо в лучшие моменты её снов. Это святое.
Она стала выбираться из кровати: одна передняя нога, затем вторая, затем одна задняя. Задняя встретила сопротивление перекрученного одеяла и, похоже, завязла там. Неужели одело не извлекло свой урок из судьбы будильника, посмевшего открыто насмехаться над принцессой? Луна не собиралась терпеть издевательства ещё и от него, поэтому начала с силой тянуть ту ногу и параллельно соступила с кровати, при этом задняя ещё оставалась в узле.
Луна закономерно повалилась на пол, и только там ей удалось выдернуть задние из одеяльной ловушки. Наконец она поднялась на все четыре и встала лицом к своему противнику, что с обманчивой покорностью наполовину сполз на пол.
Её зрачки сузились до точек, и на роге заплясали голубые искры магии, готовой ударить в цель.
Время замерло для одеяла, ему представились все варианты казни за его грязные преступления. Но затем аликорница, в одном лице его адвокат, судья и палач, остановилась - лишь искры слетели сердитые. Рог мог излить насыщенную магию, разрушительный напор подвластных ей сил тьмы, однако он погас, палач надменно поднял голову и отвернулся, решая направиться в ванную. Она уже испарила два одеяла на этой неделе, и в её мозг пробралась мимолётная вспышка здравомыслия, вовремя подтолкнувшая её совесть дать отсрочку; предыдущие одеяла ничего не извлекли из таких наказаний, так что возможно, и это не сможет.
Она прокашлялась и начинала готовить себя к предстоящей ночи, настроенная не смотреть ни на остатки вероломного будильника, ни на его сообщника, невинно выглядящее одеяло. О, тот сладкий вид мог обмануть любого, но она-то знала, что за этим обольстительным фасадом кроются преступные намерения. Она говорила себе не смотреть, но всё-таки нет-нет да и поглядывала на его отражение в зеркале: там ли оно ещё, не начало ли проявлять какой-то намёк на раскаяние. Но нет, оно просто лежало там.
Ты хороший актёр, думала она, закипая внутри, но я разгадала твою шараду. Ну погоди; всего один шаг в сторону, и я испарю тебя; или хуже!
Луна закончила готовить себя к ночи и попыталась выбросить из головы те нелепые мысли, будто между будильником и одеялом есть заговор. Теперь, когда она остановилась и взглянула здраво, вся ситуация предстала просто верхом жеребячества. Ей просто нужно ложиться спать чуть раньше и пить своё успокоительное, тогда эта задёрганность уйдёт, и всё опять наладится.
Луна выступила из спальни, пребывая в уверенном и рациональном состоянии ума и готовая приступить к своим обязанностям. Она лишь посмеялась над своей глупостью, что умудрилась завестись от такой мелочи. В конце концов, она ведь принцесса и должна быть лучше этого.
Горничные вошли в спальню и воззрились на картину: очередной будильник вдребезги. К счастью, они уже привыкли нести с собой другой на замену и потому были готовы вернуть спальне своей госпожи должный вид. Они собрали все фрагменты сломанного механизма и затем застелили постель.
Они прилежно выполняли своё дело и только гадали, какому же стрессу подвергается их госпожа, если готова так неистово крушить даже убранство собственной спальни. Ну, хорошо хоть одеяло сегодня не нужно менять...
Как только горничные ушли и выключили свет, на небе взошла луна, через окна освещая спальню Луны серебристыми лучами.
- Эй, будя, - сказало одеяло. - Хочешь поржать?
- Ага, давай, - ответил будильник. - Выкладывай.
- Завтра вечером, когда пони будет спать, я обернусь вокруг её бабок и дам тебе сигнал - ты зазвонишь так громко, как только сможешь. Продолжай, пока она будет пытаться выключить тебя; будет реальная ржака. И самый угар, когда она сойдёт и упадёт на то лицо!
- Звучит прикольно. Это безопасно?
- Ага; будешь цел...
Копыто не попало и впустую прорубило воздух. Будильник продолжал самозабвенно дребезжать, и на втором заходе копыто взяло чуть в сторону, но снова втуне. Промазало оно и в третий раз, а на четвёртой попытке въехало в острый уголок столика. Это побудило его владелицу огласить колдунское проклятие, и вот одеяло съехало, открывая порядком раздражённую тёмно-синюю принцессу. Принцесса вперилась в будильник ядовитым взглядом, который соответствовал всем стандартам ненависти и презрения.
Нянча то своё правое копыто, ударившееся об уголок, она с пугающей точностью опустила левое на кнопку ВЫКЛ, акт, полный гнева на трезвонный механизм. На морде заиграла мстительная улыбка, когда копыто впечаталось и отменило звон, но чрезмерный импульс, вложенный в удар, смял устройство до нелепо деформированной груды, а иные фрагменты с дребезгом покатились на пол.
Искорёженный до форм, что не привиделись бы проектировщикам в худших кошмарах, механизм будильника ещё продолжал спорадически щёлкать, израсходывая пружинный завод, молоточек впустую стучал по воздуху. Теперь ей понадобиться новый будильник; уже пятый на неделе.
Она рассудила, что уживалась бы с будильниками лучше, не начинай они трезвонить прямо в лучшие моменты её снов. Это святое.
Она стала выбираться из кровати: одна передняя нога, затем вторая, затем одна задняя. Задняя встретила сопротивление перекрученного одеяла и, похоже, завязла там. Неужели одело не извлекло свой урок из судьбы будильника, посмевшего открыто насмехаться над принцессой? Луна не собиралась терпеть издевательства ещё и от него, поэтому начала с силой тянуть ту ногу и параллельно соступила с кровати, при этом задняя ещё оставалась в узле.
Луна закономерно повалилась на пол, и только там ей удалось выдернуть задние из одеяльной ловушки. Наконец она поднялась на все четыре и встала лицом к своему противнику, что с обманчивой покорностью наполовину сполз на пол.
Её зрачки сузились до точек, и на роге заплясали голубые искры магии, готовой ударить в цель.
Время замерло для одеяла, ему представились все варианты казни за его грязные преступления. Но затем аликорница, в одном лице его адвокат, судья и палач, остановилась - лишь искры слетели сердитые. Рог мог излить насыщенную магию, разрушительный напор подвластных ей сил тьмы, однако он погас, палач надменно поднял голову и отвернулся, решая направиться в ванную. Она уже испарила два одеяла на этой неделе, и в её мозг пробралась мимолётная вспышка здравомыслия, вовремя подтолкнувшая её совесть дать отсрочку; предыдущие одеяла ничего не извлекли из таких наказаний, так что возможно, и это не сможет.
Она прокашлялась и начинала готовить себя к предстоящей ночи, настроенная не смотреть ни на остатки вероломного будильника, ни на его сообщника, невинно выглядящее одеяло. О, тот сладкий вид мог обмануть любого, но она-то знала, что за этим обольстительным фасадом кроются преступные намерения. Она говорила себе не смотреть, но всё-таки нет-нет да и поглядывала на его отражение в зеркале: там ли оно ещё, не начало ли проявлять какой-то намёк на раскаяние. Но нет, оно просто лежало там.
Ты хороший актёр, думала она, закипая внутри, но я разгадала твою шараду. Ну погоди; всего один шаг в сторону, и я испарю тебя; или хуже!
Луна закончила готовить себя к ночи и попыталась выбросить из головы те нелепые мысли, будто между будильником и одеялом есть заговор. Теперь, когда она остановилась и взглянула здраво, вся ситуация предстала просто верхом жеребячества. Ей просто нужно ложиться спать чуть раньше и пить своё успокоительное, тогда эта задёрганность уйдёт, и всё опять наладится.
Луна выступила из спальни, пребывая в уверенном и рациональном состоянии ума и готовая приступить к своим обязанностям. Она лишь посмеялась над своей глупостью, что умудрилась завестись от такой мелочи. В конце концов, она ведь принцесса и должна быть лучше этого.
Горничные вошли в спальню и воззрились на картину: очередной будильник вдребезги. К счастью, они уже привыкли нести с собой другой на замену и потому были готовы вернуть спальне своей госпожи должный вид. Они собрали все фрагменты сломанного механизма и затем застелили постель.
Они прилежно выполняли своё дело и только гадали, какому же стрессу подвергается их госпожа, если готова так неистово крушить даже убранство собственной спальни. Ну, хорошо хоть одеяло сегодня не нужно менять...
Как только горничные ушли и выключили свет, на небе взошла луна, через окна освещая спальню Луны серебристыми лучами.
- Эй, будя, - сказало одеяло. - Хочешь поржать?
- Ага, давай, - ответил будильник. - Выкладывай.
- Завтра вечером, когда пони будет спать, я обернусь вокруг её бабок и дам тебе сигнал - ты зазвонишь так громко, как только сможешь. Продолжай, пока она будет пытаться выключить тебя; будет реальная ржака. И самый угар, когда она сойдёт и упадёт на то лицо!
- Звучит прикольно. Это безопасно?
- Ага; будешь цел...
от Tidal: SO LISTEN... / ТАК СЛУШАЙ...
[Комедия] День Твайлайт испорчен жеребцом, который не понимает слова "нет".
==
На fimfiction.net и fanfiction.net есть две версии фанфика, отличающиеся количеством и нумерацией глав, и вот перевод нескольких оставшихся оттуда и оттуда: https://docs.google.com/document/d/1bA0 ... sp=sharing
Луна против рассказывания историй (fim, fan)
Луна против ГГГ (fan)
Луна против страны снов 1 (fim, fan)
Луна против страны снов 2 (fim, fan)
Луна против женитьбы (fim)
Луна против вигилантства 1 (fan)
Луна против вигилантства 2 (fan)
Луна против вигилантства 3 (fan)
Буду ли я переводить 4 главы арки "пони в космосе"? Ну может через пару лет.
Луна против рассказывания историй (fim, fan)
Луна против ГГГ (fan)
Луна против страны снов 1 (fim, fan)
Луна против страны снов 2 (fim, fan)
Луна против женитьбы (fim)
Луна против вигилантства 1 (fan)
Луна против вигилантства 2 (fan)
Луна против вигилантства 3 (fan)
Отсылки, сделанные
в "Луна к против рассказывания историй", автор объясняет сам:
Фильм является отсылкой к фильм "Это случилось однажды ночью" с участием Кларка Гэйбла и Клодетт Колберт, одному из моих самых любимых фильмов всех времён.
"Фоллаут: Эквестрия" это ещё один фантастический фанфик по МЛП. Во вселенной "Прогресса" это серия фильмов в стиле Безумного Макса/Конана-варвара.
Шутка про 30 миллионов пунктов отсылает к тому, что Equestria Daily достиг 30 миллионов просмотров. Лучше поздно, чем никогда.
"Дан" - название лошади с тёмной полосой на спине (саврасые масти).
Камейрена - понификация Камины из эпичного аниме-сериала "Tengen Toppa Gurren Lagann".
Ну и конечно, Смузи взят из фильма "Май литл пони" (G1). Я думаю, что в реальности события были бы более дарковыми.
В "против женитьбы": Хойден говорит "Would you marry me?", что в английском допускает два прочтения: "ты (по)женишь меня" и "ты женишься на мне". Ближайшие русские варианты, которые звучат не слишком коряво и всё ещё содержат двусмысленность - "мы должны жениться" или "жени меня".
vigilante - мститель, вершитель, берущий закон в свои руки. Jackass ("Осёл") - понифицированный Джокер, Caped Crusader ("крестоносец, участник движения | в капюшоне, плаще") - Тёмный Рыцарь, Бэтмен. Большинство образов тоже бэтменские, разве что фраза "Вверх, вверх и вперёд" относится к Супермену. Слова "больше, чем жизнь" - из песни "Holding out for a hero", =обозначение героя.
Фильм является отсылкой к фильм "Это случилось однажды ночью" с участием Кларка Гэйбла и Клодетт Колберт, одному из моих самых любимых фильмов всех времён.
"Фоллаут: Эквестрия" это ещё один фантастический фанфик по МЛП. Во вселенной "Прогресса" это серия фильмов в стиле Безумного Макса/Конана-варвара.
Шутка про 30 миллионов пунктов отсылает к тому, что Equestria Daily достиг 30 миллионов просмотров. Лучше поздно, чем никогда.
"Дан" - название лошади с тёмной полосой на спине (саврасые масти).
Камейрена - понификация Камины из эпичного аниме-сериала "Tengen Toppa Gurren Lagann".
Ну и конечно, Смузи взят из фильма "Май литл пони" (G1). Я думаю, что в реальности события были бы более дарковыми.
В "против женитьбы": Хойден говорит "Would you marry me?", что в английском допускает два прочтения: "ты (по)женишь меня" и "ты женишься на мне". Ближайшие русские варианты, которые звучат не слишком коряво и всё ещё содержат двусмысленность - "мы должны жениться" или "жени меня".
vigilante - мститель, вершитель, берущий закон в свои руки. Jackass ("Осёл") - понифицированный Джокер, Caped Crusader ("крестоносец, участник движения | в капюшоне, плаще") - Тёмный Рыцарь, Бэтмен. Большинство образов тоже бэтменские, разве что фраза "Вверх, вверх и вперёд" относится к Супермену. Слова "больше, чем жизнь" - из песни "Holding out for a hero", =обозначение героя.
Буду ли я переводить 4 главы арки "пони в космосе"? Ну может через пару лет.
від GhostofSandwich: Princess Celestia Reads the Newspaper / Принцеса Селестія читає газету:
від Majin Syeekoh: Aria Wakes Up as a Zombie / Арія прокидається зомбі
Адажіо знаходить їй сніданок (комедія; трудночитаемо)
У богини ночи много обязанностей (драма; местами трудночитаемо) от butterscotchsundae: Fluttershy’s Infernal Adventure / Инферно: приключение Инфернальное приключение Флаттершай
Флаттершай спасает Ангела из Тартара и попутно обзаводится друзьями (комедия; читаемый перевод)
від Majin Syeekoh: Aria Wakes Up as a Zombie / Арія прокидається зомбі
Адажіо знаходить їй сніданок (комедія; трудночитаемо)
=
от Plaguemouse: Star Shepherd / Звёздный пастырь№2 на с.10
У богини ночи много обязанностей (драма; местами трудночитаемо) от butterscotchsundae: Fluttershy’s Infernal Adventure / Инферно: приключение Инфернальное приключение Флаттершай
Флаттершай спасает Ангела из Тартара и попутно обзаводится друзьями (комедия; читаемый перевод)
=
– Пожалуйста, Ангел – всего один манюсенький глоточек? – Флаттершай придвинула ложку ближе ко рту кролика, но тот лишь надулся и отпихнул ложку лапой, проливая всё содержимое.
Пегаска нахмурилась. – Но ты должен принять лекарство, иначе так твой насморк никогда не пройдёт! – Она отвернулась и быстро налила вторую ложку, но когда повернулась обратно, Ангела уже не было.
Флаттершай огляделась по сторонам, но маленький кролик нигде не обнаруживался. – О Ангел, ты слишком болен, чтобы играть в прятки! – стала просить она. Она проверила под кроватью, за столиком с вазой с цветами, но он как сквозь землю провалился!
И тут она заметила, что входная дверь приоткрыта. Она беззвучно ахнула.
Она скорейше выбежала наружу – и как раз успела заметить беленький хвостик, что мелькнул и скрылся в зарослях сада.
– Постой, Ангел, не убегай! – Она пустилась вслед за кроликом. – Ты потеряешься!
Вскоре она добралась до перекрёстка, где дорога раздваивалась. Одна вела к "Соткам сладких яблок", и другая...
...в Вечнодикий лес!
– О нет! – ахнула Флаттершай, заметив именно на второй белое пятнышко, которое скачками удалялось по тропе в чащобы. Над дорогой нависали скрюченные ветви скелетистых деревьев, и по сторонам темнели густые кусты, все как один с колючками и шипами.
В груди бешено колотилось, но она сглотнула и ступила один шаг на лежащую в тенях тропу. Внезапно где-то раздалось завывание, подул порыв ветра, и нежная пегаска вскрикнула и отступила назад.
Но тогда она вспомнила, сколько опасностей будет подстерегать на каждом шагу её маленького друга, и так, укрепившись в решимости, снова ступила шаг вперёд. Тогда она перенесла другую ногу, и другую, и наконец вся четвёрка её деликатных копыт теперь стояла на тропе.
И, душа всхлипы, пегаска крепко зажмурилась и поскакала прямиком во тьму самого опасного леса в Эквестрии.
* * *
Сердце Флаттершай было готово выскочить из груди при каждом странном шуме, каждом шелестнувшем листике, каждой треснувшей веточке. Однажды ей показалось, что словно из темноты вслед ей зажглись зелёные глаза, но только она повернулась глянуть, их не стало.
Но сколько бы её ни задерживало, соревноваться с пони, притом взволнованной, кролик всё-таки не мог, и наконец, видя, что его почти догнали, остановился. Он стоял посреди странно неуместной здесь поляны, перед зияющей дырой большой тёмной пещеры.
– Ангел! – крикнула Флаттершай. Уши кролика вскинулись, он почти было дёрнулся бежать, но остановился, колеблясь.
Флаттершай ступила осторожный шаг к нервничающему любимцу. – Мама очень жалеет, что так заставляла тебя выпить лекарство, – сказала она. – Почему бы тебе не вернуться домой, а взамен она бы сделала тебе вкусный морковный супчик?
При словах "морковный супчик" Ангел заметно расслабился. Он повернулся и уже готов был прыгнуть к Флаттершай, как вдруг из мрака пещеры выметнулась тень в форме высокого и донельзя худого пони, цветом темнее неба в штормовую ночь, когда даже луна прячется в страхе, и сцапнула кролика своими длинными и по-паучьи тонкими передними ногами.
От зрелища бы затряслись коленки у любого, но тем, что окончательно превратило Флаттершай в желе, стал душераздирающий крик ужаса от Ангела. Ноги вдруг отказались её держать, и она почувствовала, как темнота смыкается вокруг неё кольцом, уже вливается в глаза – пред нею всё плыло, и в ушах стоял странный звон.
Тень быстро утянула царапающегося и кусающегося кролика в пещеру, оставив Флаттершай лишь зреть в окаменелом ужасе. Через бездонное мгновение она смотнула головой и наконец рассеяла морок. Нет. Нет! Она отказывалась падать в обморок, пусть даже каждый атом тела кричал ей потерять сознание. Она не могла бросить бедного Ангела на милость того ужасного существа, что утащило его. Она должна его спасти!
Флаттершай с усилием поднялась на ноги и, зажмурив глаза, прыгнула с головой в отвратительный зев пещеры.
Когда она открыла их снова, вокруг была темнота. Она осторожно попробовала ступить шаг, но земля показалась ей какой-то странной. Какая-то холодная, влажная, крупчатая как песок, и некоторое время она не могла понять, что это было. Но затем её глаза привыкли к темноте, и она смогла увидеть, что пещера освещается холодным сине-зелёным светом от нарослей странных грибов, похожих на грозди поганок.
Она глянула вниз. Это был песок! И звук, который раздавался здесь – такое странное "шш-шш" – это волны бились о берег. Она была на берегу!
Она всмотрелась в темноту напротив, пытаясь разглядеть возможную другую сторону, которая могла лежать за подсвеченными зелёным водами. О, там было широко, и над поверхностью словно туман стоял, так что больших деталей было не разобрать. Но всё-таки другая сторона была, и это значило, что она стоит на берегу реки. Но как она её пересечёт?
Флаттершай, ну ты дурёха! обругала она себя. Что, забыла, что у тебя крылья?
Она поднялась в воздух и полетела над водой, однако тут из ниоткуда задули леденящие ветры и отпихнули её назад, силой возвращая к берегу, где она с визгом шлёпнулась на песок.
– Хахахахах! – неожиданно раздался где-то рядом скрипучий смех. Вмиг прыгнув на ноги, Флаттершай попятилась, увидев, как к берегу подплывает небольшая лодка, а в ней земнопони, по шерсти чёрный и с грязно-серой гривой, что топорщилась словно пучок высушенных водорослей. Глаза его краснели в полумраке как горящие угли. Зажав во рту шест, он отталкивался от дна и мерно продвигал вперёд свою прогнившую, обросшую моллюсками плоскодонку, и наконец она уткнулась носом в песчаный берег, вызвав у бедной Флаттершай дополнительный приступ дрожи.
– К...кто вы? – прошептала пегаска.
– Я – переправщик, – произнесло напевом странное существо. Голос его походил на ветер, дующий меж деревьев, и хотя тон был мягким, эта замогильная нежность только ещё больше напугала Флаттершай. – Никто не пересекает эти воды иначе как на моём челне!
– О, пожалуйста, возьмите меня на ту сторону, – стала умолять пегаска. – Какая-то жуткая тень схватила моего маленького кролика, и я должна найти его, пока...
Ветхий жеребец наклонился и поднял копытом небольшую миску, которую и ткнул ей. – Две монеты, – потребовал он.
– Две монеты? – встревоженная, повторила Флаттершай. – О, но я не взяла с собой денег...
– Тогда, боюсь, ты не сможешь попасть на ту сторону, – с напевом протянул призрак и опустил миску. Он снова взял зубами шест и опустил его в воду, чтобы оттолкнуться от берега, но только он хотел толкнуть, как ему стрельнуло в шею, и он взвизгнул от боли.
– Ч-что случилось? – спросила Флаттершай. Хоть перевозчик и отказал ей в переправе, но она всё равно обеспокоилась, видя, какая мука исказила его лицо.
– Та – плечо! – бросив шест в лодку, выдохнул он. Пытаясь как-то помочь себе, он потянулся туда копытом, но стоило ему повернуться, и он снова вскрикнул. – А-а! Ну что ты будешь делать! – Он опустился на пол лодки и только корчился от боли, и Флаттершай глядела в ужасе. – Проклятая работа! Все эти сквозняки и сырость доконают мои суставы!
– О, бедняжка! – сказала пегаска, к глазам её подступили слёзы. – Ну, позвольте я вам помогу.
Она ступила в лодку, отчего та качнулась на плещущихся водах, и быстро поместила свои копыта ему на спину. Перевозчик обернулся в ужасе.
– Стой! Что ты делаешь? Не трогай меня – Аааа! – завопил он, чувствуя, как копыта Флаттершай начали тереть и разминать его задубелые мышцы, и каждый такой размол вгонялся в тело новым шилом муки.
– А-а! А-а! Аааа! – вопил переправщик. – Н-не надо! Перестань! Ты угробишь меня!
– Ой, ну что вы как ребёнок, в самом деле, – серьёзно сказала Флаттершай. Она взошла ему на спину и принялась теперь и задними копытами массировать кругами его мышцы. – Не напрягайтесь так, и оно пойдёт легче.
И скоро стоны пожилого жеребца начали меняться в тоне, ставая теперь стонами удовольствия. Копыта Флаттершай снимали всё накопившееся за годы напряжение в его мышцах, и он блаженствовал от чувства лёгкости и раскрепощения во всём теле.
Наконец Флаттершай завершила свой массаж и сошла на дно. Лодочник жеребец вскочил на ноги, и его морщинистое лицо растянулось в гигантской усмешке.
– О, я чувствую себя моложе на тысячу лет! – воскликнул он в восхищении, затем взял ртом шест и прокрутил им в воздухе, опробывая бодрость. – Милая, эти копыта тебе никак сама Селестия даровала!
– Спасибо, – с застенчиво улыбкой сказала Флаттершай. Она повернулась и уже двинулась сойти с лодки, но переправщик выставил шест остановить её.
– Куда ты уходишь? – спросил он.
Флаттершай заморгала. – О, но я же сказала – я не взяла денег...
Переправщик фыркнул. – После такого массажа я сам тебе должен заплатить! Считай, это за счёт заведения!
И вскоре они были на другой стороне. Флаттершай спрыгнула и помахала перевозчику, а тот оттолкнулся шестом и начал возвращаться к другому берегу.
– До свидания! – крикнула Флаттершай! – Спасибо вам за вашу помощь!
– И тебе за твою, юная леди, – сказал перевозчик. – О, и если хочешь, маленький совет. Всегда смотри глубже на всё, что у нас в Тартаре. Тут что угодно может оказаться не таким, каким кажется на первый взгляд.
– В Тартаре? – запаниковала Флаттершай. – Это – Тартар?
Но переправщик уже исчез, заглоченный клубящимся на водами непроницаемым туманом.
***
Флаттершай быстро порысила от берега и скоро вошла в область жуткого зеленоватого тумана, который сочился из земли неутомимо катящимися волнами. Периодически из тумана выныривали отвратительные формы, вгоняя её в липкую дрожь. Однако это были только искривлённые деревья, хоть и страшные на вид; искривлённые, усеянные длинными шипами с каплями и бородами висячих мхов, которые – пегаска поклялась бы, хотя ветра точно не было – мерно колыхались. Флаттершай пригнула голову и побежала галопом. Кто знает, что за ужасы могли сейчас вот-вот случиться с её бедным кроликом?
Довольно скоро мглистое криволесье осталось позади, и она вышла на широкую равнину, сплошь усеянную чёрными со стеклянным отливом камнями. Туман теперь рассеялся, и можно было видеть горизонт. О, простора тут хватало! В небо вздымались странные огни и зазубренные силуэты, и она испугалась, как собирается искать, куда именно та тень утянула её Ангела.
Внезапно, слева от неё словно из ниоткуда возник такой крутящийся вихрь. Он понёсся на неё точно приливная волна, и она отчаянно огляделась вокруг, ища какое-нибудь укрытие. Но было уже поздно. Вихрь был уже рядом и усыпал её пылью и песком, который вмиг забился ей в глаза и лишил возможности видеть.
Она сплюнула и протёрла глаза, но когда снова смогла видеть, то сердце её почти выпрыгнуло из груди: из середины того вихря появились четыре огромных жеребца, скакавших прямо на неё, из-под копыт кресались дым и пламя, и снопы зелёных искр.
Флаттершай только стояла там, пригвождённая к месту страхом, и беспомощно наблюдала, как эти четыре жеребца остановились в паре шагов и впились в неё недобрыми взглядами.
– Приветствуем в Тартаре, смертная! – прорычал первый из четверки, жеребец с отливающей красным шерстью и гривой как живое пламя. Когда он говорил, изо рта у него сыпались искорки и тлеющие угольки. – Я – ОГОНЬ!
– И я – СТРАХ! – рассмеялся абсолютно чёрный жеребец с глазами о зелёном пламени и гривой остроконечной как шипы у дикобраза.
– МОР! – простонал следующий. Изжёлта-бледный весь, а грива болезненно-серая, он взирал на Флаттершай отстранёнными белесо-голубыми глазами.
– ВОЙНА! – проревел четвёртый и последний из них. С головы до копыт он был облачён в тускло поблёскивающие латы, так что единственной открытой частью его тела были глаза, пылавшие ужасным кроваво-красным цветом.
– И вместе мы – четыре коня апокалипсиса! – прокричали они в унисон, настолько громко, что в нескольких местах земля раскололась, из трещин в небо вскинулось пламя.
Они медленно двинулись на Флаттершай. Пегаска взвизгнула, в бездонном ужасе попятилась назад, но тут споткнулась о что-то и упала.
И разрыдалась.
Четыре жеребца остановились как вкопанные и уставились на субтильную пегаску, которая тряслась от горького плача, и жеребец в доспехах повернулся к Огню. – Постой – что она делает?
– Вода у неё течет из глаз почему-то, – отметил Огонь.
– Ну вы совсем безголовые, да? – буркнул Мор. – Это она ревёт!
– Разве вот так ревут? – сказал Страх. – Я думал, "реветь" – это когда тебя разрывает на куски, и ты так смачно разлетаешься во все стороны.
– Так "взрываются", – вздохнул Мор.
– Нет, взрывы – это всегда круто, – ответил Страх, несколько задетый высокомерным тоном Мора. – А когда ревут... Честно, у меня прямо всё переворачивается внутри. – Он указал копытом на Флаттершай. – То есть, ну ты посмотри на неё!
Другие посмотрели на пегаску, по лицу которой струились слёзы. Они забормотали в неловкости.
– Это ты виноват, – обвиняюще повернулся к Страху Война. – Ты напугал её!
– Ну, я же Страх! – сказал Страх. – Это моя работа. – Он глянул вниз на Флаттершай. – Я же не знал, что так выйдет. Ну, это первая живая пони из дневного мира, какую мне вообще выпало испугать.
Остальные жеребцы кивнули и снова забормотали вместе.
– Мы уже не знаю сколько здесь сидим, – сказал Война.
– Думаешь, нас выпустят когда-нибудь? – вдруг спросил Огонь. – Ну, да, тут ты можешь придумать любой пожар и ад любых масштабов, но всё оно только тут! – Он указал пылающим копытом на пышущую жаром голову. – Пора уже и попрактиковаться где-то.
Слёзы Флаттершай замедлились до скромной струйки, и к настоящему моменту она подняла глаза и теперь всматривалась в странную четвёрку.
– Слушай, мы все в одной лодке, – продолжал Страх. – Нам же сказали, что выпустят нас в апокалипсис, помнишь? Нам только нужно подождать.
– Апокалипсис, шмапокалипсис, – забурчал Мор. – Что вообще значит то слово?
– Что вообще значит "Мор"? – хмыкнул Война, подражая голосу бледного пони.
Мор надвинулся на Войну. – Эй – ищешь драки?
– Подковы – я всегда ищу драки! – зарычал Война и толкнул Мора грудью в грудь.
– Да, да – заметно, – вздохнул Страх. – Всегда пытаешься что-то доказать...
– Эй! – крикнул Огонь. – Не лезь куда не просят, умник.
Эти четыре жеребца начали пихаться и бодаться, их голоса ставали всё громче для Флаттершай, что уже давно перестала плакать и теперь слушала их перепалку с растущим потрясением. Внезапно она вскинулась на ноги и тупнула с решительным лицом: – Ну хватит!
Четыре жеребца застыли как истуканы.
– Извини? – сказал Война, моргая на пегаску.
– Ты слышал меня, мистер! – сказала Флаттершай, надвинувшись на них на шаг. – Сейчас же прекратите ссориться!
Огонь, который поймал в захват голову Страха и сейчас радостно тёр ему ёршика, внезапно отпустил его, пусть и с некоторой досадой на лице.
– А что, – сказал Страх, вставая с земли. – Мы так всегда.
– Я думаю, у близнецов всегда такое, – сказал Война. Он упорно избегал прямого взгляда Флаттершай и лишь чертил копытом по пыли.
– Мы четверня, идиот! – прошипел Мор.
– Эй! – сердито рявкнул Война.
– Тихо! – проорала Флаттершай. – Ну-ка все! Мигом сели!
Четыре жеребца взглянули друг на друга и один за одним опустились на землю, теперь несколько нервно поглядывая на Флаттершай.
– Вам должно быть стыдно, как вы себя ведёте! – ругала их пегаска. – Четыре брата, и так дерутся!
Четыре пони обменялись взглядами вины.
– Что бы сказала ваша мама, если бы увидела такое? – потребовала Флаттершай, уперев копыта в бока.
– Мама? – повторил Страх.
– Что такое "мама"? – спросил Война. Он повернулся к Мору, но тот лишь плечами пожал.
– У нас нет мамы, – сказал Огонь.
– Тогда откуда вы взялись? – спросила Флаттершай, удивлённая.
– Мы родились от всех плохих мыслей, что были у пони с мира дня, – объяснил Мор. Своими бледными копытами он сымитировал, как что-то летит по воздуху и сталкивается. – Когда скопилось порядочно, они сцепились в кучу, и тогда "бабах"! – Он раскинул копыта, показывая взрыв, – и появились мы.
Страх глянул на пегаску с любопытством. – Ты разве родилась не так?
Флаттершай рассмеялась и замотала головой. – О, нет. Пони не взрываются. У меня, конечно же, была мама, которая и родила меня.
Зрачки четвёрки жеребцов сделались большими, и они забормотали в изумлении.
– А что ещё может делать мама? – вдруг спросил Огонь.
– О, много чего, – сказала Флаттершай. Она стала перечислять, загибая одно копыто. – Она может испечь вам вкусные пирожки, утешить вас, когда вы ушиблись или поранились, просто цёмкнув вашу бо-бо, накрыть вас одеяльцем, когда вы легли спать, поцеловать вас в щёчку и рассказать сказку на ночь, чтобы прогнать любые кошмары...
– Я никогда не слышал о таких чудесах, – шмыгнул носом Страх, внезапно сделавшись сентиментальным. – Я бы хотел, чтобы у меня была мама.
– Я тоже, – сказал Война, глаза стали широкими от предвкушения, и он притянул к себе Огня копытом за пламенеющую шею.
– А ты – мама? – спросил Мор.
Флаттершай мотнула головой. – О, нет, ещё нет. Но когда-нибудь я бы тоже хотела иметь жеребёнка.
– Тогда... Тогда, может, – начала Огонь, – ты бы пока могла стать мамой для нас?
– Стать мамой для вас? – удивлённо заморгала пегаска.
– Я хочу услышать сказку! – сказал Война.
– Я тоже! – сказал Страх.
– О, я бы рассказала, – сказала Флаттершай. – Но видите, я спешу. Моего кролика Ангела забрала какая-то ужасная тень, и я должна найти его.
– Ну пожалуйста, сказку, – просил Страх.
– Коротенькую, – сказал Огонь.
– А мы потом поможем найти твоего кролика, – добавил Мор.
– Ну хорошо, хорошо, – сказала Флаттершай. Не стоит отказываться от помощи кого-то, кто ориентируется тут, рассудила она. Да и сами они, похоже, оказывались совсем не плохими мальчиками. – Но только коротенькую.
– Йей! – на радостях воскликнули четыре жеребца и бросились вперёд усесться полукругом перед ошеломлённой пегаской.
***
Флаттершай доканчивала свою сказку. – И вот, пройдя сквозь все эти волнующие приключения и испытания, бельчонок Орешек пискнул...
Жеребцы сидели и слушали с такой неотрывностью, что почти пропустили свою реплику, но Война ткнул Страха в бок, и они хором произнести "Ип! Ип! Ип!" – и изобразили копытами, как прыгает по веткам белка.
– ...и попрыгал домой, где мама приготовила ему на обед его любимый каштановый пирог. Ну, вот и всё.
Четыре жеребца вздохнули, частично в восхищении, но также и разочарованные, что история закончилась.
– Это была отличная сказка, – сказал Мор.
– Мне нравится там, где бельчонок пищит "ип!" – сказал Война.
– Я бы не отказался от каштанового пирога, – сказал Огонь, потирая пламенеющий живот.
– О, пожалуйста, расскажи нам ещё историю, мама Флаттершай! – стал просить Страх.
– Да! – сказал Мор. – Это намного интереснее, чем бродить по Тартару, только крича на всех и всё взрывая!
Флаттершай растаяла в улыбке на "маму Флаттершай", но тогда сделала строгое как у учительницы лицо. – Но только мальчики, разве вы не обещали, что поможете мне найти моего кролика? Вы ведь помните, что мама говорила Орешику о твёрдом слове?
– Обещалкиным не будь, выполни о чём дал слово!
Если слова не шатнуть, это дружества основа! – хором пропели четыре коня.
– Да, – сказал Страх.
Они повесили головы в вине.
– Мы поможем тебе, мама Флаттершай, – сказал Война, вставая на ноги и подталкивая подняться остальных.
– Спасибо вам, – тепло улыбнулась Флаттершай.
Она быстро объяснила, что произошло, и четыре коня апокалипсиса внимательно слушали.
Когда она закончила, Война мрачно забормотал под нос. – Похоже, это Слендермейн взял твоего Ангела, – сказал он. Остальные жеребцы кивнули.
– С-Слендермейн? – зазаикалась Флаттершай.
– Один из слуг Мары, – объяснил Мор.
– Это Королева всего Тартара, – сказал Огонь.
– Она страшная, – сказал Страх, и шипы его нервно вздыбились.
– Она живёт вон в том большом замке, – сказал Война, указывая на чёрный силуэт вдали, остревший точно зуб дракона на фоне красного неба. – Но мы никогда там не были, ведь это место охраняет Цербер.
У Флаттершай заискрились глаза. – О, я уже встречалась с Цербером, – сказала она. – С ним не будет никаких проблем. Он такой милый пёсик!
– Милый? – сказал Огонь.
– Пёсик? – повторил Мор.
Вся четвёрка была впечатлена.
– Ну, мы идём? – сказала Флаттершай, беря инициативу на себя. Четыре коня апокалипсиса послушно последовали за ней.
***
Новоиспечённые друзья скакали по выжженной до стеклянистости равнине до вырисовывающейся вдалеке громады замка Королевы подземного мира. Они поспешили быстрее миновать пещеры, где обитали дурные сны, слыша, как те ворочаются и бормочут в темноте; затем укрылись в рощице обугленных деревьев, пережидая, пока прокатится орда гигантских шогготов; их даже окружила армия маленьких импов – почти как жеребят по виду, только с острыми как иголки зубами, – но четыре жеребца быстро шугнули их.
– Импы, – сказал Мор, содрогаясь от отвращения. – Жуткие твари.
– А по-моему симпатичные, – сказала Флаттершай.
– Симпатичные?
– Для мамы Флаттершай все симпатичные, – усмехаясь, заметил Огонь.
Теперь они пробирались через ещё один лес шипастых деревьев, держась поближе друг к дружке и к середине тропы и стараясь не зацепиться за колючие кривые ветки, что тянулись к ним точно щупальца.
– Шипастые деревья, – сказал Мор. – Жуткие штуки.
Война закатил глаза. – У тебя всё жуткое.
– Не всё! – буркнул Мор.
– Мальчики, – серьёзно сказала Флаттершай.
Два жеребца закусили губу.
– Извини, Мор, – сказал Война. – Я просто что-то нервничаю.
– Я тоже извиняюсь, – сказал Мор.
Флаттершай улыбнулась, но вскоре улыбка сошла с её лица. Они уже так долго шли до замка – ох, она надеялась, что с Ангелом было всё в порядке!
– Сам Слендерпони не съедает пони, – сказал Мор, предполагая причину её внезапного помрачнения. – Он только преподносит Маре.
– Хорошо хоть его не забрал Танатос, – сказал Война и содрогнулся.
– Что за Танатос? – спросила Флаттершай.
– Самый ужасный демон во всём Тартаре, – сказал Огонь, его огненные глаза расширились.
– Он сделан из костей и мрака, – поделился Война.
– И от его голоса стынет кровь, берёт... – начал Мор.
– ХХХХХХОООО... ХХХООООООО... – внезапно долетел откуда-то из леса вой. Он походил на шёпот и стенания неведомых ветров в бездонных далях, и Флаттершай действительно пробрала жуть.
– Да, вот так примерно! – сказал Мор, впечатлённый.
– И он носит такой рваный-рваный плащ, как вон тот парень, – сказал Страх, указывая вперёд на фигуру, появившуюся на тропе.
– В-вон т-тот? – заикаясь, повторил Страх.
– ХХХХХХХХ... ООООООО! – снова раздался стон, и на этот раз было ясно, что исходит он от фигуры в плаще.
Страх повернулся к остальным, лицо было как не его от ужаса. – Бегите! – крикнул он. – Это Танатос!
Путаясь и спотыкаясь друг о друга, жеребцы разбежались кто куда, оставив Флаттершай одну трястись как осинка на пути надвигающегося демона. Фигурой он был как пони, но то, как лежал на нём тот плащ, давало понять, что вряд ли на его костях есть сильно много плоти.
– ХХХХХОООЛЛЛХХХ! – всё стонал он, но тогда вдруг затих.
Флаттершай заставила себя расщепить один глаз и увидела, что Танатос склонился над ней. Лица под капюшоном не было, вообще – была лишь темнота и стоны, что текли оттуда, доносясь словно с каких-то далёких продуваемых ветрами пустошей.
– ХОООООООЛЛХХХ... – снова застонал Танатос.
Но её страх медленно превращался в любопытство. Почему демон не напал?
– ...ч-ч-что-т-то н-не так? – спросила, запинаясь, Флаттершай,
– ХХХХХХХХООООООллхх....
– Хол? – повторила Флаттершай. Ей всё больше начинало казаться, что Танатос пытается что-то сказать.
– ХХХООООЛЛЛОДДННООО.... – простонал наконец призрак.
– Ну, конечно, – сказала Флаттершай, с внезапным материнским беспокойством посмотрев на ту изодранную одёжку. – Ваш плащ изодран в лоскутки! Ветер так и продувает! О, как это, должно быть, ужасно для вас.
Безлицый капюшон воззрился на Флаттершай на подлинную вечность. Затем вдруг медленно кивнул.
– СЛИИШШШКОММ МНОООГО ШШШШИПООВ ПОВСССЮЮДУ В ТАРТАААРЕ, – напевно протянул он. – ВСЕГДААА ЗАЦЦЕПЛЯЯЯЮСЬ И РВУУУ СВООЙЙ ПЛААААЩЩ....
– Бедненький, как же это вы, – сказала Флаттершай. – Но может, вы бы могли зашить?
– ННЕЕЕ УММЕЕЕЙУУ... – понуро простонал Танатос.
– О, это просто, – сказала Флаттершай. – Я научу вас, и если вы снова порвёте, то всегда сможете зашить сами.
К этому времени четыре коня апокалипсиса уже справились со своим страхом и медленно высунулись из своих укрытий. Их лица выражали полную вину, но пегаска просто улыбнулась им, и они, просветлев, поскакали к ней.
Флаттершай зашептала Страху на ушко, и он кивнул и выщипнул у себя ртом тонкий шип из гривы. – Не волнуйтесь, мистер Танатос, – сказала Флаттершай, повернувшись к призраку, – мы мигом, вы моргнуть не успеете.
Мурлыча себе песенку, Флаттершай выпутала немного нитей из его плаща, продела одну в шип и принялась латать и штопать все те дыры и разрывы, спорая как швейная машинка.
– Класс, – сказал Война. – Улёт!
– Научи и меня так, мама Флаттершай! – сказал Мор.
Три его брата глянули с укором, и пристыженный Мор добавил: – Пожалуйста?
– О, я бы научила, – сказала Флаттершай, как раз дошивая последнюю дыру. – Но мы сначала должны найти моего маленького друга Ангела, помните?
– СССПАССИИИБОО, – простонал Танатос, его пустой капюшон повернулся назад восхититься залатанным плащом. – ТТЕПЕЕРРЬ КААКК ННОООВЫЙЙ...
– О, пожалуйста, на здоровье, – сказала Флаттершай. – Но нам и правда нужно идти. – Она махнула на прощание копытом: – Приятно было встретиться, мистер Танатос! Берегите себя от ветров, чтобы не простудиться!
Команда двинулась по тропе дальше, но Мор вдруг остановился и оглянулся. Танатос по-прежнему парил где был, не сдвинулся ни на дюйм, только смотрел, как они уходят.
Мор тронул Флаттершай копытом за плечо, и она тоже оглянулась.
Безлицый капюшон Танатоса выглядел так или иначе несчастным, и у неё сжалось сердце.
Флаттершай ступила несколько шагов обратно к нему. – Может... может, вы бы хотели пойти с нами?
Капюшон мотнулся вверх и вниз в кивке, и он быстро пропарил присоединиться к ним.
– СССПАСИИИББОО, – простонал Танатос. – ОДДНОМУУ ТУУТТ ТАККК СККУУЧЧНО ...
* * *
Теперь, когда их сопровождал Танатос, другие обитатели Тартара – гарпии и лемуры, буки и инкубы, эринии и прочие всевозможные виды отвратительных существ, сосланных сюда за те или иные преступления в дневном мире, – держались на почтительном расстоянии, и вцелом это было довольно приятное путешествие.
Прошло немного времени, и наконец они вплотную подошли к громаде замка Мары, к высоким стенам и башням из отливающего блеском оникса. Вход в замок представлял собою массивные железные ворота, и перед ними стоял охранник – гигантский трёхголовый пёс Цербер. Он уставился на группу шестёркой налитых кровью глаз, и в горлах трёх его голов зарокотало низкое рычание.
Другие нервно глянули на Флаттершай, но она только улыбнулась. – О, это ничего! Я же говорю, мы с Цербером – хорошие друзья!
Всё равно осторожничая, они вплотную затоптались за пегаской, которая приблизилась к гигантскому чудовищу и протянула ему копыто на нюх.
– Видите? – сказала Флаттершай. – Цербер миленький и хороший пё...
Внезапно все три головы Цербера гавкнули и клацнули зубами, и Страх схватил Флаттершай и оттащил её на безопасное расстояние.
На лица жеребцов опустилось смятение.
– Он что-то не торопится признавать тебя, – сказал Страх.
– Мне он не кажется ни миленьким, ни вообще хорошим, – сказал Огонь.
– Что-то не так, – сказала Флаттершай, нахмурившись. Она взмахнула крыльями и полетела обратно к гигантскому псу.
– Мама Флаттершай, стой! – крикнул Война. – Перекусит!
И только Война выкрикнул своё предупреждение, как три рычащих головы окружили пегаску, закрыв собой из виду и её, и всё, что там происходит, и кони апокалипсиса вскричали в ужасе.
– Мама!
– Вперёд! – заорал Война, и никто и не думал остановить его, когда он понёсся на гигантского пса.
Внезапно Цербер коротко взвизжал, и Флаттершай снова появилась из-под громады монстра, неся теперь огромный шипастый ошейник, который только что состегнула у одной головы. Она быстро полетела вниз и сняла и два остальных, и Цербер заметно расслабился. Он перевернулся на спину и заелозил по земле, счастливо высунув языки.
– О, бедный, бедный пёсик, – сказала Флаттершай, выбрасывая ошейники и слетая вниз почесать ему животик. – Кто только затянул тебе так туго? Неудивительно, что ты был таким раздражительным – они ведь так давили! – Её лицо вдруг стало суровым. – С этой Марой точно нужно поговорить, как правильно держать питомцем!
Цербер довольно захекал с высунутыми языками, когда Флаттершай стала поглаживать его по животику, и вскоре остальные члены её группы справились со своим страхом и подошли присоединились к ней.
– Такой мягкий, – сказал Мор, поглаживая копытом по чёрному, разящему серой меху.
– Нежнее с ним, – предупредила Флаттершай Войну. – Пёсики не любят, когда их гладят слишком сильно. Проводи как Танатос, вот... – Она кивнула на призрака, что высунул скелетное копыто из рукава и проводил по шерсти Цербера.
– ТТАКОООЙЙ МЯЯЯГГКИЙ... – простонал Танатос.
Но время поджимало. Флаттершай знала, что за этими воротами её ждёт Мара, королева Подземного мира. О, как она собирается убедить её отдать её маленького Ангела? И зачем он вообще ей понадобился?
– Так, как мы войдём? – спросил Огонь.
– Вышибем, – сказал Война, разминая члены.
– Вот сразу вышибем? – сказал Страх. – Это твой ответ на всё.
– Ну а как ты предлагаешь попасть за эти стены? – спросил Мор. – Собираешься пугать их, пока не упадут?
– Так, мальчики, – слегка нажала Флаттершай. – Нам нужно взглянуть внимательней на эти ворота, если мы хотим узнать, как пройти. – Она взлетела выше Цербера и к воротам, что были столь огромными, что походили больше на две горы из железа, а не двери. Она осторожно притронулась копытом к холодной поверхности и постучала, проверяя толщину металла.
Раздался низкий звон, словно в колокол стукнули, и затем, к изумлению всех, они начали открываться.
Флаттершай чуть отлетела назад, явно не ожидавшая такого.
– О, мы можем пройти прямо через, – сказала она, потирая копыта. – Следуйте за мной!
Но как только она пролетела в проём между раздвинувшимися плитами металла, они, столь быстро как и открылись, пошли назад и захлопнулись с оглушительным лязгом, от которого сотряслась земля.
Флаттершай быстро огляделась. Она была в начале обширного внутреннего двора, совсем пустого и без намёка на какую-либо жизнь, если не считать трепещущего красного света от ряда факелов вдоль стен, шкворчавших как бормочущие ведьмы. Она была одна, все её друзья остались снаружи.
– Страх! Огонь! – крикнула она. – Война! Мор! Мистер Танатос! – Но ни звука не донеслось в ответ из-за холодного железа.
Ужасный страх пробрал Флаттершай. Она так долго была со своими друзьями, и они были такими хорошими, что она совсем забыла, где находится и как должна сейчас трястись. О, это было ужасно! Что ей теперь делать?
Внезапно там на дальней стороне двора отворилась дверь, невидимая до этого. Из раскрывшегося проёма лился красный свет.
Сердце её трепетало, но она знала, что иного пути нет. Если она хочет спасти своего любимого кролика, она обязана сделать эти последние несколько шагов, сама и без чьей-либо посторонней помощи.
Вступая на порог и шагая в залитый красным коридором, она не находила и крупинки той уверенности, что была у неё, когда она летела через чёрные ворота.
* * *
Вскоре коридор привёл её в грандиозную пещеру. В дальнем конце, в скале была двустворчатая дверь циклопических размеров, закрытая на гигантский железный засов. С потолка свисали сосульки сталактитов, сочившиеся постоянными струйками жидкого огня, которые подпитывали стену огня, горевшую полукругом по середине пещеры. И в центре огненного полукруга стоял огромный трон, вырезанный целиком из материнской скалы. Трон был абсолютно чёрным как непроницаемая смоль, ни единого всполоха не отражалось на его гранях, хотя вокруг полыхало яркое пламя.
И на этом троне восседала великая аликорница, размерами такая же, как принцесса Селестия или принцесса Луна. Но если у тех были прекрасные оперённые крылья, у этой были кожистые крылья летучей мыши, и каждое оканчивалось длинным кривым когтем. Грива её была черна как уголь погребального костра, и она носила нагрудник с самоцветом, светившимся изнутри словно сердце мёртвой звезды.
Она впилась в Флаттершай злобным взглядом жёлтых глаз, и голосом, в котором клекотала красота и ужас извергающегося вулкана, прорекла:
– Перед тобою королевская особа, смертная! Склонись!
Приказ выхватил Флаттершай из транса, и она быстро склонилась. – О, мои извинения, Ваше Высочество, – зашептала она, дрожа.
– Приветствую в своих владениях пони с верхнего мира, известную как Флаттершай, – с безжалостной улыбкой сказала аликорница. – Я – Мара, королева Подземного мира.
Флаттершай собралась с духом и начала своё прошение. – Ваше Высочество, я при...
– Но у меня есть много имён, – сказала аликорна, игнорируя её и, видимо, уже привычно начиная оглашать весь список. – Некоторым я более известна как Та-Что-Ждёт-Во-Тьме. Некоторым как Леди Теней. Некоторые даже называют меня Чёрной Злюкой... – она вздохнула. – Хотя я не сильно люблю то последнее имя. Мне всё кажется, что в нём недостаёт какой-то почтительности.
– О, я думаю, всё это чудесные имена, – сказала Флаттершай. – Но ничего, если я буду обращаться к Вам просто "Ваше Высочество"?
Мара холодно улыбнулась. – Этого будет достаточно, – сказала она. Она развела передние ноги в экспансивном жесте. – Ну что же – оглянись вокруг, Флаттершай! Каким ты находишь моё царство и все его чудеса? Двери в подземный мир всегда открыты, и это единственное место во вселенной, где все равны и где рады действительно каждому.
Флаттершай нашла силы на улыбку. – О, Тартар не кажется таким плохим, если попробовать присмотреться, Ваше Высочество.
Мара снизошла до скупой усмешки. – Но пойми, что кто бы ни попал сюда однажды, тому уже не суждено опять увидеть свет, если только я того не позволю. Так что оставь те остатки надежды, что у тебя ещё остались, ведь ты никогда больше не увидишь своего любимца. Отныне он мой!
Флаттершай воззрилась в ужасе на аликорницу, но затем собралась с духом и со всей храбростью, какую ссилась собрать, ступила шаг вперёд.
– Ангел – мой друг, – сказала она твёрдо. – Я никогда и ни за что не оставлю его здесь.
Мара вытаращилась, словно ей пощёчину дали. – Твой "друг"? – как что-то противное, произнесла она слово. – Ты что же, ещё веришь в эти сказки про дружбу, маленькая? Дружбы не существует. Есть только власть и контроль. Смотри! – Она обернулась, и по мановению её копыта циклопические двери за её троном дрогнули и начали качаться, словно с той стороны вдруг стали пробиваться все драконы Эквестрии.
И неземная какофорния омерзительных голосов вторглась в уши Флаттершай, и её захлестнул такой страх, что она подумала, что прямо тут же свалится без чувств.
Мара рассмеялась, сверкнув острыми акульими зубами. – Существа, что ждут за это дверью, находятся в моей и только моей абсолютной власти. Одна лишь мысль моя, и они выполнят любой мой каприз.
Сердце Флаттершай колотилось так, словно рвалось выскочить из своей клетки, и каждый волосок на её теле и пёрышко на крыльях встали дыбом. Но всё же...
– Ваше Высочество, – прокричала она, и громкость её голоса удивила не только Мару, но и её саму. – Ангел попал сюда не по своей воле. Пожалуйста, пощадите его и отдайте его мне. Ему, наверное, сейчас так страшно!
Глаза Мары стали большими, и лицо перекосилось в озлоблённую гримасу. – Ты смеешь приходить сюда, в моё царство, и выставлять мне, Маре, требования? О, тебя следует проучить, преподать урок, крошечка.
Она повернулась к великой двери и направила рог, и сорвавшийся с него луч багровой энергии с силой ударил в гигантский засов, который едва сдерживал сотрясающиеся двери.
Засов разорвало в щепки, и циклопические двери из железа распахнулись как калитка от пинка, исторгая ревущий поток всех только представимых и возможных омерзительных существ.
– Идите, мои красивые! – торжествующе воскликнула Мара. – И избавьте меня от этой наземной выскочки!
Во главе атаки неслись могучие андросфинксы, и чуть за ними змеились чешуйчатые василиски. Над ними, клацая челюстями и шипя змеиными языками, кожистыми крыльями разрубали воздух химеры и драколиски. Эринии с волосами-змеями и косматые фенрисы выли и ляскали зубами, а от упырей в рубищах и безголовых лошадей доносились бормотания и вкрадчивый шёпот. Под ногами толклись и прыгали визгливые импы всеразличных мастей, и словно острова и скалы в этом море возвышались мерзостные бармаглоты и капающие слюной онокентавры, муторные каппы и извивающиеся ламии, яростные мантикоры и жестокие ночные мверзи. За ними двигались призраки в цепях, отвратительные глифоты и глумливые ракшасы в компании с коварными сиренами, поющими сладкие песни. Чуть отставали позади заносчивые тенгу, скользкие русалки и гламурные вампони, перемежающиеся воющими оборотнями и остервенелыми пернатыми змеями, а позади всех тяжело ступали йети и волокли ноги покачивающие зомбопони.
Флаттершай схлестнулась с безумным желанием сбежать, кричавшим из каждой её клеточки. О, она должна быть сильной! Она должна спасти своего Ангела! Но всё же вынести вид стольких жутких монстров нежной пегаске было не под силу, и за мгновение она, жалкая, развернулась для бегства...
...или по крайней мере так казалось Маре. Когда армия существ была уже едва в метре от неё, Флаттершай внезапно развернулась, и та колоссальная сила, что иногда откуда-то всплывала в ней, та странная энергия, которой она, подобно Маре, могла ставить существ под свою волю – та сила, нагнетённая и собранная в цель, взорвалась в её сердце точно сверхновая. Её зрачки расширились, на всю свою возможность, и точно как отвратительная волна нахлынула, она выставила их валу свой "Взгляд".
Мара крякнула от ликования, смотря, как маленькая пегаска мгновенно исчезла под массой завывающих и клацающих челюстями монстров, и поудобней разлеглась на троне, любуясь получившимся кошмаром.
Но вскоре на её лицо взошёл не триумф, но замешательство, когда оттуда, спотыкаясь, вывалилась мантикора и медленно повалилась на пол с тихим хрипом. За ней же вскоре последовала химера, и два вампира, и тогда целая группа драколисков, и через малость времени уже никто из горы монстров не помышлял царапаться, щёлкать челюстями и визжать. Некоторые отпадали от толпы и падали, словно парализованные или обращённые в камень, другие отправлялись пьяно шататься вокруг, и ещё одни просто сидели на полу пещеры с пустым взглядом, не проявляя никакой реакции на происходящее вокруг.
И под конец одна лишь Флаттершай стояла прямо в центре груд ошеломлённых или ушедших в сон существ. Она тяжело дышала как после трудного подъёма в гору, грива стояла всклоченной, и шерсть покрывали слизь и яд.
Мара уставилась на пегаску, не веря никаким глазам. – Ты, ты...!
Флаттершай повернулась к ней, гневея. – Теперь отдайте мне Ангела! – выкрикнула она.
Мара захлопала ресницами на пегаску и тогда завопила в ярости. – Кем ты себя возомнила! – С её спины раскрылись те гигантские кожистые крылья и весомо медленно подняли её в воздух. – Ты можешь победить моих существ, но что ты будешь против Меня? Ведь я – Элемент Безысходности!
Большой красный камень на её шее запылал, налившись светом точно некий злобный глаз, и она направила на пегаску рог. С его кончика сорвался красный луч, и в следующий миг, пересекя дистанцию меж ними, ударил Флаттершай в район сердца.
Флаттершай упала с небес и повалилась на пол, вся энергия, вся надежда были сдуты с неё в один момент тёмной магией Мары.
– Брось надежду вернуться в верхний мир, Флаттершай, – глумливо начала аликорница. Она приземлилась рядом, не прекращая держать Флаттершай под излучением пучка красной энергии. – Отныне твоё место здесь, в Тартаре, как моей рабыни, навеки!
Флаттершай попыталась подняться на ноги, но быстро повалилась снова. Каждая часть её тела стала тяжёлее камня, и она начала судорожно хватать ртом воздух, чувствуя, как её сводит смертельный холод, словно всё тепло из её тела утекало в гранитный пол. Крылья её безжизненно обвисли по бокам, и она окончательно развалилась ниц на земле.
– Прости меня, Ангел, – прошептала она, чувствуя, как последние капли жизни уходят. – Мама старалась как могла, но...
Что но, она так и не закончила. Поскольку там внезапно раздался громкий шум и грохот, и одна из стен пещеры проломилась внутрь с лавиной пыли и обломков, и в дыру впрыгнул Цербер с Танатосом и четырьмя конями апокалипсиса сразу следом.
От нарушенной концентрации красный луч оборвался, и Мара с махом крыльев отшатнулась и отпрянула от чрезвычайного дестроя своей тронной залы.
– Мальчики! – восхищённо воскликнула Флаттершай, и её друзья подгалопировали к ней и быстро помогли подняться на ноги.
– Ворота были слишком крепкими, чтобы их прожечь, – объяснил Огонь.
– И от ударов даже не шатнулись, – сказал Война.
– И тогда мы сняли Цербера с цепи и кинули ему кость за стену замка, – сказал Мор, его страховидное лицо усмехалось восторгом.
– Это я придумал, – добавил Страх.
Танатос поглядел на Цербера, который к настоящему моменту улёгся на живот в центре пещеры и счастливо грыз кость всей тройкой голов.
Флаттершай повернулась к призраку, в глазах стояли благодарные слёзы. – О, Мистер Танатос...
– НИЧЧЕГОО, – простонал Танатос. – ТТАААММ, ГГДЕ Я ББРАААЛ ЭЭТИ ККОООССТИИ, ЕЩЩЁЁ МННОООГГО ТТАКИИХХ.
Маре к этому моменту удалось немного подсобрать себя, и она прервала табунок со смесью гнева и болючего неверия.
– Почему вы все рискнули вечным наказанием, чтобы помочь этой пони с верхнего мира? – потребовала она. – Вы что, забыли, как они боятся нас и ненавидят?
– Мама Флаттершай не ненавидит нас, – сказал Война сердитым тоном.
– Она рассказала нам сказку! – сказал Мор.
– Сказку? – переспросила Мара, растерявшись.
– Про белок, – поделился Страх.
– И про каштановый пирог, – сказал Огонь. – Не забывай каштановый пирог!
Мара повернулась к Танатосу, глаза задавали немой вопрос.
– ООНАААА ЗАШШИИИЛА МОЙ ПЛААЩЩЩ, – простонал призрак.
– Твой плащ? – нахмурилась Мара. Затем внезапное отчаянье дёрнуло лицо аликорницы, и она кинулась глазами к последнему члену группы. – О Цербер, только не говори, что и ты, мой пёсик!
Две головы Цербера подтверждающе закивали, но третья, самая близкая к Флаттершай, была слишком занята облизыванием головы пегаски, чтобы сделать то же самое.
Страх шагнул вперёд к Маре, его пылающие зелёные глаза были строгими и серьёзными. – Если ты не отпустишь маленького кролика мамы, – сказал он, – мы объявим забастовку.
– Но ведь без вас никто не будет бояться! – запротестовала Мара.
– И ещё не будет никаких войн, – сказал Война.
– И огня, – сказал Огонь. – Ну, в смысле разрушительного конечно...
– И не... – Мор вдруг почувствовал неуверенность. – Ну, в общем, того, чем я занимаюсь.
– ЙЙААА ТТОООЖЕЕ, – простонал Танатос.
– Что? – воскликнула Мара. – Совсем не будет новых граждан в моё королевство? – Она осела на свой трон.
Долгое время она только сидела в побеждённом молчании, но наконец подняла лицо и снова посмотрела на пони перед собой. – Ну что же. Раз такое дело, то, вижу, у меня нет выбора. – Она перевелась взглядом к Флаттершай и улыбнулась мрачно. – Очень хорошо, "мама" Флаттершай. Ты победила. Забирай с собой своего кролика и уходи. Ужасно жаль, конечно, терять моего нового генерала адских армий, но да будет так! – На этом Мара подняла переднюю ногу и исчезла во вспыхнувшем зелёном пламени.
Секундами спустя вновь вспыхнуло зелёным, на сей раз прямо рядом с Флаттершай, заставив её шарахнуться, и далее пегаска дополнительно отшатнулась от тарабарской фигуры, что материализовалась внутри.
С головы до пят закованная в чёрную броню, напоминавшую щитки какого-то демонического жука, усеянную длинными жестокими шипами, которым даже Страх бы позавидовал, и в шлеме с выгнутыми нечестивыми рогами, фигура бы внушала суеверный ужас, если бы не была всего с десяток дюймов высотой.
Пока все глазели на бронированное явление, оно внезапно кашлянуло, и от движения шлем съехал с головы и покатился на пол, давая всем увидеть два пушистых уха, крошечный наморщенный носик с шестёркой шевелящихся усов и донельзя раздражённое лицо того, кто в верхнем мире был известен как...
– Ангел! – воскликнула Флаттершай и бросилась к нему обнять передними ногами в высочайшем ликовании.
– Это твой маленький кролик? – спросил Мор.
– О Ангел, давай скорее вытащим тебя из этой ужасной брони, – сказала Флаттершай и начала быстро освобождать сопротивляющегося кролика от пластин. – Это не место, чтобы играть в переодевалки!
Столпившись вокруг разглядеть кролика, никто из группы не заметил, как от массы по-прежнему спящих и загипнотизированных монстров отделилось длинное извивистое тело и вскоре появилось, высочея, за их спинами. Существо наклонило свою чешуйчатую голову, раскрыло массивные зубастую пасть, и воздух внезапно завибрировал от звука:
– Пуу-гуу!!
Все пугано шарахнулись и попятились назад, но испуг быстро сменился раздражением, когда они увидели, что это им машет усатый морской змей.
– Явился-не запылился, – пробурчал Страх.
– Ты знаешь его?
– Да вечно ошивается в Тартаре, – сказал Огонь. – Ползучая неприятность.
– Эй, не будь таким надутым, – ответил змей всё тем же радостным голосом. – Я тут только иногда бываю – считайте, это мой маленький отпуск от Вечнодикого Леса. – Он поёжился. – Хотя, тут иногда так продувает. Не будь ветры полезны для моих изумительных усов, я бы словил тут свою смерть от простуды!
Глаза Флаттершай перевелись к груде загипнотизированных монстров. – О нет! – ахнула она, пугаясь. – Я случайно применила свой "Взгляд" и на тебя? Я так ужасно извиняюсь!
– О, не сомневаюсь, не сомневаюсь! – сказал морской змей, улыбаясь и кивая. – Но это пустяки. Я полностью понимаю. – Он оглянулся к монстрам. – Я признаю, что вожусь с плохой компанией, но ты взгляни на них, когда они так мирно спят. Разве не ангелочки! – Он наклонился к уху Флаттершай и зашептал: – Вон глянь, ну не изумительные глаза у той гидры – где ещё увидишь такие? Охохохохохох! – И он прикрыл лапой краснеющее лицо.
– О, тогда ты точно должен знать, как можно вернуться в верхний мир! – сказала Флаттершай. – Мог бы, ты, пожалуйста, рассказать, как? Ангелу уже вот-то надо будет в кроватку, и он начинает раздражаться, если сильно устал...
Маленький кролик, который всё это время обиженно поглядывал на пегаску, лишившую его брони, начал потирать лапами глаза.
– О – я даже сам вынесу тебя домой, – всё усмехаясь, сказал морской змей. – Это быстро, нам только нужно подняться по реке Стенаний, пересечь реку Огня (она особо прогревается в это время года, так что нам придётся поспешить!), потом немного скосить по реке... реке... м-мм... ах да! Забвения (вечно я забываю... охохох!), и дальше мы буквально за минутку окажемся у реки Ненависти, которая и вынесет нас прямо на дневной свет!
– О, и значит, я ещё смогу попрощаться со всеми подземными пони, – сказала Флаттершай, счастливо потирая копыта. – Чудесно!
– Попрощаться? – переспросил Страх, его лицо померкло. – Значит... ты собираешься домой?
– Конечно собирается, – сказал Мор, но в добром тоне. – Она ведь закончила свои поиски.
– И она всё равно не может здесь оставаться, – отметил Огонь. – Тартар – слишком опасное место...
– Но мама Флаттершай победила Мару! – воскликнул Страх. – Она кого угодно может победить!
– У неё там тоже остались друзья, – осторожно сказал Война. – Они тоже будут скучать по ней.
Страх отвернулся, из пышущих огнём шаров, которыми были его глаза, заструились безутешные слёзы, и он выкинул передние ноги и обнял стоявшего рядом Танатоса, рыдая ему в плечо.
Из рукава савана выдвинулось скелетное копыто и тихо похлопало коня апокалипсиса по спине.
– НИЧЧЧЕЕГГОО, НИЧЧЧЕЕГГОО, – утешительно простонал призрак.
Война затоптался на месте. – Ты... ещё навестишь нас когда-нибудь, мама Флаттершай?
– И расскажешь ещё сказку? – спросил Мор.
– И, может, приготовишь нам каштановый пирог? – не забывал Война.
У Флаттершай тоже слёзы стояли в глазах, но она заставила себя улыбнуться. – О, конечно, – тепло сказала она. – Если мистер морской змей будет так добр перевезти меня к вам.
Морской змей, что прилаживал к глазам носовой платок, согласно кивнул.
– Ты обещаешь? – спросил Страх промеж рыданий.
– Обещаю, – сказала Флаттершай, и только этим и сумела не расплакаться навзрыд прямо там же.
* * *
Флаттершай с сонным Ангелом на спине взлетела морскому змею на шею и снова обратилась глазами ко всем своим друзьям внизу, что собрались у берега реки для прощания. Глазах всё блестела влага, пока она махала всем им по очереди.
– До свидания, Огонь, – сказала она. – Я обещаю, что в следующий раз принесу и каштановый пирог, хорошо?
Огонь потёр копыта в предвкушении. – О да, пожалуйста, мама Флаттершай! – он облизал губы. – Я буду ждать!
– До свидания, Мор, Война! – выкрикнула она. – Помните быть хорошими мальчиками и хорошо вести себя друг с другом, хорошо?
– Мы обещаем, – сказали оба жеребца, каждый с заложенным копытом другу за плечо.
– О, высуши те слёзки, Страх, – сказала Флаттершай. Жеребец не уставал утирать копытом слёзы с глаз. – Я обещаю, что вернусь так скоро, как только смогу.
– Пожалуйста, не задерживайся долго, мама Флаттершай, – сказал Страх. Он подтёр себе нос.
Флаттершай перевелась к Танатосу. – О, и мистер Танатос...
Призрак поднял капюшон и посмотрел на пегаску.
– Думаю, по вас я буду скучать больше всего!
– ССККООРОО СССВВИДИММСЯ... – простонал призрак, поднимая скелетную переднюю ногу для прощания.
Флаттершай махала и махала, но наконец опустила копыта на чешуйки змея, и он начал уплывать по Реке Стенания. Флаттершай смотрела, как её друзья на берегу медленно отдаляются, и скоро их очертания совсем поглотил туман.
Только тогда она позволила себе разреветься, выплакиваясь так громко, что Ангел пробудился и забурчал себе под нос в сонливом раздражении.
*
– Вот, смотри, Кролик Ангел, – сказала Флаттершай, пододвигая ему маленькую тарелку. – Твой морковный супчик, как я и обещала.
Ангел фыркнул и отодвинул тарелку задней ногой, передние сложились на груди в знак императивного отказа.
Но Флаттершай вроде не настаивала. Она лишь села и тихо вздохнула. – О, я так теперь скучаю по ним, – сказала она. -Я лишь надеюсь, что они сейчас все счастливо играют друг с другом.
Ангел закатил глаза, и пегаска погладила его по пушистой головке, надутого.
– Но я понятия не имею, почему та Мара решила, что ты годишься в генералы адских армий, – сказала она, улыбаясь. – Ну давай, съедай как добрый кролик свой морковный супчик, и сладкие сны уже ждут тебя.
И Флаттершай отправилась кормить остальных своих животных, счастливо мурлыча себе песенку под нос.
Он не почувствует лекарство в супе, думала она про себя. О, почему я не придумала так раньше?
Как только Флаттершай ушла, кролик Ангел подпрыгнул к тарелке и уставился на неё долгим взглядом. Затем он сделал маленький сёрб для пробы, и маленькая довольная улыбка пошла по его лицу.
Маленькая довольная улыбка существа невыразимого зла.
Пегаска нахмурилась. – Но ты должен принять лекарство, иначе так твой насморк никогда не пройдёт! – Она отвернулась и быстро налила вторую ложку, но когда повернулась обратно, Ангела уже не было.
Флаттершай огляделась по сторонам, но маленький кролик нигде не обнаруживался. – О Ангел, ты слишком болен, чтобы играть в прятки! – стала просить она. Она проверила под кроватью, за столиком с вазой с цветами, но он как сквозь землю провалился!
И тут она заметила, что входная дверь приоткрыта. Она беззвучно ахнула.
Она скорейше выбежала наружу – и как раз успела заметить беленький хвостик, что мелькнул и скрылся в зарослях сада.
– Постой, Ангел, не убегай! – Она пустилась вслед за кроликом. – Ты потеряешься!
Вскоре она добралась до перекрёстка, где дорога раздваивалась. Одна вела к "Соткам сладких яблок", и другая...
...в Вечнодикий лес!
– О нет! – ахнула Флаттершай, заметив именно на второй белое пятнышко, которое скачками удалялось по тропе в чащобы. Над дорогой нависали скрюченные ветви скелетистых деревьев, и по сторонам темнели густые кусты, все как один с колючками и шипами.
В груди бешено колотилось, но она сглотнула и ступила один шаг на лежащую в тенях тропу. Внезапно где-то раздалось завывание, подул порыв ветра, и нежная пегаска вскрикнула и отступила назад.
Но тогда она вспомнила, сколько опасностей будет подстерегать на каждом шагу её маленького друга, и так, укрепившись в решимости, снова ступила шаг вперёд. Тогда она перенесла другую ногу, и другую, и наконец вся четвёрка её деликатных копыт теперь стояла на тропе.
И, душа всхлипы, пегаска крепко зажмурилась и поскакала прямиком во тьму самого опасного леса в Эквестрии.
* * *
Сердце Флаттершай было готово выскочить из груди при каждом странном шуме, каждом шелестнувшем листике, каждой треснувшей веточке. Однажды ей показалось, что словно из темноты вслед ей зажглись зелёные глаза, но только она повернулась глянуть, их не стало.
Но сколько бы её ни задерживало, соревноваться с пони, притом взволнованной, кролик всё-таки не мог, и наконец, видя, что его почти догнали, остановился. Он стоял посреди странно неуместной здесь поляны, перед зияющей дырой большой тёмной пещеры.
– Ангел! – крикнула Флаттершай. Уши кролика вскинулись, он почти было дёрнулся бежать, но остановился, колеблясь.
Флаттершай ступила осторожный шаг к нервничающему любимцу. – Мама очень жалеет, что так заставляла тебя выпить лекарство, – сказала она. – Почему бы тебе не вернуться домой, а взамен она бы сделала тебе вкусный морковный супчик?
При словах "морковный супчик" Ангел заметно расслабился. Он повернулся и уже готов был прыгнуть к Флаттершай, как вдруг из мрака пещеры выметнулась тень в форме высокого и донельзя худого пони, цветом темнее неба в штормовую ночь, когда даже луна прячется в страхе, и сцапнула кролика своими длинными и по-паучьи тонкими передними ногами.
От зрелища бы затряслись коленки у любого, но тем, что окончательно превратило Флаттершай в желе, стал душераздирающий крик ужаса от Ангела. Ноги вдруг отказались её держать, и она почувствовала, как темнота смыкается вокруг неё кольцом, уже вливается в глаза – пред нею всё плыло, и в ушах стоял странный звон.
Тень быстро утянула царапающегося и кусающегося кролика в пещеру, оставив Флаттершай лишь зреть в окаменелом ужасе. Через бездонное мгновение она смотнула головой и наконец рассеяла морок. Нет. Нет! Она отказывалась падать в обморок, пусть даже каждый атом тела кричал ей потерять сознание. Она не могла бросить бедного Ангела на милость того ужасного существа, что утащило его. Она должна его спасти!
Флаттершай с усилием поднялась на ноги и, зажмурив глаза, прыгнула с головой в отвратительный зев пещеры.
Когда она открыла их снова, вокруг была темнота. Она осторожно попробовала ступить шаг, но земля показалась ей какой-то странной. Какая-то холодная, влажная, крупчатая как песок, и некоторое время она не могла понять, что это было. Но затем её глаза привыкли к темноте, и она смогла увидеть, что пещера освещается холодным сине-зелёным светом от нарослей странных грибов, похожих на грозди поганок.
Она глянула вниз. Это был песок! И звук, который раздавался здесь – такое странное "шш-шш" – это волны бились о берег. Она была на берегу!
Она всмотрелась в темноту напротив, пытаясь разглядеть возможную другую сторону, которая могла лежать за подсвеченными зелёным водами. О, там было широко, и над поверхностью словно туман стоял, так что больших деталей было не разобрать. Но всё-таки другая сторона была, и это значило, что она стоит на берегу реки. Но как она её пересечёт?
Флаттершай, ну ты дурёха! обругала она себя. Что, забыла, что у тебя крылья?
Она поднялась в воздух и полетела над водой, однако тут из ниоткуда задули леденящие ветры и отпихнули её назад, силой возвращая к берегу, где она с визгом шлёпнулась на песок.
– Хахахахах! – неожиданно раздался где-то рядом скрипучий смех. Вмиг прыгнув на ноги, Флаттершай попятилась, увидев, как к берегу подплывает небольшая лодка, а в ней земнопони, по шерсти чёрный и с грязно-серой гривой, что топорщилась словно пучок высушенных водорослей. Глаза его краснели в полумраке как горящие угли. Зажав во рту шест, он отталкивался от дна и мерно продвигал вперёд свою прогнившую, обросшую моллюсками плоскодонку, и наконец она уткнулась носом в песчаный берег, вызвав у бедной Флаттершай дополнительный приступ дрожи.
– К...кто вы? – прошептала пегаска.
– Я – переправщик, – произнесло напевом странное существо. Голос его походил на ветер, дующий меж деревьев, и хотя тон был мягким, эта замогильная нежность только ещё больше напугала Флаттершай. – Никто не пересекает эти воды иначе как на моём челне!
– О, пожалуйста, возьмите меня на ту сторону, – стала умолять пегаска. – Какая-то жуткая тень схватила моего маленького кролика, и я должна найти его, пока...
Ветхий жеребец наклонился и поднял копытом небольшую миску, которую и ткнул ей. – Две монеты, – потребовал он.
– Две монеты? – встревоженная, повторила Флаттершай. – О, но я не взяла с собой денег...
– Тогда, боюсь, ты не сможешь попасть на ту сторону, – с напевом протянул призрак и опустил миску. Он снова взял зубами шест и опустил его в воду, чтобы оттолкнуться от берега, но только он хотел толкнуть, как ему стрельнуло в шею, и он взвизгнул от боли.
– Ч-что случилось? – спросила Флаттершай. Хоть перевозчик и отказал ей в переправе, но она всё равно обеспокоилась, видя, какая мука исказила его лицо.
– Та – плечо! – бросив шест в лодку, выдохнул он. Пытаясь как-то помочь себе, он потянулся туда копытом, но стоило ему повернуться, и он снова вскрикнул. – А-а! Ну что ты будешь делать! – Он опустился на пол лодки и только корчился от боли, и Флаттершай глядела в ужасе. – Проклятая работа! Все эти сквозняки и сырость доконают мои суставы!
– О, бедняжка! – сказала пегаска, к глазам её подступили слёзы. – Ну, позвольте я вам помогу.
Она ступила в лодку, отчего та качнулась на плещущихся водах, и быстро поместила свои копыта ему на спину. Перевозчик обернулся в ужасе.
– Стой! Что ты делаешь? Не трогай меня – Аааа! – завопил он, чувствуя, как копыта Флаттершай начали тереть и разминать его задубелые мышцы, и каждый такой размол вгонялся в тело новым шилом муки.
– А-а! А-а! Аааа! – вопил переправщик. – Н-не надо! Перестань! Ты угробишь меня!
– Ой, ну что вы как ребёнок, в самом деле, – серьёзно сказала Флаттершай. Она взошла ему на спину и принялась теперь и задними копытами массировать кругами его мышцы. – Не напрягайтесь так, и оно пойдёт легче.
И скоро стоны пожилого жеребца начали меняться в тоне, ставая теперь стонами удовольствия. Копыта Флаттершай снимали всё накопившееся за годы напряжение в его мышцах, и он блаженствовал от чувства лёгкости и раскрепощения во всём теле.
Наконец Флаттершай завершила свой массаж и сошла на дно. Лодочник жеребец вскочил на ноги, и его морщинистое лицо растянулось в гигантской усмешке.
– О, я чувствую себя моложе на тысячу лет! – воскликнул он в восхищении, затем взял ртом шест и прокрутил им в воздухе, опробывая бодрость. – Милая, эти копыта тебе никак сама Селестия даровала!
– Спасибо, – с застенчиво улыбкой сказала Флаттершай. Она повернулась и уже двинулась сойти с лодки, но переправщик выставил шест остановить её.
– Куда ты уходишь? – спросил он.
Флаттершай заморгала. – О, но я же сказала – я не взяла денег...
Переправщик фыркнул. – После такого массажа я сам тебе должен заплатить! Считай, это за счёт заведения!
И вскоре они были на другой стороне. Флаттершай спрыгнула и помахала перевозчику, а тот оттолкнулся шестом и начал возвращаться к другому берегу.
– До свидания! – крикнула Флаттершай! – Спасибо вам за вашу помощь!
– И тебе за твою, юная леди, – сказал перевозчик. – О, и если хочешь, маленький совет. Всегда смотри глубже на всё, что у нас в Тартаре. Тут что угодно может оказаться не таким, каким кажется на первый взгляд.
– В Тартаре? – запаниковала Флаттершай. – Это – Тартар?
Но переправщик уже исчез, заглоченный клубящимся на водами непроницаемым туманом.
***
Флаттершай быстро порысила от берега и скоро вошла в область жуткого зеленоватого тумана, который сочился из земли неутомимо катящимися волнами. Периодически из тумана выныривали отвратительные формы, вгоняя её в липкую дрожь. Однако это были только искривлённые деревья, хоть и страшные на вид; искривлённые, усеянные длинными шипами с каплями и бородами висячих мхов, которые – пегаска поклялась бы, хотя ветра точно не было – мерно колыхались. Флаттершай пригнула голову и побежала галопом. Кто знает, что за ужасы могли сейчас вот-вот случиться с её бедным кроликом?
Довольно скоро мглистое криволесье осталось позади, и она вышла на широкую равнину, сплошь усеянную чёрными со стеклянным отливом камнями. Туман теперь рассеялся, и можно было видеть горизонт. О, простора тут хватало! В небо вздымались странные огни и зазубренные силуэты, и она испугалась, как собирается искать, куда именно та тень утянула её Ангела.
Внезапно, слева от неё словно из ниоткуда возник такой крутящийся вихрь. Он понёсся на неё точно приливная волна, и она отчаянно огляделась вокруг, ища какое-нибудь укрытие. Но было уже поздно. Вихрь был уже рядом и усыпал её пылью и песком, который вмиг забился ей в глаза и лишил возможности видеть.
Она сплюнула и протёрла глаза, но когда снова смогла видеть, то сердце её почти выпрыгнуло из груди: из середины того вихря появились четыре огромных жеребца, скакавших прямо на неё, из-под копыт кресались дым и пламя, и снопы зелёных искр.
Флаттершай только стояла там, пригвождённая к месту страхом, и беспомощно наблюдала, как эти четыре жеребца остановились в паре шагов и впились в неё недобрыми взглядами.
– Приветствуем в Тартаре, смертная! – прорычал первый из четверки, жеребец с отливающей красным шерстью и гривой как живое пламя. Когда он говорил, изо рта у него сыпались искорки и тлеющие угольки. – Я – ОГОНЬ!
– И я – СТРАХ! – рассмеялся абсолютно чёрный жеребец с глазами о зелёном пламени и гривой остроконечной как шипы у дикобраза.
– МОР! – простонал следующий. Изжёлта-бледный весь, а грива болезненно-серая, он взирал на Флаттершай отстранёнными белесо-голубыми глазами.
– ВОЙНА! – проревел четвёртый и последний из них. С головы до копыт он был облачён в тускло поблёскивающие латы, так что единственной открытой частью его тела были глаза, пылавшие ужасным кроваво-красным цветом.
– И вместе мы – четыре коня апокалипсиса! – прокричали они в унисон, настолько громко, что в нескольких местах земля раскололась, из трещин в небо вскинулось пламя.
Они медленно двинулись на Флаттершай. Пегаска взвизгнула, в бездонном ужасе попятилась назад, но тут споткнулась о что-то и упала.
И разрыдалась.
Четыре жеребца остановились как вкопанные и уставились на субтильную пегаску, которая тряслась от горького плача, и жеребец в доспехах повернулся к Огню. – Постой – что она делает?
– Вода у неё течет из глаз почему-то, – отметил Огонь.
– Ну вы совсем безголовые, да? – буркнул Мор. – Это она ревёт!
– Разве вот так ревут? – сказал Страх. – Я думал, "реветь" – это когда тебя разрывает на куски, и ты так смачно разлетаешься во все стороны.
– Так "взрываются", – вздохнул Мор.
– Нет, взрывы – это всегда круто, – ответил Страх, несколько задетый высокомерным тоном Мора. – А когда ревут... Честно, у меня прямо всё переворачивается внутри. – Он указал копытом на Флаттершай. – То есть, ну ты посмотри на неё!
Другие посмотрели на пегаску, по лицу которой струились слёзы. Они забормотали в неловкости.
– Это ты виноват, – обвиняюще повернулся к Страху Война. – Ты напугал её!
– Ну, я же Страх! – сказал Страх. – Это моя работа. – Он глянул вниз на Флаттершай. – Я же не знал, что так выйдет. Ну, это первая живая пони из дневного мира, какую мне вообще выпало испугать.
Остальные жеребцы кивнули и снова забормотали вместе.
– Мы уже не знаю сколько здесь сидим, – сказал Война.
– Думаешь, нас выпустят когда-нибудь? – вдруг спросил Огонь. – Ну, да, тут ты можешь придумать любой пожар и ад любых масштабов, но всё оно только тут! – Он указал пылающим копытом на пышущую жаром голову. – Пора уже и попрактиковаться где-то.
Слёзы Флаттершай замедлились до скромной струйки, и к настоящему моменту она подняла глаза и теперь всматривалась в странную четвёрку.
– Слушай, мы все в одной лодке, – продолжал Страх. – Нам же сказали, что выпустят нас в апокалипсис, помнишь? Нам только нужно подождать.
– Апокалипсис, шмапокалипсис, – забурчал Мор. – Что вообще значит то слово?
– Что вообще значит "Мор"? – хмыкнул Война, подражая голосу бледного пони.
Мор надвинулся на Войну. – Эй – ищешь драки?
– Подковы – я всегда ищу драки! – зарычал Война и толкнул Мора грудью в грудь.
– Да, да – заметно, – вздохнул Страх. – Всегда пытаешься что-то доказать...
– Эй! – крикнул Огонь. – Не лезь куда не просят, умник.
Эти четыре жеребца начали пихаться и бодаться, их голоса ставали всё громче для Флаттершай, что уже давно перестала плакать и теперь слушала их перепалку с растущим потрясением. Внезапно она вскинулась на ноги и тупнула с решительным лицом: – Ну хватит!
Четыре жеребца застыли как истуканы.
– Извини? – сказал Война, моргая на пегаску.
– Ты слышал меня, мистер! – сказала Флаттершай, надвинувшись на них на шаг. – Сейчас же прекратите ссориться!
Огонь, который поймал в захват голову Страха и сейчас радостно тёр ему ёршика, внезапно отпустил его, пусть и с некоторой досадой на лице.
– А что, – сказал Страх, вставая с земли. – Мы так всегда.
– Я думаю, у близнецов всегда такое, – сказал Война. Он упорно избегал прямого взгляда Флаттершай и лишь чертил копытом по пыли.
– Мы четверня, идиот! – прошипел Мор.
– Эй! – сердито рявкнул Война.
– Тихо! – проорала Флаттершай. – Ну-ка все! Мигом сели!
Четыре жеребца взглянули друг на друга и один за одним опустились на землю, теперь несколько нервно поглядывая на Флаттершай.
– Вам должно быть стыдно, как вы себя ведёте! – ругала их пегаска. – Четыре брата, и так дерутся!
Четыре пони обменялись взглядами вины.
– Что бы сказала ваша мама, если бы увидела такое? – потребовала Флаттершай, уперев копыта в бока.
– Мама? – повторил Страх.
– Что такое "мама"? – спросил Война. Он повернулся к Мору, но тот лишь плечами пожал.
– У нас нет мамы, – сказал Огонь.
– Тогда откуда вы взялись? – спросила Флаттершай, удивлённая.
– Мы родились от всех плохих мыслей, что были у пони с мира дня, – объяснил Мор. Своими бледными копытами он сымитировал, как что-то летит по воздуху и сталкивается. – Когда скопилось порядочно, они сцепились в кучу, и тогда "бабах"! – Он раскинул копыта, показывая взрыв, – и появились мы.
Страх глянул на пегаску с любопытством. – Ты разве родилась не так?
Флаттершай рассмеялась и замотала головой. – О, нет. Пони не взрываются. У меня, конечно же, была мама, которая и родила меня.
Зрачки четвёрки жеребцов сделались большими, и они забормотали в изумлении.
– А что ещё может делать мама? – вдруг спросил Огонь.
– О, много чего, – сказала Флаттершай. Она стала перечислять, загибая одно копыто. – Она может испечь вам вкусные пирожки, утешить вас, когда вы ушиблись или поранились, просто цёмкнув вашу бо-бо, накрыть вас одеяльцем, когда вы легли спать, поцеловать вас в щёчку и рассказать сказку на ночь, чтобы прогнать любые кошмары...
– Я никогда не слышал о таких чудесах, – шмыгнул носом Страх, внезапно сделавшись сентиментальным. – Я бы хотел, чтобы у меня была мама.
– Я тоже, – сказал Война, глаза стали широкими от предвкушения, и он притянул к себе Огня копытом за пламенеющую шею.
– А ты – мама? – спросил Мор.
Флаттершай мотнула головой. – О, нет, ещё нет. Но когда-нибудь я бы тоже хотела иметь жеребёнка.
– Тогда... Тогда, может, – начала Огонь, – ты бы пока могла стать мамой для нас?
– Стать мамой для вас? – удивлённо заморгала пегаска.
– Я хочу услышать сказку! – сказал Война.
– Я тоже! – сказал Страх.
– О, я бы рассказала, – сказала Флаттершай. – Но видите, я спешу. Моего кролика Ангела забрала какая-то ужасная тень, и я должна найти его.
– Ну пожалуйста, сказку, – просил Страх.
– Коротенькую, – сказал Огонь.
– А мы потом поможем найти твоего кролика, – добавил Мор.
– Ну хорошо, хорошо, – сказала Флаттершай. Не стоит отказываться от помощи кого-то, кто ориентируется тут, рассудила она. Да и сами они, похоже, оказывались совсем не плохими мальчиками. – Но только коротенькую.
– Йей! – на радостях воскликнули четыре жеребца и бросились вперёд усесться полукругом перед ошеломлённой пегаской.
***
Флаттершай доканчивала свою сказку. – И вот, пройдя сквозь все эти волнующие приключения и испытания, бельчонок Орешек пискнул...
Жеребцы сидели и слушали с такой неотрывностью, что почти пропустили свою реплику, но Война ткнул Страха в бок, и они хором произнести "Ип! Ип! Ип!" – и изобразили копытами, как прыгает по веткам белка.
– ...и попрыгал домой, где мама приготовила ему на обед его любимый каштановый пирог. Ну, вот и всё.
Четыре жеребца вздохнули, частично в восхищении, но также и разочарованные, что история закончилась.
– Это была отличная сказка, – сказал Мор.
– Мне нравится там, где бельчонок пищит "ип!" – сказал Война.
– Я бы не отказался от каштанового пирога, – сказал Огонь, потирая пламенеющий живот.
– О, пожалуйста, расскажи нам ещё историю, мама Флаттершай! – стал просить Страх.
– Да! – сказал Мор. – Это намного интереснее, чем бродить по Тартару, только крича на всех и всё взрывая!
Флаттершай растаяла в улыбке на "маму Флаттершай", но тогда сделала строгое как у учительницы лицо. – Но только мальчики, разве вы не обещали, что поможете мне найти моего кролика? Вы ведь помните, что мама говорила Орешику о твёрдом слове?
– Обещалкиным не будь, выполни о чём дал слово!
Если слова не шатнуть, это дружества основа! – хором пропели четыре коня.
– Да, – сказал Страх.
Они повесили головы в вине.
– Мы поможем тебе, мама Флаттершай, – сказал Война, вставая на ноги и подталкивая подняться остальных.
– Спасибо вам, – тепло улыбнулась Флаттершай.
Она быстро объяснила, что произошло, и четыре коня апокалипсиса внимательно слушали.
Когда она закончила, Война мрачно забормотал под нос. – Похоже, это Слендермейн взял твоего Ангела, – сказал он. Остальные жеребцы кивнули.
– С-Слендермейн? – зазаикалась Флаттершай.
– Один из слуг Мары, – объяснил Мор.
– Это Королева всего Тартара, – сказал Огонь.
– Она страшная, – сказал Страх, и шипы его нервно вздыбились.
– Она живёт вон в том большом замке, – сказал Война, указывая на чёрный силуэт вдали, остревший точно зуб дракона на фоне красного неба. – Но мы никогда там не были, ведь это место охраняет Цербер.
У Флаттершай заискрились глаза. – О, я уже встречалась с Цербером, – сказала она. – С ним не будет никаких проблем. Он такой милый пёсик!
– Милый? – сказал Огонь.
– Пёсик? – повторил Мор.
Вся четвёрка была впечатлена.
– Ну, мы идём? – сказала Флаттершай, беря инициативу на себя. Четыре коня апокалипсиса послушно последовали за ней.
***
Новоиспечённые друзья скакали по выжженной до стеклянистости равнине до вырисовывающейся вдалеке громады замка Королевы подземного мира. Они поспешили быстрее миновать пещеры, где обитали дурные сны, слыша, как те ворочаются и бормочут в темноте; затем укрылись в рощице обугленных деревьев, пережидая, пока прокатится орда гигантских шогготов; их даже окружила армия маленьких импов – почти как жеребят по виду, только с острыми как иголки зубами, – но четыре жеребца быстро шугнули их.
– Импы, – сказал Мор, содрогаясь от отвращения. – Жуткие твари.
– А по-моему симпатичные, – сказала Флаттершай.
– Симпатичные?
– Для мамы Флаттершай все симпатичные, – усмехаясь, заметил Огонь.
Теперь они пробирались через ещё один лес шипастых деревьев, держась поближе друг к дружке и к середине тропы и стараясь не зацепиться за колючие кривые ветки, что тянулись к ним точно щупальца.
– Шипастые деревья, – сказал Мор. – Жуткие штуки.
Война закатил глаза. – У тебя всё жуткое.
– Не всё! – буркнул Мор.
– Мальчики, – серьёзно сказала Флаттершай.
Два жеребца закусили губу.
– Извини, Мор, – сказал Война. – Я просто что-то нервничаю.
– Я тоже извиняюсь, – сказал Мор.
Флаттершай улыбнулась, но вскоре улыбка сошла с её лица. Они уже так долго шли до замка – ох, она надеялась, что с Ангелом было всё в порядке!
– Сам Слендерпони не съедает пони, – сказал Мор, предполагая причину её внезапного помрачнения. – Он только преподносит Маре.
– Хорошо хоть его не забрал Танатос, – сказал Война и содрогнулся.
– Что за Танатос? – спросила Флаттершай.
– Самый ужасный демон во всём Тартаре, – сказал Огонь, его огненные глаза расширились.
– Он сделан из костей и мрака, – поделился Война.
– И от его голоса стынет кровь, берёт... – начал Мор.
– ХХХХХХОООО... ХХХООООООО... – внезапно долетел откуда-то из леса вой. Он походил на шёпот и стенания неведомых ветров в бездонных далях, и Флаттершай действительно пробрала жуть.
– Да, вот так примерно! – сказал Мор, впечатлённый.
– И он носит такой рваный-рваный плащ, как вон тот парень, – сказал Страх, указывая вперёд на фигуру, появившуюся на тропе.
– В-вон т-тот? – заикаясь, повторил Страх.
– ХХХХХХХХ... ООООООО! – снова раздался стон, и на этот раз было ясно, что исходит он от фигуры в плаще.
Страх повернулся к остальным, лицо было как не его от ужаса. – Бегите! – крикнул он. – Это Танатос!
Путаясь и спотыкаясь друг о друга, жеребцы разбежались кто куда, оставив Флаттершай одну трястись как осинка на пути надвигающегося демона. Фигурой он был как пони, но то, как лежал на нём тот плащ, давало понять, что вряд ли на его костях есть сильно много плоти.
– ХХХХХОООЛЛЛХХХ! – всё стонал он, но тогда вдруг затих.
Флаттершай заставила себя расщепить один глаз и увидела, что Танатос склонился над ней. Лица под капюшоном не было, вообще – была лишь темнота и стоны, что текли оттуда, доносясь словно с каких-то далёких продуваемых ветрами пустошей.
– ХОООООООЛЛХХХ... – снова застонал Танатос.
Но её страх медленно превращался в любопытство. Почему демон не напал?
– ...ч-ч-что-т-то н-не так? – спросила, запинаясь, Флаттершай,
– ХХХХХХХХООООООллхх....
– Хол? – повторила Флаттершай. Ей всё больше начинало казаться, что Танатос пытается что-то сказать.
– ХХХООООЛЛЛОДДННООО.... – простонал наконец призрак.
– Ну, конечно, – сказала Флаттершай, с внезапным материнским беспокойством посмотрев на ту изодранную одёжку. – Ваш плащ изодран в лоскутки! Ветер так и продувает! О, как это, должно быть, ужасно для вас.
Безлицый капюшон воззрился на Флаттершай на подлинную вечность. Затем вдруг медленно кивнул.
– СЛИИШШШКОММ МНОООГО ШШШШИПООВ ПОВСССЮЮДУ В ТАРТАААРЕ, – напевно протянул он. – ВСЕГДААА ЗАЦЦЕПЛЯЯЯЮСЬ И РВУУУ СВООЙЙ ПЛААААЩЩ....
– Бедненький, как же это вы, – сказала Флаттершай. – Но может, вы бы могли зашить?
– ННЕЕЕ УММЕЕЕЙУУ... – понуро простонал Танатос.
– О, это просто, – сказала Флаттершай. – Я научу вас, и если вы снова порвёте, то всегда сможете зашить сами.
К этому времени четыре коня апокалипсиса уже справились со своим страхом и медленно высунулись из своих укрытий. Их лица выражали полную вину, но пегаска просто улыбнулась им, и они, просветлев, поскакали к ней.
Флаттершай зашептала Страху на ушко, и он кивнул и выщипнул у себя ртом тонкий шип из гривы. – Не волнуйтесь, мистер Танатос, – сказала Флаттершай, повернувшись к призраку, – мы мигом, вы моргнуть не успеете.
Мурлыча себе песенку, Флаттершай выпутала немного нитей из его плаща, продела одну в шип и принялась латать и штопать все те дыры и разрывы, спорая как швейная машинка.
– Класс, – сказал Война. – Улёт!
– Научи и меня так, мама Флаттершай! – сказал Мор.
Три его брата глянули с укором, и пристыженный Мор добавил: – Пожалуйста?
– О, я бы научила, – сказала Флаттершай, как раз дошивая последнюю дыру. – Но мы сначала должны найти моего маленького друга Ангела, помните?
– СССПАССИИИБОО, – простонал Танатос, его пустой капюшон повернулся назад восхититься залатанным плащом. – ТТЕПЕЕРРЬ КААКК ННОООВЫЙЙ...
– О, пожалуйста, на здоровье, – сказала Флаттершай. – Но нам и правда нужно идти. – Она махнула на прощание копытом: – Приятно было встретиться, мистер Танатос! Берегите себя от ветров, чтобы не простудиться!
Команда двинулась по тропе дальше, но Мор вдруг остановился и оглянулся. Танатос по-прежнему парил где был, не сдвинулся ни на дюйм, только смотрел, как они уходят.
Мор тронул Флаттершай копытом за плечо, и она тоже оглянулась.
Безлицый капюшон Танатоса выглядел так или иначе несчастным, и у неё сжалось сердце.
Флаттершай ступила несколько шагов обратно к нему. – Может... может, вы бы хотели пойти с нами?
Капюшон мотнулся вверх и вниз в кивке, и он быстро пропарил присоединиться к ним.
– СССПАСИИИББОО, – простонал Танатос. – ОДДНОМУУ ТУУТТ ТАККК СККУУЧЧНО ...
* * *
Теперь, когда их сопровождал Танатос, другие обитатели Тартара – гарпии и лемуры, буки и инкубы, эринии и прочие всевозможные виды отвратительных существ, сосланных сюда за те или иные преступления в дневном мире, – держались на почтительном расстоянии, и вцелом это было довольно приятное путешествие.
Прошло немного времени, и наконец они вплотную подошли к громаде замка Мары, к высоким стенам и башням из отливающего блеском оникса. Вход в замок представлял собою массивные железные ворота, и перед ними стоял охранник – гигантский трёхголовый пёс Цербер. Он уставился на группу шестёркой налитых кровью глаз, и в горлах трёх его голов зарокотало низкое рычание.
Другие нервно глянули на Флаттершай, но она только улыбнулась. – О, это ничего! Я же говорю, мы с Цербером – хорошие друзья!
Всё равно осторожничая, они вплотную затоптались за пегаской, которая приблизилась к гигантскому чудовищу и протянула ему копыто на нюх.
– Видите? – сказала Флаттершай. – Цербер миленький и хороший пё...
Внезапно все три головы Цербера гавкнули и клацнули зубами, и Страх схватил Флаттершай и оттащил её на безопасное расстояние.
На лица жеребцов опустилось смятение.
– Он что-то не торопится признавать тебя, – сказал Страх.
– Мне он не кажется ни миленьким, ни вообще хорошим, – сказал Огонь.
– Что-то не так, – сказала Флаттершай, нахмурившись. Она взмахнула крыльями и полетела обратно к гигантскому псу.
– Мама Флаттершай, стой! – крикнул Война. – Перекусит!
И только Война выкрикнул своё предупреждение, как три рычащих головы окружили пегаску, закрыв собой из виду и её, и всё, что там происходит, и кони апокалипсиса вскричали в ужасе.
– Мама!
– Вперёд! – заорал Война, и никто и не думал остановить его, когда он понёсся на гигантского пса.
Внезапно Цербер коротко взвизжал, и Флаттершай снова появилась из-под громады монстра, неся теперь огромный шипастый ошейник, который только что состегнула у одной головы. Она быстро полетела вниз и сняла и два остальных, и Цербер заметно расслабился. Он перевернулся на спину и заелозил по земле, счастливо высунув языки.
– О, бедный, бедный пёсик, – сказала Флаттершай, выбрасывая ошейники и слетая вниз почесать ему животик. – Кто только затянул тебе так туго? Неудивительно, что ты был таким раздражительным – они ведь так давили! – Её лицо вдруг стало суровым. – С этой Марой точно нужно поговорить, как правильно держать питомцем!
Цербер довольно захекал с высунутыми языками, когда Флаттершай стала поглаживать его по животику, и вскоре остальные члены её группы справились со своим страхом и подошли присоединились к ней.
– Такой мягкий, – сказал Мор, поглаживая копытом по чёрному, разящему серой меху.
– Нежнее с ним, – предупредила Флаттершай Войну. – Пёсики не любят, когда их гладят слишком сильно. Проводи как Танатос, вот... – Она кивнула на призрака, что высунул скелетное копыто из рукава и проводил по шерсти Цербера.
– ТТАКОООЙЙ МЯЯЯГГКИЙ... – простонал Танатос.
Но время поджимало. Флаттершай знала, что за этими воротами её ждёт Мара, королева Подземного мира. О, как она собирается убедить её отдать её маленького Ангела? И зачем он вообще ей понадобился?
– Так, как мы войдём? – спросил Огонь.
– Вышибем, – сказал Война, разминая члены.
– Вот сразу вышибем? – сказал Страх. – Это твой ответ на всё.
– Ну а как ты предлагаешь попасть за эти стены? – спросил Мор. – Собираешься пугать их, пока не упадут?
– Так, мальчики, – слегка нажала Флаттершай. – Нам нужно взглянуть внимательней на эти ворота, если мы хотим узнать, как пройти. – Она взлетела выше Цербера и к воротам, что были столь огромными, что походили больше на две горы из железа, а не двери. Она осторожно притронулась копытом к холодной поверхности и постучала, проверяя толщину металла.
Раздался низкий звон, словно в колокол стукнули, и затем, к изумлению всех, они начали открываться.
Флаттершай чуть отлетела назад, явно не ожидавшая такого.
– О, мы можем пройти прямо через, – сказала она, потирая копыта. – Следуйте за мной!
Но как только она пролетела в проём между раздвинувшимися плитами металла, они, столь быстро как и открылись, пошли назад и захлопнулись с оглушительным лязгом, от которого сотряслась земля.
Флаттершай быстро огляделась. Она была в начале обширного внутреннего двора, совсем пустого и без намёка на какую-либо жизнь, если не считать трепещущего красного света от ряда факелов вдоль стен, шкворчавших как бормочущие ведьмы. Она была одна, все её друзья остались снаружи.
– Страх! Огонь! – крикнула она. – Война! Мор! Мистер Танатос! – Но ни звука не донеслось в ответ из-за холодного железа.
Ужасный страх пробрал Флаттершай. Она так долго была со своими друзьями, и они были такими хорошими, что она совсем забыла, где находится и как должна сейчас трястись. О, это было ужасно! Что ей теперь делать?
Внезапно там на дальней стороне двора отворилась дверь, невидимая до этого. Из раскрывшегося проёма лился красный свет.
Сердце её трепетало, но она знала, что иного пути нет. Если она хочет спасти своего любимого кролика, она обязана сделать эти последние несколько шагов, сама и без чьей-либо посторонней помощи.
Вступая на порог и шагая в залитый красным коридором, она не находила и крупинки той уверенности, что была у неё, когда она летела через чёрные ворота.
* * *
Вскоре коридор привёл её в грандиозную пещеру. В дальнем конце, в скале была двустворчатая дверь циклопических размеров, закрытая на гигантский железный засов. С потолка свисали сосульки сталактитов, сочившиеся постоянными струйками жидкого огня, которые подпитывали стену огня, горевшую полукругом по середине пещеры. И в центре огненного полукруга стоял огромный трон, вырезанный целиком из материнской скалы. Трон был абсолютно чёрным как непроницаемая смоль, ни единого всполоха не отражалось на его гранях, хотя вокруг полыхало яркое пламя.
И на этом троне восседала великая аликорница, размерами такая же, как принцесса Селестия или принцесса Луна. Но если у тех были прекрасные оперённые крылья, у этой были кожистые крылья летучей мыши, и каждое оканчивалось длинным кривым когтем. Грива её была черна как уголь погребального костра, и она носила нагрудник с самоцветом, светившимся изнутри словно сердце мёртвой звезды.
Она впилась в Флаттершай злобным взглядом жёлтых глаз, и голосом, в котором клекотала красота и ужас извергающегося вулкана, прорекла:
– Перед тобою королевская особа, смертная! Склонись!
Приказ выхватил Флаттершай из транса, и она быстро склонилась. – О, мои извинения, Ваше Высочество, – зашептала она, дрожа.
– Приветствую в своих владениях пони с верхнего мира, известную как Флаттершай, – с безжалостной улыбкой сказала аликорница. – Я – Мара, королева Подземного мира.
Флаттершай собралась с духом и начала своё прошение. – Ваше Высочество, я при...
– Но у меня есть много имён, – сказала аликорна, игнорируя её и, видимо, уже привычно начиная оглашать весь список. – Некоторым я более известна как Та-Что-Ждёт-Во-Тьме. Некоторым как Леди Теней. Некоторые даже называют меня Чёрной Злюкой... – она вздохнула. – Хотя я не сильно люблю то последнее имя. Мне всё кажется, что в нём недостаёт какой-то почтительности.
– О, я думаю, всё это чудесные имена, – сказала Флаттершай. – Но ничего, если я буду обращаться к Вам просто "Ваше Высочество"?
Мара холодно улыбнулась. – Этого будет достаточно, – сказала она. Она развела передние ноги в экспансивном жесте. – Ну что же – оглянись вокруг, Флаттершай! Каким ты находишь моё царство и все его чудеса? Двери в подземный мир всегда открыты, и это единственное место во вселенной, где все равны и где рады действительно каждому.
Флаттершай нашла силы на улыбку. – О, Тартар не кажется таким плохим, если попробовать присмотреться, Ваше Высочество.
Мара снизошла до скупой усмешки. – Но пойми, что кто бы ни попал сюда однажды, тому уже не суждено опять увидеть свет, если только я того не позволю. Так что оставь те остатки надежды, что у тебя ещё остались, ведь ты никогда больше не увидишь своего любимца. Отныне он мой!
Флаттершай воззрилась в ужасе на аликорницу, но затем собралась с духом и со всей храбростью, какую ссилась собрать, ступила шаг вперёд.
– Ангел – мой друг, – сказала она твёрдо. – Я никогда и ни за что не оставлю его здесь.
Мара вытаращилась, словно ей пощёчину дали. – Твой "друг"? – как что-то противное, произнесла она слово. – Ты что же, ещё веришь в эти сказки про дружбу, маленькая? Дружбы не существует. Есть только власть и контроль. Смотри! – Она обернулась, и по мановению её копыта циклопические двери за её троном дрогнули и начали качаться, словно с той стороны вдруг стали пробиваться все драконы Эквестрии.
И неземная какофорния омерзительных голосов вторглась в уши Флаттершай, и её захлестнул такой страх, что она подумала, что прямо тут же свалится без чувств.
Мара рассмеялась, сверкнув острыми акульими зубами. – Существа, что ждут за это дверью, находятся в моей и только моей абсолютной власти. Одна лишь мысль моя, и они выполнят любой мой каприз.
Сердце Флаттершай колотилось так, словно рвалось выскочить из своей клетки, и каждый волосок на её теле и пёрышко на крыльях встали дыбом. Но всё же...
– Ваше Высочество, – прокричала она, и громкость её голоса удивила не только Мару, но и её саму. – Ангел попал сюда не по своей воле. Пожалуйста, пощадите его и отдайте его мне. Ему, наверное, сейчас так страшно!
Глаза Мары стали большими, и лицо перекосилось в озлоблённую гримасу. – Ты смеешь приходить сюда, в моё царство, и выставлять мне, Маре, требования? О, тебя следует проучить, преподать урок, крошечка.
Она повернулась к великой двери и направила рог, и сорвавшийся с него луч багровой энергии с силой ударил в гигантский засов, который едва сдерживал сотрясающиеся двери.
Засов разорвало в щепки, и циклопические двери из железа распахнулись как калитка от пинка, исторгая ревущий поток всех только представимых и возможных омерзительных существ.
– Идите, мои красивые! – торжествующе воскликнула Мара. – И избавьте меня от этой наземной выскочки!
Во главе атаки неслись могучие андросфинксы, и чуть за ними змеились чешуйчатые василиски. Над ними, клацая челюстями и шипя змеиными языками, кожистыми крыльями разрубали воздух химеры и драколиски. Эринии с волосами-змеями и косматые фенрисы выли и ляскали зубами, а от упырей в рубищах и безголовых лошадей доносились бормотания и вкрадчивый шёпот. Под ногами толклись и прыгали визгливые импы всеразличных мастей, и словно острова и скалы в этом море возвышались мерзостные бармаглоты и капающие слюной онокентавры, муторные каппы и извивающиеся ламии, яростные мантикоры и жестокие ночные мверзи. За ними двигались призраки в цепях, отвратительные глифоты и глумливые ракшасы в компании с коварными сиренами, поющими сладкие песни. Чуть отставали позади заносчивые тенгу, скользкие русалки и гламурные вампони, перемежающиеся воющими оборотнями и остервенелыми пернатыми змеями, а позади всех тяжело ступали йети и волокли ноги покачивающие зомбопони.
Флаттершай схлестнулась с безумным желанием сбежать, кричавшим из каждой её клеточки. О, она должна быть сильной! Она должна спасти своего Ангела! Но всё же вынести вид стольких жутких монстров нежной пегаске было не под силу, и за мгновение она, жалкая, развернулась для бегства...
...или по крайней мере так казалось Маре. Когда армия существ была уже едва в метре от неё, Флаттершай внезапно развернулась, и та колоссальная сила, что иногда откуда-то всплывала в ней, та странная энергия, которой она, подобно Маре, могла ставить существ под свою волю – та сила, нагнетённая и собранная в цель, взорвалась в её сердце точно сверхновая. Её зрачки расширились, на всю свою возможность, и точно как отвратительная волна нахлынула, она выставила их валу свой "Взгляд".
Мара крякнула от ликования, смотря, как маленькая пегаска мгновенно исчезла под массой завывающих и клацающих челюстями монстров, и поудобней разлеглась на троне, любуясь получившимся кошмаром.
Но вскоре на её лицо взошёл не триумф, но замешательство, когда оттуда, спотыкаясь, вывалилась мантикора и медленно повалилась на пол с тихим хрипом. За ней же вскоре последовала химера, и два вампира, и тогда целая группа драколисков, и через малость времени уже никто из горы монстров не помышлял царапаться, щёлкать челюстями и визжать. Некоторые отпадали от толпы и падали, словно парализованные или обращённые в камень, другие отправлялись пьяно шататься вокруг, и ещё одни просто сидели на полу пещеры с пустым взглядом, не проявляя никакой реакции на происходящее вокруг.
И под конец одна лишь Флаттершай стояла прямо в центре груд ошеломлённых или ушедших в сон существ. Она тяжело дышала как после трудного подъёма в гору, грива стояла всклоченной, и шерсть покрывали слизь и яд.
Мара уставилась на пегаску, не веря никаким глазам. – Ты, ты...!
Флаттершай повернулась к ней, гневея. – Теперь отдайте мне Ангела! – выкрикнула она.
Мара захлопала ресницами на пегаску и тогда завопила в ярости. – Кем ты себя возомнила! – С её спины раскрылись те гигантские кожистые крылья и весомо медленно подняли её в воздух. – Ты можешь победить моих существ, но что ты будешь против Меня? Ведь я – Элемент Безысходности!
Большой красный камень на её шее запылал, налившись светом точно некий злобный глаз, и она направила на пегаску рог. С его кончика сорвался красный луч, и в следующий миг, пересекя дистанцию меж ними, ударил Флаттершай в район сердца.
Флаттершай упала с небес и повалилась на пол, вся энергия, вся надежда были сдуты с неё в один момент тёмной магией Мары.
– Брось надежду вернуться в верхний мир, Флаттершай, – глумливо начала аликорница. Она приземлилась рядом, не прекращая держать Флаттершай под излучением пучка красной энергии. – Отныне твоё место здесь, в Тартаре, как моей рабыни, навеки!
Флаттершай попыталась подняться на ноги, но быстро повалилась снова. Каждая часть её тела стала тяжёлее камня, и она начала судорожно хватать ртом воздух, чувствуя, как её сводит смертельный холод, словно всё тепло из её тела утекало в гранитный пол. Крылья её безжизненно обвисли по бокам, и она окончательно развалилась ниц на земле.
– Прости меня, Ангел, – прошептала она, чувствуя, как последние капли жизни уходят. – Мама старалась как могла, но...
Что но, она так и не закончила. Поскольку там внезапно раздался громкий шум и грохот, и одна из стен пещеры проломилась внутрь с лавиной пыли и обломков, и в дыру впрыгнул Цербер с Танатосом и четырьмя конями апокалипсиса сразу следом.
От нарушенной концентрации красный луч оборвался, и Мара с махом крыльев отшатнулась и отпрянула от чрезвычайного дестроя своей тронной залы.
– Мальчики! – восхищённо воскликнула Флаттершай, и её друзья подгалопировали к ней и быстро помогли подняться на ноги.
– Ворота были слишком крепкими, чтобы их прожечь, – объяснил Огонь.
– И от ударов даже не шатнулись, – сказал Война.
– И тогда мы сняли Цербера с цепи и кинули ему кость за стену замка, – сказал Мор, его страховидное лицо усмехалось восторгом.
– Это я придумал, – добавил Страх.
Танатос поглядел на Цербера, который к настоящему моменту улёгся на живот в центре пещеры и счастливо грыз кость всей тройкой голов.
Флаттершай повернулась к призраку, в глазах стояли благодарные слёзы. – О, Мистер Танатос...
– НИЧЧЕГОО, – простонал Танатос. – ТТАААММ, ГГДЕ Я ББРАААЛ ЭЭТИ ККОООССТИИ, ЕЩЩЁЁ МННОООГГО ТТАКИИХХ.
Маре к этому моменту удалось немного подсобрать себя, и она прервала табунок со смесью гнева и болючего неверия.
– Почему вы все рискнули вечным наказанием, чтобы помочь этой пони с верхнего мира? – потребовала она. – Вы что, забыли, как они боятся нас и ненавидят?
– Мама Флаттершай не ненавидит нас, – сказал Война сердитым тоном.
– Она рассказала нам сказку! – сказал Мор.
– Сказку? – переспросила Мара, растерявшись.
– Про белок, – поделился Страх.
– И про каштановый пирог, – сказал Огонь. – Не забывай каштановый пирог!
Мара повернулась к Танатосу, глаза задавали немой вопрос.
– ООНАААА ЗАШШИИИЛА МОЙ ПЛААЩЩЩ, – простонал призрак.
– Твой плащ? – нахмурилась Мара. Затем внезапное отчаянье дёрнуло лицо аликорницы, и она кинулась глазами к последнему члену группы. – О Цербер, только не говори, что и ты, мой пёсик!
Две головы Цербера подтверждающе закивали, но третья, самая близкая к Флаттершай, была слишком занята облизыванием головы пегаски, чтобы сделать то же самое.
Страх шагнул вперёд к Маре, его пылающие зелёные глаза были строгими и серьёзными. – Если ты не отпустишь маленького кролика мамы, – сказал он, – мы объявим забастовку.
– Но ведь без вас никто не будет бояться! – запротестовала Мара.
– И ещё не будет никаких войн, – сказал Война.
– И огня, – сказал Огонь. – Ну, в смысле разрушительного конечно...
– И не... – Мор вдруг почувствовал неуверенность. – Ну, в общем, того, чем я занимаюсь.
– ЙЙААА ТТОООЖЕЕ, – простонал Танатос.
– Что? – воскликнула Мара. – Совсем не будет новых граждан в моё королевство? – Она осела на свой трон.
Долгое время она только сидела в побеждённом молчании, но наконец подняла лицо и снова посмотрела на пони перед собой. – Ну что же. Раз такое дело, то, вижу, у меня нет выбора. – Она перевелась взглядом к Флаттершай и улыбнулась мрачно. – Очень хорошо, "мама" Флаттершай. Ты победила. Забирай с собой своего кролика и уходи. Ужасно жаль, конечно, терять моего нового генерала адских армий, но да будет так! – На этом Мара подняла переднюю ногу и исчезла во вспыхнувшем зелёном пламени.
Секундами спустя вновь вспыхнуло зелёным, на сей раз прямо рядом с Флаттершай, заставив её шарахнуться, и далее пегаска дополнительно отшатнулась от тарабарской фигуры, что материализовалась внутри.
С головы до пят закованная в чёрную броню, напоминавшую щитки какого-то демонического жука, усеянную длинными жестокими шипами, которым даже Страх бы позавидовал, и в шлеме с выгнутыми нечестивыми рогами, фигура бы внушала суеверный ужас, если бы не была всего с десяток дюймов высотой.
Пока все глазели на бронированное явление, оно внезапно кашлянуло, и от движения шлем съехал с головы и покатился на пол, давая всем увидеть два пушистых уха, крошечный наморщенный носик с шестёркой шевелящихся усов и донельзя раздражённое лицо того, кто в верхнем мире был известен как...
– Ангел! – воскликнула Флаттершай и бросилась к нему обнять передними ногами в высочайшем ликовании.
– Это твой маленький кролик? – спросил Мор.
– О Ангел, давай скорее вытащим тебя из этой ужасной брони, – сказала Флаттершай и начала быстро освобождать сопротивляющегося кролика от пластин. – Это не место, чтобы играть в переодевалки!
Столпившись вокруг разглядеть кролика, никто из группы не заметил, как от массы по-прежнему спящих и загипнотизированных монстров отделилось длинное извивистое тело и вскоре появилось, высочея, за их спинами. Существо наклонило свою чешуйчатую голову, раскрыло массивные зубастую пасть, и воздух внезапно завибрировал от звука:
– Пуу-гуу!!
Все пугано шарахнулись и попятились назад, но испуг быстро сменился раздражением, когда они увидели, что это им машет усатый морской змей.
– Явился-не запылился, – пробурчал Страх.
– Ты знаешь его?
– Да вечно ошивается в Тартаре, – сказал Огонь. – Ползучая неприятность.
– Эй, не будь таким надутым, – ответил змей всё тем же радостным голосом. – Я тут только иногда бываю – считайте, это мой маленький отпуск от Вечнодикого Леса. – Он поёжился. – Хотя, тут иногда так продувает. Не будь ветры полезны для моих изумительных усов, я бы словил тут свою смерть от простуды!
Глаза Флаттершай перевелись к груде загипнотизированных монстров. – О нет! – ахнула она, пугаясь. – Я случайно применила свой "Взгляд" и на тебя? Я так ужасно извиняюсь!
– О, не сомневаюсь, не сомневаюсь! – сказал морской змей, улыбаясь и кивая. – Но это пустяки. Я полностью понимаю. – Он оглянулся к монстрам. – Я признаю, что вожусь с плохой компанией, но ты взгляни на них, когда они так мирно спят. Разве не ангелочки! – Он наклонился к уху Флаттершай и зашептал: – Вон глянь, ну не изумительные глаза у той гидры – где ещё увидишь такие? Охохохохохох! – И он прикрыл лапой краснеющее лицо.
– О, тогда ты точно должен знать, как можно вернуться в верхний мир! – сказала Флаттершай. – Мог бы, ты, пожалуйста, рассказать, как? Ангелу уже вот-то надо будет в кроватку, и он начинает раздражаться, если сильно устал...
Маленький кролик, который всё это время обиженно поглядывал на пегаску, лишившую его брони, начал потирать лапами глаза.
– О – я даже сам вынесу тебя домой, – всё усмехаясь, сказал морской змей. – Это быстро, нам только нужно подняться по реке Стенаний, пересечь реку Огня (она особо прогревается в это время года, так что нам придётся поспешить!), потом немного скосить по реке... реке... м-мм... ах да! Забвения (вечно я забываю... охохох!), и дальше мы буквально за минутку окажемся у реки Ненависти, которая и вынесет нас прямо на дневной свет!
– О, и значит, я ещё смогу попрощаться со всеми подземными пони, – сказала Флаттершай, счастливо потирая копыта. – Чудесно!
– Попрощаться? – переспросил Страх, его лицо померкло. – Значит... ты собираешься домой?
– Конечно собирается, – сказал Мор, но в добром тоне. – Она ведь закончила свои поиски.
– И она всё равно не может здесь оставаться, – отметил Огонь. – Тартар – слишком опасное место...
– Но мама Флаттершай победила Мару! – воскликнул Страх. – Она кого угодно может победить!
– У неё там тоже остались друзья, – осторожно сказал Война. – Они тоже будут скучать по ней.
Страх отвернулся, из пышущих огнём шаров, которыми были его глаза, заструились безутешные слёзы, и он выкинул передние ноги и обнял стоявшего рядом Танатоса, рыдая ему в плечо.
Из рукава савана выдвинулось скелетное копыто и тихо похлопало коня апокалипсиса по спине.
– НИЧЧЧЕЕГГОО, НИЧЧЧЕЕГГОО, – утешительно простонал призрак.
Война затоптался на месте. – Ты... ещё навестишь нас когда-нибудь, мама Флаттершай?
– И расскажешь ещё сказку? – спросил Мор.
– И, может, приготовишь нам каштановый пирог? – не забывал Война.
У Флаттершай тоже слёзы стояли в глазах, но она заставила себя улыбнуться. – О, конечно, – тепло сказала она. – Если мистер морской змей будет так добр перевезти меня к вам.
Морской змей, что прилаживал к глазам носовой платок, согласно кивнул.
– Ты обещаешь? – спросил Страх промеж рыданий.
– Обещаю, – сказала Флаттершай, и только этим и сумела не расплакаться навзрыд прямо там же.
* * *
Флаттершай с сонным Ангелом на спине взлетела морскому змею на шею и снова обратилась глазами ко всем своим друзьям внизу, что собрались у берега реки для прощания. Глазах всё блестела влага, пока она махала всем им по очереди.
– До свидания, Огонь, – сказала она. – Я обещаю, что в следующий раз принесу и каштановый пирог, хорошо?
Огонь потёр копыта в предвкушении. – О да, пожалуйста, мама Флаттершай! – он облизал губы. – Я буду ждать!
– До свидания, Мор, Война! – выкрикнула она. – Помните быть хорошими мальчиками и хорошо вести себя друг с другом, хорошо?
– Мы обещаем, – сказали оба жеребца, каждый с заложенным копытом другу за плечо.
– О, высуши те слёзки, Страх, – сказала Флаттершай. Жеребец не уставал утирать копытом слёзы с глаз. – Я обещаю, что вернусь так скоро, как только смогу.
– Пожалуйста, не задерживайся долго, мама Флаттершай, – сказал Страх. Он подтёр себе нос.
Флаттершай перевелась к Танатосу. – О, и мистер Танатос...
Призрак поднял капюшон и посмотрел на пегаску.
– Думаю, по вас я буду скучать больше всего!
– ССККООРОО СССВВИДИММСЯ... – простонал призрак, поднимая скелетную переднюю ногу для прощания.
Флаттершай махала и махала, но наконец опустила копыта на чешуйки змея, и он начал уплывать по Реке Стенания. Флаттершай смотрела, как её друзья на берегу медленно отдаляются, и скоро их очертания совсем поглотил туман.
Только тогда она позволила себе разреветься, выплакиваясь так громко, что Ангел пробудился и забурчал себе под нос в сонливом раздражении.
*
– Вот, смотри, Кролик Ангел, – сказала Флаттершай, пододвигая ему маленькую тарелку. – Твой морковный супчик, как я и обещала.
Ангел фыркнул и отодвинул тарелку задней ногой, передние сложились на груди в знак императивного отказа.
Но Флаттершай вроде не настаивала. Она лишь села и тихо вздохнула. – О, я так теперь скучаю по ним, – сказала она. -Я лишь надеюсь, что они сейчас все счастливо играют друг с другом.
Ангел закатил глаза, и пегаска погладила его по пушистой головке, надутого.
– Но я понятия не имею, почему та Мара решила, что ты годишься в генералы адских армий, – сказала она, улыбаясь. – Ну давай, съедай как добрый кролик свой морковный супчик, и сладкие сны уже ждут тебя.
И Флаттершай отправилась кормить остальных своих животных, счастливо мурлыча себе песенку под нос.
Он не почувствует лекарство в супе, думала она про себя. О, почему я не придумала так раньше?
Как только Флаттершай ушла, кролик Ангел подпрыгнул к тарелке и уставился на неё долгим взглядом. Затем он сделал маленький сёрб для пробы, и маленькая довольная улыбка пошла по его лицу.
Маленькая довольная улыбка существа невыразимого зла.
от Mirror Shard: Bound / Скованный
пони просыпается в темнице (зарисовка)
пони просыпается в полнейшей тьме (зарисовка)
Рэрити имеет дело с существом, что просит денег и съедает их, и снова просит
пони просыпается в темнице (зарисовка)
=
от DerpyStarlet: The possibilities of a dreary day / Возможности хмурого дня Вы просыпаетесь прикованным за копыта к стене в маленькой квадратной камере; закреплённые по углам четыре факела позволяют видеть стены из булыжника и вырубленную напротив вас лестницу, что ведёт в темноту наверх. Вы содрогаетесь, ведь понятия не имеете, что это за место. Вы пытаетесь сломать оковы, но тщетно. Кандалы представляют грехи прошлого, что висят у вас на душе. Вы зовёте на помощь, но никто не откликается. Мысли горя и отчаяния наполняют ваш ум. Вы чувствуете, что никому уже до вас нет дела. Вы чувствуете, что и сами теперь ни на что не годны, с разбитым сердцем, духом на нуле и исчерпавшейся надеждой. Вы чувствуете, что общество просто взяло и выбросило вас. Чувствуете, что вам не будет прощения. Что никто вас больше не полюбит, даже если попытается. Что вас все только презирают. Вы чувствуете, что одиноки. Вы нуждаетесь в ком-то.
Вы замечаете два маленьких чернеющих отверстия в стене справа и два таких же в стене слева. Могут они как-то относиться к вашему спасению? Вы тут уже целую вечность. Вы всё гадаете, как вам выбраться из заточения обратно на прекрасные просторы Эквестрии. Внезапно вы слышите шаги, как кто-то спускается в вашу камеру по старым каменным ступенькам. Вы надеетесь на свободу, но и боитесь встретиться со зловещим существом. Ваше ошрамованное грехами тело реагирует мурашками тревоги, и вас изводит напряжение, кто же явит сейчас своё лицо. Появляется странный пони, одетый в рубище. Он смотрит на вас с участием и состраданием, каких вам не случалось видеть. Он кладёт наземь свёрток из грубой ткани и разворачивает, являя четвёрку прекрасных ключей, каждый представляет святую черту.
– Ключ Правды, – называет странник и вкладывает золотой ключ в одну из замочных скважин. – Все слова должны произноситься правдиво как есть, без лжи и уловок, – говорит он и проворачивает ключ. Вы слышите поворот механизмов за стеной, и чувствуете, как хватка ржавых оков немного ослабевает.
– Ключ Чистоты, – называет пони и вкладывает ключ с алмазной инкрустацией в следующую скважину. – Все слова и действия должны пускаться в ход отборчиво и с отдаванием отчёта, чему служат, – говорит он и проворачивает ключ. Вы снова слышите щелчки механизмов. Вы начинаете понимать смысл за всем.
– Ключ Доброты, – называет пони, всовывая в третью скважину ключ серебрянный с гравировкой. – Все слова и действия пусть подбираются с участием, не со страха или злости, – объясняет он более слабым голосом, и заходится в кашле. Вы начинаете волноваться за этого странного посетителя. Теперь ему словно больших усилий стоит каждый вдох, каждый момент даётся ему нелёгкой ценой. Вы волнуетесь за его физическое здоровье и спрашиваете, всё ли нормально, но с уст его не сходит ни слова.
– Ключ Веры, – называет он на прерывистом дыхании, всовывая в последнюю скважину последний ключ – серебристое совершенство. Он слишком слаб, чтобы произнести его описание; он почти на пороге смерти. Неужели это последние мгновения его жизни? Проржавелые оковы всё ещё держатся.
Он тянется к своей груди, и вы видите ещё одну ручку ключа, торчащую прямо оттуда, где расположено сердце. Вы изумлённо смотрите, как он вытаскивает ключ у себя из груди. Из раздёртой раны течёт пульсирующая толчками кровь, он кашляет и задыхается от боли, но всё же произносит. – Ключ Прощения, – называет он и тянется куда-то поверх вашей головы. Вы запрокидываете голову и видите последнюю скважину, которую не замечали раньше. Он влагает завершительный ключ, снежно-белый и запачканный кровью. Он медленно проворачивает и произносит: – Ты прощён. – Тело его валится наземь, и видно, как на его щеке мокреет свежий след слезы. Яснее ясного, что к этому моменту он безвозвратно мёртв. Ржавые стержни ваших кандалов преломляются, и вы падаете на его тело, тяжко оплакивая вызволившего вас незнакомца. Он отдал саму свою жизнь ради вашей бестолковой свободы. И в результате ваша жизнь ещё продолжается. Оплакав своего спасителя, вы шатко поднимаетесь на ноги и ковыляете к лестнице. Вы ещё раз оглядываетесь на его тело. Сошла последняя слеза, теперь стекающая по щеке. Когда вы добираетесь до вершины лестницы, вы видите дверь с надписью "Спасение". Вы открываете дверь, и вас затопляет свет свободы. Вы ступаете наружу и вдыхаете свежий живительный воздух Эквестрии. Вы вытираете слезу горя. Глаза наконец приспособились к свету. Теперь вы свободны!
Есть что-то необыкновенное в том пони. Он отдал саму жизнь за вас. Кто бы мог любить вас больше?
Вы думали, что вас все презирают, но нет – он умер за вас! И как это вы ничего не стоили? Вы, получается, стоили для него всё. Вас согревает бесконечная благодарность к пони небезразличному настолько, что он умер ради вашей никудышной свободы. Кто бы переживал за вас больше? Ваш павший дух теперь – дух благодарности, надежда воссияла, гнев выгас полностью, к неправде вас теперь ничто не клонит, и ум ваш преполняют только чистые мысли. Ваши прошлые желания материальных вещей преобразились в мысли о великом значении за всем. Вы теперь решимы поступать как поступал незнакомец, с любовью и жертвой. Вы решимы стать новым пони.
После всего этого времени вы просто нуждались в спасителе, в ком-то, кто простил бы вам все прошлые и будущие грехи. Теперь вы не одни. Вы не в опале и презрении. Вы не брошены. Ваш гнев сменился состраданием. Ваши мысли теперь – мысли святые. Вы не могли себе представить большей свободы. Вы ничего не стоили, но для него вы стоили всё, для вашего спасителя.
Пока вы так всё смотрите вокруг, вы вдруг слышите, как позади хлопнула дверь. Вы оглядываетесь назад и видите, что дверь "Спасение" теперь закрыта и заперта. Мысль об этом вонзается в вас как укол. Кто закрыл дверь?
Вы замечаете два маленьких чернеющих отверстия в стене справа и два таких же в стене слева. Могут они как-то относиться к вашему спасению? Вы тут уже целую вечность. Вы всё гадаете, как вам выбраться из заточения обратно на прекрасные просторы Эквестрии. Внезапно вы слышите шаги, как кто-то спускается в вашу камеру по старым каменным ступенькам. Вы надеетесь на свободу, но и боитесь встретиться со зловещим существом. Ваше ошрамованное грехами тело реагирует мурашками тревоги, и вас изводит напряжение, кто же явит сейчас своё лицо. Появляется странный пони, одетый в рубище. Он смотрит на вас с участием и состраданием, каких вам не случалось видеть. Он кладёт наземь свёрток из грубой ткани и разворачивает, являя четвёрку прекрасных ключей, каждый представляет святую черту.
– Ключ Правды, – называет странник и вкладывает золотой ключ в одну из замочных скважин. – Все слова должны произноситься правдиво как есть, без лжи и уловок, – говорит он и проворачивает ключ. Вы слышите поворот механизмов за стеной, и чувствуете, как хватка ржавых оков немного ослабевает.
– Ключ Чистоты, – называет пони и вкладывает ключ с алмазной инкрустацией в следующую скважину. – Все слова и действия должны пускаться в ход отборчиво и с отдаванием отчёта, чему служат, – говорит он и проворачивает ключ. Вы снова слышите щелчки механизмов. Вы начинаете понимать смысл за всем.
– Ключ Доброты, – называет пони, всовывая в третью скважину ключ серебрянный с гравировкой. – Все слова и действия пусть подбираются с участием, не со страха или злости, – объясняет он более слабым голосом, и заходится в кашле. Вы начинаете волноваться за этого странного посетителя. Теперь ему словно больших усилий стоит каждый вдох, каждый момент даётся ему нелёгкой ценой. Вы волнуетесь за его физическое здоровье и спрашиваете, всё ли нормально, но с уст его не сходит ни слова.
– Ключ Веры, – называет он на прерывистом дыхании, всовывая в последнюю скважину последний ключ – серебристое совершенство. Он слишком слаб, чтобы произнести его описание; он почти на пороге смерти. Неужели это последние мгновения его жизни? Проржавелые оковы всё ещё держатся.
Он тянется к своей груди, и вы видите ещё одну ручку ключа, торчащую прямо оттуда, где расположено сердце. Вы изумлённо смотрите, как он вытаскивает ключ у себя из груди. Из раздёртой раны течёт пульсирующая толчками кровь, он кашляет и задыхается от боли, но всё же произносит. – Ключ Прощения, – называет он и тянется куда-то поверх вашей головы. Вы запрокидываете голову и видите последнюю скважину, которую не замечали раньше. Он влагает завершительный ключ, снежно-белый и запачканный кровью. Он медленно проворачивает и произносит: – Ты прощён. – Тело его валится наземь, и видно, как на его щеке мокреет свежий след слезы. Яснее ясного, что к этому моменту он безвозвратно мёртв. Ржавые стержни ваших кандалов преломляются, и вы падаете на его тело, тяжко оплакивая вызволившего вас незнакомца. Он отдал саму свою жизнь ради вашей бестолковой свободы. И в результате ваша жизнь ещё продолжается. Оплакав своего спасителя, вы шатко поднимаетесь на ноги и ковыляете к лестнице. Вы ещё раз оглядываетесь на его тело. Сошла последняя слеза, теперь стекающая по щеке. Когда вы добираетесь до вершины лестницы, вы видите дверь с надписью "Спасение". Вы открываете дверь, и вас затопляет свет свободы. Вы ступаете наружу и вдыхаете свежий живительный воздух Эквестрии. Вы вытираете слезу горя. Глаза наконец приспособились к свету. Теперь вы свободны!
Есть что-то необыкновенное в том пони. Он отдал саму жизнь за вас. Кто бы мог любить вас больше?
Вы думали, что вас все презирают, но нет – он умер за вас! И как это вы ничего не стоили? Вы, получается, стоили для него всё. Вас согревает бесконечная благодарность к пони небезразличному настолько, что он умер ради вашей никудышной свободы. Кто бы переживал за вас больше? Ваш павший дух теперь – дух благодарности, надежда воссияла, гнев выгас полностью, к неправде вас теперь ничто не клонит, и ум ваш преполняют только чистые мысли. Ваши прошлые желания материальных вещей преобразились в мысли о великом значении за всем. Вы теперь решимы поступать как поступал незнакомец, с любовью и жертвой. Вы решимы стать новым пони.
После всего этого времени вы просто нуждались в спасителе, в ком-то, кто простил бы вам все прошлые и будущие грехи. Теперь вы не одни. Вы не в опале и презрении. Вы не брошены. Ваш гнев сменился состраданием. Ваши мысли теперь – мысли святые. Вы не могли себе представить большей свободы. Вы ничего не стоили, но для него вы стоили всё, для вашего спасителя.
Пока вы так всё смотрите вокруг, вы вдруг слышите, как позади хлопнула дверь. Вы оглядываетесь назад и видите, что дверь "Спасение" теперь закрыта и заперта. Мысль об этом вонзается в вас как укол. Кто закрыл дверь?
пони просыпается в полнейшей тьме (зарисовка)
=
от TwiwnB: In her name / Во её имя Пролог
Была всеоблегающая темнота; она окружала одинокую фигуру. Это была кобыла, одинокая кобыла, парящая без видимой опоры в туманных завесах тёмной энергии. Это было тёмное и одинокое место, но это не был ужасающий мрак. Это была гостеприимная пустота, незанятость, свободная от несовершенств. Итак, место было совершенным, и ничего плохого тут не могло случиться и не случалось. Кобыла пробудилась со спокойствием внутри, так как была из тех, кого трудно вывести из равновесия, она была очень спокойной и мудрой.
Она кратко огляделась в своём окружении и задумалась на секунду. Она ещё причувствывалась к телу – она не ждала, что проснётся так, но и не удивлялась всё же. Затем она взглянула на свои копыта; со взглядом она плавно ниспарила вниз и приземлилась на травянистую поверхность. Её первое предположение подтверждалось; это не был ни физический план, ни духовный. Это было где-то между, места, где креативность разрасталась и шла в образы. Это было как чистая школьная доска; оно имело потенциал развиться во что угодно. Просто пустые пространства, что скрепляли миры. Было необычно проснуться в чистой пустоте, но не невозможно всё же, хотя обычно тело проявлялось на физическом плане, и только затем перемещалось сюда.
Загадочная кобыла ещё потренировалась с новыми себе ногами, и тогда подошла к зеркалу. Тут она могла впервые увидеть свою новую форму. Память её не была пуста; проснувшись сейчас, она могла легко восстановить, что видела раньше и в каких событиях участвовала, но вот детали о самой себе ей стёрлись. Так всегда бывало, когда она появлялась для нового раза. Она не имела личного прошлого, никаких воспоминаний о том, кем она была или что делала – только с какими пони она встречалась и что делали они. Она была без прошлого и будущего, она просто была, но ей всплывала вся история о мире, полный багаж её, что будет нужен. И о самой себе она всегда имела только имя, Старлет Минт.
Согласно зеркалу, выглядела она как взрослая единорожка с лицом заботливой матери и глазами, полнящимися радостью с трагедией по кромке. Эти карминно-красные глаза показывали сильную душу и смотрели взглядом одинокого путешественника. Улыбка её лучилась бесконечным счастьем и растопила бы любую вашу печаль, но вместе с тем несла и собственное горе навсегда. Растрёпанная грива ближе к кончикам краснела цветом капель крови, но базовым цветом был тёмно-бурый, почти чёрный. И на серебристой шерсти была легко заметна её метка, показывавшая самый большой её талант, Заживление. Заживление сердца, души, не физическое заживление.
Кобыла закончила любоваться собой. Тогда, отправившись вокруг, она увидела разрыв. Его было трудно не заметить; она приблизилась к сорняку, росшему среди трав. Он не был бы проблемой где-либо ещё, но здесь, в пустоте, он был огромной проблемой. Он значил, что есть существенная рана в связанных реальностях. Есть пять отдельных разрывов, на любопытство близко друг от друга. Срастить эти разрывы значило породить другие, но и оставленные так без исправления, они продолжат отравлять несколько реальностей кругом. Она вырывает сорняк, и трещина открывается, оттуда сочится ядовитый свет; она тянется к источнику первого разрыва и исчезает, втягиваясь туда с темнотой.
Была всеоблегающая темнота; она окружала одинокую фигуру. Это была кобыла, одинокая кобыла, парящая без видимой опоры в туманных завесах тёмной энергии. Это было тёмное и одинокое место, но это не был ужасающий мрак. Это была гостеприимная пустота, незанятость, свободная от несовершенств. Итак, место было совершенным, и ничего плохого тут не могло случиться и не случалось. Кобыла пробудилась со спокойствием внутри, так как была из тех, кого трудно вывести из равновесия, она была очень спокойной и мудрой.
Она кратко огляделась в своём окружении и задумалась на секунду. Она ещё причувствывалась к телу – она не ждала, что проснётся так, но и не удивлялась всё же. Затем она взглянула на свои копыта; со взглядом она плавно ниспарила вниз и приземлилась на травянистую поверхность. Её первое предположение подтверждалось; это не был ни физический план, ни духовный. Это было где-то между, места, где креативность разрасталась и шла в образы. Это было как чистая школьная доска; оно имело потенциал развиться во что угодно. Просто пустые пространства, что скрепляли миры. Было необычно проснуться в чистой пустоте, но не невозможно всё же, хотя обычно тело проявлялось на физическом плане, и только затем перемещалось сюда.
Загадочная кобыла ещё потренировалась с новыми себе ногами, и тогда подошла к зеркалу. Тут она могла впервые увидеть свою новую форму. Память её не была пуста; проснувшись сейчас, она могла легко восстановить, что видела раньше и в каких событиях участвовала, но вот детали о самой себе ей стёрлись. Так всегда бывало, когда она появлялась для нового раза. Она не имела личного прошлого, никаких воспоминаний о том, кем она была или что делала – только с какими пони она встречалась и что делали они. Она была без прошлого и будущего, она просто была, но ей всплывала вся история о мире, полный багаж её, что будет нужен. И о самой себе она всегда имела только имя, Старлет Минт.
Согласно зеркалу, выглядела она как взрослая единорожка с лицом заботливой матери и глазами, полнящимися радостью с трагедией по кромке. Эти карминно-красные глаза показывали сильную душу и смотрели взглядом одинокого путешественника. Улыбка её лучилась бесконечным счастьем и растопила бы любую вашу печаль, но вместе с тем несла и собственное горе навсегда. Растрёпанная грива ближе к кончикам краснела цветом капель крови, но базовым цветом был тёмно-бурый, почти чёрный. И на серебристой шерсти была легко заметна её метка, показывавшая самый большой её талант, Заживление. Заживление сердца, души, не физическое заживление.
Кобыла закончила любоваться собой. Тогда, отправившись вокруг, она увидела разрыв. Его было трудно не заметить; она приблизилась к сорняку, росшему среди трав. Он не был бы проблемой где-либо ещё, но здесь, в пустоте, он был огромной проблемой. Он значил, что есть существенная рана в связанных реальностях. Есть пять отдельных разрывов, на любопытство близко друг от друга. Срастить эти разрывы значило породить другие, но и оставленные так без исправления, они продолжат отравлять несколько реальностей кругом. Она вырывает сорняк, и трещина открывается, оттуда сочится ядовитый свет; она тянется к источнику первого разрыва и исчезает, втягиваясь туда с темнотой.
Рэрити имеет дело с существом, что просит денег и съедает их, и снова просит
=
– Твайлайт! – с порога замковой читальни выкрикнула Рэрити, прерывая штудии принцессы. – Сокровища короны. Они нужны нам, прямо сейчас. Всё до монеты, если потребуется!
Твайлайт оправилась от первого замешательства и закономерно спросила:
– Зачем?
– На млымлх! – выложила Рэрити.
Последовала некоторая тишина, в течении которой Твайлайт смотрела на Рэрити, а Рэрити на Твайлайт, между ними словно каменная стена вдруг выросла. И наконец Твайлайт нарушила эту тишину:
– О нет... – сказала она напуганным голосом, – ты заразилась от существа?
– Ты не понимаешь... – прошептала Рэрити, и сразу понимая, как безнадёжна будет всякая попытка объяснить.
Она знала, что это безнадёжно, потому что сама была в положении Твайлайт два дня назад и тоже не понимала, пока однажды это не открылось ей, и целый мир вдруг изменил свой облик.
Всё это началось в её магазине, в то время, как она обслуживала Лили Блоссом. Она вынесла ей для примерки одну очень эксклюзивную работу, платье, оригинально сшитое частями в форме лепестков, но вцелом формирующее тип классического.
– Я никогда не видела чего-либо подобного, – оценила Лили, и не могла быть справедливее. – Оно прекрасно.
Рэрити покраснела и пыталась оставаться скромной, пусть даже и гордясь своим творением. Но тут внимание кобыл привлёк дверной звонок, и под их взгляды в бутик зашла ещё одна пони.
Сам вид её внёс в комнату чувство какого-то неудобства. Но не потому, что она была уродливой, больной или ещё что-то подобное. Нет, выглядела она как вполне обычная нормальная кобыла. У неё были четыре копыта и грива, хвост, был цвет и равным счётом метка. Как и всякая пони, она имела две ноздри и два больших глаза.
Но всё же шло от неё такое глубоко тревожащее чувство, почти неизбавимое, что кобыла эта только внешне выглядит как пони, а по сути что-то другое. Словно просто оболочка.
– Извините, что беспокою вас, – сказала зашедшая голосом, в котором были пополам и грусть, и надежда. – Но я подумала, может, у вас найдётся несколько монет, дать мне на млымлх.
Рэрити и Лили переглянулись в надежде, что другая знает, что происходит и как на это реагировать.
– О! – Лили вдруг поняла, или подумала, что поняла. – Вы хотите сказать, что вам нужды деньги. Ну, я предложу вам даже лучше. Я знаю, что Филти Ричу нужна новая служащая, и, может быть, это решит вашу проблему?
Предположение было логичным, но реакция посетительницы показала, что всё же неправильным.
– Я извиняюсь, если произвожу не то впечатление, – сказала странная кобыла. – У меня уже есть работа. Я прошу деньги на млымлх.
– А что значит "на млымлх"? – спросила Лили, что не была готова отдавать свои честно заработанные деньги без стоящей причины.
Странная кобыла начала объяснять, и чем дальше она объясняла, тем меньше Рэрити и Лили понимали.
– Это из-за флиглеривности, и так ропронубишу. Когда синисинору и орнифулисофулоу вишнигортолу бигартитиле...
Рэрити к этому моменту решила, что всё это просто какой-то дешёвый розыгрыш. Ну или очень стоящий, учитывая способность кобылы держать такое невозмутимое лицо, неся всю эту околесицу. По всему выходило, что это должен быть розыгрыш. Но глубоко внутри, в её щедром сердце, другое чувство, появилось чувство сострадания, что говорило ей слушать, что это очень важно. Критически важно даже.
– ...Випитибо слапити вапити валгл балгл и слурпити вапити ву... – продолжала объяснять странная кобыла.
Слова были пусты, но Рэрити на самом деле слушала уже не их. Она смотрела кобыле в глаза. Она буквально утонула в паре тех чернеющих зрачков и провалилась в мир, что застучался ей напоминанием о чём-то давным-давно забытом. Весь мир вокруг неё был тёмным и пугающим. Там были слёзы, моросившиеся сверху, и крики боли из-под земли. Везде только тоска и боль.
И тогда ей открылся свет, всезатопляющий свет теплом и яркостью как солнце, что выгнал за мгновение все тени и оставил только зелень трав, синеву неба, и над всем – чувства мира. Или не мира, нет. Слово было не то. Было чувство другого, того, с чем Рэрити сталкивалась всего несколько раз в жизни, а именно – когда пускались в ход Элементы: гармонии.
– ...и вот поэтому я прошу у вас деньги, – закончила странная кобыла.
Словно очнувшись, Рэрити огляделась и поняла, что снова в своём бутике, рядом с Лили, что очевиднейше не поняла ни слова из речей кобылы, как равно не поняла и Рэрити. Единорожка заметила, что сама кобыла ясно сознаёт, что её объяснение не поняли, но всё равно ждёт и надеется, что, может, некоторым чудом это всё-таки сработает.
– Простите, – сказала Лили Блоссом, – но вы что-то совсем невнятное говорите. Идите к Филти Ричу, если вам нужна работа, а в противном случае – не думаю, что смогу вам помочь.
Лили вообще-то стыдилась говорить эти слова, так как несколько монет у неё точно оставались, но в то же время она не могла отдать деньги без серьёзной причины. Тут она не могла переступить через себя.
Поэтому, желая лишь поскорее пропасть с глаз странной кобылы, она заплатила за платье, взяла его и скрылась, всё почти бегом.
– Простите, мисс.
У Рэрити мурашки по спине пошли. Эта кобыла по-прежнему стояла здесь. Она стояла и ждала всё время оплаты, пока ничто не перестанет мешать обратиться. Рэрити инстинктивно припрятала за себя деньги, полученные за платье, и перевелась вниманием к собеседнице.
– Так всё-таки, у вас не найдётся немного денег, дать мне на млымлых?
Рэрити пыталась найти выход из этого затруднения. Конечно, она всегда могла просто попросить кобылу уйти, но она не хотела казаться грубой. К тому же она помнила увиденное в глазах кобылы.
– Я тоже не уверена, зачем вам эти деньги... – сказала Рэрити. – Но это, видимо, для вас настолько важно, что я едва ли смогу отказать.
Порой быть щедрой – очень тяжёлая ноша. Но всё же это было только несколько монет. И вдруг без всякого объяснения кобыла самым буквальным образом съела полученные монеты одну за одной на глазах у ошеломлённой единорожки.
– Огромное вам спасибо, – сказала деньгоедная пони.
Голос её был исполнен такой горячей благодарности, что Рэрити просто не смогла не ответить:
– Пожалуйста.
Странная пони, видимо, надумалась уходить, к облечению Рэрити, но тогда спросила:
– А может, выйдет так, что у вас найдётся ещё немного денег?
Рэрити побледнела. Ей нужно было отказаться, прямо тут же, или сбежать – любое, только бы остановить всё это. Запрос забередил её тревогой, напугал, каким настойчивым оказывается это пожирающее деньги нечто. По правде говоря, она почувствовала себя так, словно попала в некую ловушку, где теперь потеряет всё. Почувствовала себя так, что встретила сейчас не пони, а какое-то кошмарное создание, пришедшее высосать из неё всю жизнь.
Ведь, по правде говоря, она имела много денег, которые могла бы отдать.
Рэрити сглотнула.
– А сколько денег вам нужно? – спросила она у странной кобылы.
– Столько, сколько вы можете дать, – ответила кобыла.
К этому моменту было ясно, что это перед ней вовсе никакая не пони. Никто из пони не был бы настолько жесток, поставить её в такое невозможное положение. Лишь существо какое-то, какой-то дух мог так себя вести.
Словно прочитав её мысли, или лицо, кобыла-существо опустила глаза, но от просьбы не отступала.
Конечно, Рэрити могла ответить отказом. Никто бы не обвинил её в этом. Но были те глаза, с такой печалью и надеждой, что просто внизывались ей в душу.
– Подождите здесь... – промолвила Рэрити.
И она быстро пошла проверить свою учётную книгу. Она произвела несколько калькуляций и выяснила, какую именно сумму может отдать, не ставя при этом в опасность магазинный бизнес и свои собственные нужды. По случаю, последние месяцы были довольно прибыльными, и до границ она могла позволить себе много.
Она пошла в заднюю комнату и взяла из сейфа столько, сколько высчитала, а было это немало, нужно сказать, и затем вернулась к ожидавшему существу отдать.
Но всё равно её глаза сами собой закрылись, не в силах наблюдать, как каждая монета исчезает во рту существа.
– Большое вам спасибо! – наконец сказало существо, когда закончило поглощать все золотые кругляши, квинтэссенцию её долгих и кропотливых трудов.
– Конечно... всегда пожалуйста... – ответила Рэрити, почти готовая лишится чувств, что только что растратила свой многомесячный доход, перечеркнула отпуск на курорте и экстравагантный именной подарок Свити Бель.
– Должна отметить вас, – сказало существо. – Немногие были столь же щедры, как вы.
Рэрити не отвечала, но вполне могла представить, что и впрямь немногие отдали бы столько денег на съедение какому-то непонятному духу. Пройти процесс было очень неприятно, сказать наименее, но вот по крайней мере это подошло к концу, а с ней теперь навсегда останется некоторое утешение, вот этот очень благодарный взгляд, который она получала.
И затем, в том взгляде вновь сверкнуло выражение, в момент восстановившее все её страхи.
– Я сожалею, что спрашиваю, но... – начало существо со смесью затруднения и надежды.
Рэрити отказывалась слышать. На свете не было такого, что убедило бы её выслушивать опять. Это могло повторяться бесконечно. Всё, что сейчас было нужно, это просто заткнуть уши. Или проигнорировать слова. Или психануть и ускакать так далеко, как ноги унесут, лишь бы уйти от этого кошмара.
– ... у вас случайно не найдётся ещё денег, что вы бы дали мне на млымлх?
Рэрити рухнула на пол как от свалившейся наковальни. Существо подошло к ней увидеть, всё ли хорошо, хотя прекрасно же, как Рэрити не сомневалась, зная, что не хорошо, и что виной всему оно. Как существо смело просить ещё денег, у неё в голове не укладывалось. Как оно было в состоянии просить их всё тем же надеющимся, ободрённым и невинным голосом – она не представляла себе просто. Но более всего она терялась, как существо могло знать, что у неё действительно были такие деньги, какие она могла дать.
Они были в банке, дремали в безопасности своих ячеек. Сбережения многих лет плюс наследство от её бабушки. Маленькое состояние. Ничего особенного, и всё же – маленькое состояние. То, что она откладывала для возможной чёрной полосы, или чтобы при случае помочь своим родным или друзьям, если у них возникнет какая-то проблема с возможностью решить её финансово. Это была её гарантия, страховка, что всё всегда можно будет наладить.
И вот теперь она рассматривала мысль отдать те накопления этой ходячей беде.
– У меня действительно есть ещё деньги, которые я могла бы вам дать, – слабо промолвила Рэрити. – Но я не хочу, – добавила она.
Она начала плакать на этих словах, потому что это было правдой. Она не хотела отдавать деньги, пусть даже в случае отказа этот дух, или что оно, съел бы её саму на месте, или ещё что похуже. Это деньги были не просто деньги. Часть передала ей бабушка, изъявив желание обеспечить ей достойное будущее. Единорожка не чувствовала, что имеет право использовать те деньги против её воли. Что касается остальных, то Рэрити откладывала их для тех, кто ей дороги, ведь иногда случается, что пони остаётся только положиться на других, и Рэрити хотела быть способной предоставить им поддержку в такие времена. Она не чувствовала, что имеет право даже косвенно подвергнуть их опасности, растратив и спустив сейчас те накопленения-возможность им помочь.
– Мне жаль, – повторила Рэрити сквозь слёзы. – Но я не хочу отдавать вам все свои сбережения. Они очень важны для меня, я просто не могу их уступить.
– Я понимаю, – ответило существо, к удивлению Рэрити. – Вы уже дали мне больше, чем большинство из всех, кого я встречала. Я очень извиняюсь, что задала вам этот вопрос. Я просто должна была, надеюсь, вы понимаете.
Рэрити не понимала. Сказать по правде, она даже удивилась, что существо не съело её саму за отказ поделиться. Всё это оказывалось слишком ирреальным для бедной единорожки. Но теперь, когда её страх улёгся, он уступил место своего рода жалости.
Какова бы ни была причина, почему это существо так поедало монеты, это наверняка было что-то очень важное. И в этот момент Рэрити поняла, что должна помочь ему любым другим ещё возможным способом.
Её осенило. Конечно! Она не могла отдать свои сбережения, но она знала пони, которую была невероятно богата и несомненно помогла бы в таком деле. Сказать больше, она даже дружила с этой пони. Пони эта была принцессой, и как раз с обязанностью помогать тем, кто нуждается в помощи.
Рэрити заметила, что чудное существо собралось уходить.
– Подождите! – крикнула она, заставляя его повернуть. – Дайте мне минутку, и я отведу вас к пони, которая сможет вам помочь.
Рэрити быстро прошла в ванную привести в порядок свою косметику, поскольку ей была невыносима мысль показаться на публике хоть с малейшим следом слёз на лице, и тогда вернулась к существу.
– Идёмте со мной – сказа она ему.
И, ведя его за собой, она направилась прямиком к замку Твайлайт, где ей сказали, очень любезно, что принцесса в комнате сокровищ на ежемесячной проверке. Рэрити с существом прошли туда, и аликорница их встретила, очень радая видеть подругу и подругу подруги.
– Так, что привело тебя ко мне?
– Это долгая история. Но мне нужно, чтобы ты помогла этому существу, – сказала Рэрити.
В Твайлайт немедленно проснулось любопытство. Одно определение кобылы рядом с Рэрити как "существа" уже будило немало вопросов. Ей сразу бросилось в глаза что-то странное в её виде, хотя что именно, пока нельзя было сказать. Подробное исследование наверняка бы вынесло немало интересных элементов.
– Рада встретиться с Вашим Высочеством, – сказало существо. – Я бы хотела попросить у вас дать мне деньги.
– Ну что ж, знакомая просьба, – начала Твайлайт, вдруг понимая, что действительно давно знакома с нытьём Спайка повысить ему пособие.
Она посмотрела на Рэрити, что ясными кивками давала подтверждение, что нужно дать деньги.
– Конечно, у меня будут для вас деньги, – наконец ответила Твайлайт. – Но просто ради интереса, на что вы собираетесь их использовать?
– На млымлх, – ответило существа.
Удивлённая, Твайлайт повернулась к Рэрити, и та держала прежнюю улыбку, когда сказала, – всё в порядке, просто дай, я потом объясню.
– Хорошо, тогда давайте поднимемся наверх, и я поделюсь некоторой суммой. Сколько вам нужно?
На сей раз ответ стал неожиданным для Рэрити. Она решила вмешаться.
– Нам правда нужно куда-нибудь подниматься? – спросила она. – Возможно, будет проще уладить дело прямо здесь, ведь моему другу нужно много денег.
– Но мои деньги наверху, – ответила Твайлайт.
И затем она поняла, чего ждёт Рэрити. Они были прямо в казне, рядом с горой монет.
– Я сожалею, – ответила аликорница, – но деньги в этой комнате не мои. Я не могу дать их вам, даже если хотела бы. Они принадлежат гражданам Эквестрии, и пока граждане не захотят, чтобы я пустила их деньги на... млымлх, что бы это ни значило, я просто не могу использовать их таким образом.
И Рэрити, и существо были разочарованы таким объяснением.
– Я понимаю, – сказало существо. – Такой же ответ мне дала Принцесса Селестия. Но я приму любое, что вы предложите.
Пообещав дать, Твайлайт пошла наверх с Рэрити и существом, нашла немного денег, и далее смотрела, как монеты исчезают во рту существа. Это заставило её понять, какое необычное существо перед ней, равно как заставило и захотеть изучить его.
– Что... вы такое? – осторожно спросила Твайлайт.
– Я пони, Ваше Высочество, Ваша верная подданная, – ответило существо.
– Как вас зовут? – спросила аликорн, настроенная выяснить побольше данных.
– Я не помню, – сказало существо. – Меня называли столькими именами, что я уже не разберу, какое из них моё.
– А почему вы едите деньги? – спросила Твайлайт.
– Я не ем деньги, Ваше Высочество, – терпеливо объяснило существо. – Я беру их на млымлх.
– Просите, что я спрашиваю, но... – начала Твайлайт.
Она собиралась спросить, может ли она исследовать существо, к чему её подталкивало довольно сильное любопытство. Но она отказалась от мысли, понимая, что не имеет права просить об этом при таких обстоятельствах.
– ...Или ладно, ничего, – продолжала она. – Просто интересно, сколько именно вам нужно на млымлх?
– Столько, сколько я смогу найти.
– У вас есть точная цифра? – снова спросила Твайлайт, чувствуя ответ слишком неопределённым для себя.
Существо посмотрело на Твайлайт, затем на Рэрити. Оно явно пыталось решить, нужно ему или не нужно говорить это. И если нужно, то сколько именно требуется. И наконец существо ответило:
– Примерно шестьсот миллиардов золотых в этот год, Ваше Высочество.
Долгая тишина последовала за таким открытием. Число было таким большим, что не укладывалось ни в одни ворота. Оно словно пришло из другого мира.
– Я рада, что смогла встретить Ваше Высочество. Спасибо вам за то, что уделили мне время и дали деньги, – сказало существо и затем обратилось к Рэрити, добавляя: – спасибо также и вам за ваше время и великодушие. Я очень рада, что повстречала такую пони как вы.
Сказав эти слова, существо начало медленно уходить, по всей вероятности, идя куда-нибудь ещё просить монеты, чтобы тут же съесть их "на млымлх".
На секунду Рэрити подумала остановить его, ведь у неё по-прежнему оставались те вклады, которые можно было отдать. Не всё, конечно, но часть. Половину. Или четверть. Или хоть десятую часть. Она наверняка потом наверстает своё.
Но она прогнала мысль. Даже если отдать всё до монеты, сумма всё равно будет мизерной против той, что заявлена, и потому зачем было спускать их на какое-то млымлх. В конце концов, есть и другие способы спустить.
– Ну, странное существо ты привела, – сказала Твайлайт.
– Мне жаль, что я не смогла сделать для него больше, – ответила Рэрити.
И что-то сжалось ей немного в животе, когда она сказала эти слова.
– Интересно, почему оно сказало, что оно пони, ведь пони обычно не едят монеты. Нормальные пони, во всяком случае. Думаешь, это какое-то проклятье? – думала вслух Твайлайт. – Или может, болезнь, где я надеюсь, что не заразная. Я бы не хотела провести остаток жизни, питаясь металлом.
Она говорила те последние слова уже в шутку, потому что хотела забыть о случае и вернуться к обычной жизни. Но она заметила, что Рэрити, похоже, пока совсем не в настроении шутить. Вообще, на самом деле, было видно, что случившееся глубоко затронуло единорожку.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– О, я в порядке, – солгала Рэрити.
Затем она нашла предлог уйти и утекла домой, где быстро приняла какое-то лекарство против боли в животе, что устойчиво поднималась внутри.
Добрая ночь отдыха не сильно помогла, и наутро она проснулась с той же болью. Она решила дать проблеме ещё немного времени, ещё раз приняла лекарство и провела весь день и ночь в кровати, надеясь, что оно пройдёт.
На следующий день, поняв, что улучшений не предвидится, она решила пойти в больницу к доктору.
– Что ж, физически вы полностью здоровы, – сказал там доктор. – Я думаю, причина чувствуемой вами боли – психосоматическая.
Он объяснил ей термин, и она взяла своё направление к психиатру, что должен был посмотреть подробнее, что у неё за проблема.
Когда Рэрити возвращалась домой, она вдруг заметила большую группу пони в чёрном, что направлялись к кладбищу. Причина не составляла загадки, и при других обстоятельствах она бы даже не приблизилась к подобному мероприятию. Но когда она увидела процессию, боль в животе вдруг стала чувствоваться как-то по-другому, и этой странности хватило, чтобы притянуть её внимание.
И вот она пошла вместе с теми пони, пытаясь игнорировать и то, что у неё нет права находиться здесь, и глупость самого желания вообще здесь находиться.
И как того и стоило ожидать, она в итоге оказалась перед гробом. Сказать точнее даже, это был весьма маленький по размерам гроб, и фотография покойной кобылки не оставляла никаких сомнений в возрасте той, что внутри.
Рэрити решила, что должна немедленно удалиться, но тут её окликнули:
– Эй, это вы?!
Рэрити попыталась скрыться в толпе, цепляясь за надежду, что это всё же не её позвали. Надежда умела, когда именно к ней подошли мать с маленьким сыном. Все взгляды теперь обратились к матери и Рэрити, и последняя поняла, что стоит перед матерью усопшей. Теперь она была в беде.
– Не могу поверить, – сказала мать. – Единорожка, белая шерсть, метка три диаманта. Вы ведь Рэрити?
– Да. Простите.., – ответила Рэрити, надеясь, что извинение позволит ей спастись без слишком большого позора. Она понятия не имела, как оправдает своё присутствие здесь.
– За что? – спросила мать, тогда взглянула на гроб и интерпретировала извинение по-своему. – О... спасибо вам. Было бы хорошо, если бы она тоже выжила. Но это, конечно, не ваша вина. В конце концов, ведь это вы дали средства на лечение, спасшее моего сына. Я... не знаю, как отблагодарю вас, но знайте, что я буду вечно вас помнить.
– Спасибо вам, мисс! – сказал жеребёнок рядом с матерью.
Рэрити посмотрела на жеребёнка, и на его мать, тогда на гроб, всё неспособная понять, что происходит, пока все части не сложились наконец. Осознание полностью перевернуло всё восприятие, как она видела мир. Красное обернулось синим, жёлтое – фиолетовым, и все пони вдруг обрели ещё одну в точности похожую на них форму.
Единорожка точно поняла, что сейчас должна сделать.
– Твайлайт! – с порога замковой читальни выкрикнула Рэрити, прерывая штудии принцессы. – Сокровища короны. Они нужны нам, прямо сейчас. Всё до монеты, если потребуется!
Твайлайт оправилась от первого замешательства и закономерно спросила:
– Зачем?
– На млымлх! – выложила Рэрити.
Последовала некоторая тишина, в течении которой Твайлайт смотрела на Рэрити, а Рэрити на Твайлайт, меж ними словно каменная стена вдруг выросла. И наконец Твайлайт нарушила эту тишину:
– О нет... – сказала она напуганным голосом, – ты заразилась от существа?
– Ты не понимаешь... – прошептала Рэрити, и сразу понимая, как безнадёжна будет всякая попытка объяснить.
Слёзы начали стекать ей по щекам.
– Это из-за Флиглеривности, и так Ропронубишу. Когда синисинору и орнифулисофулоу вишнигортолу бигартитиле... – говорила она, ясно сознавая, что для Твайлайт это просто бессвязный набор звуков.
Она перестала объяснять и просто сказала, как в последнем прибежище:
– Кобыла... существо, та чудесная пони! Я поняла, как её зовут.
– И как же? – подалась вперёд Твайлайт, желая получше разобраться в случившемся.
– Её зовут Благотворительность.
КОНЕЦ
Твайлайт оправилась от первого замешательства и закономерно спросила:
– Зачем?
– На млымлх! – выложила Рэрити.
Последовала некоторая тишина, в течении которой Твайлайт смотрела на Рэрити, а Рэрити на Твайлайт, между ними словно каменная стена вдруг выросла. И наконец Твайлайт нарушила эту тишину:
– О нет... – сказала она напуганным голосом, – ты заразилась от существа?
– Ты не понимаешь... – прошептала Рэрити, и сразу понимая, как безнадёжна будет всякая попытка объяснить.
Она знала, что это безнадёжно, потому что сама была в положении Твайлайт два дня назад и тоже не понимала, пока однажды это не открылось ей, и целый мир вдруг изменил свой облик.
Всё это началось в её магазине, в то время, как она обслуживала Лили Блоссом. Она вынесла ей для примерки одну очень эксклюзивную работу, платье, оригинально сшитое частями в форме лепестков, но вцелом формирующее тип классического.
– Я никогда не видела чего-либо подобного, – оценила Лили, и не могла быть справедливее. – Оно прекрасно.
Рэрити покраснела и пыталась оставаться скромной, пусть даже и гордясь своим творением. Но тут внимание кобыл привлёк дверной звонок, и под их взгляды в бутик зашла ещё одна пони.
Сам вид её внёс в комнату чувство какого-то неудобства. Но не потому, что она была уродливой, больной или ещё что-то подобное. Нет, выглядела она как вполне обычная нормальная кобыла. У неё были четыре копыта и грива, хвост, был цвет и равным счётом метка. Как и всякая пони, она имела две ноздри и два больших глаза.
Но всё же шло от неё такое глубоко тревожащее чувство, почти неизбавимое, что кобыла эта только внешне выглядит как пони, а по сути что-то другое. Словно просто оболочка.
– Извините, что беспокою вас, – сказала зашедшая голосом, в котором были пополам и грусть, и надежда. – Но я подумала, может, у вас найдётся несколько монет, дать мне на млымлх.
Рэрити и Лили переглянулись в надежде, что другая знает, что происходит и как на это реагировать.
– О! – Лили вдруг поняла, или подумала, что поняла. – Вы хотите сказать, что вам нужды деньги. Ну, я предложу вам даже лучше. Я знаю, что Филти Ричу нужна новая служащая, и, может быть, это решит вашу проблему?
Предположение было логичным, но реакция посетительницы показала, что всё же неправильным.
– Я извиняюсь, если произвожу не то впечатление, – сказала странная кобыла. – У меня уже есть работа. Я прошу деньги на млымлх.
– А что значит "на млымлх"? – спросила Лили, что не была готова отдавать свои честно заработанные деньги без стоящей причины.
Странная кобыла начала объяснять, и чем дальше она объясняла, тем меньше Рэрити и Лили понимали.
– Это из-за флиглеривности, и так ропронубишу. Когда синисинору и орнифулисофулоу вишнигортолу бигартитиле...
Рэрити к этому моменту решила, что всё это просто какой-то дешёвый розыгрыш. Ну или очень стоящий, учитывая способность кобылы держать такое невозмутимое лицо, неся всю эту околесицу. По всему выходило, что это должен быть розыгрыш. Но глубоко внутри, в её щедром сердце, другое чувство, появилось чувство сострадания, что говорило ей слушать, что это очень важно. Критически важно даже.
– ...Випитибо слапити вапити валгл балгл и слурпити вапити ву... – продолжала объяснять странная кобыла.
Слова были пусты, но Рэрити на самом деле слушала уже не их. Она смотрела кобыле в глаза. Она буквально утонула в паре тех чернеющих зрачков и провалилась в мир, что застучался ей напоминанием о чём-то давным-давно забытом. Весь мир вокруг неё был тёмным и пугающим. Там были слёзы, моросившиеся сверху, и крики боли из-под земли. Везде только тоска и боль.
И тогда ей открылся свет, всезатопляющий свет теплом и яркостью как солнце, что выгнал за мгновение все тени и оставил только зелень трав, синеву неба, и над всем – чувства мира. Или не мира, нет. Слово было не то. Было чувство другого, того, с чем Рэрити сталкивалась всего несколько раз в жизни, а именно – когда пускались в ход Элементы: гармонии.
– ...и вот поэтому я прошу у вас деньги, – закончила странная кобыла.
Словно очнувшись, Рэрити огляделась и поняла, что снова в своём бутике, рядом с Лили, что очевиднейше не поняла ни слова из речей кобылы, как равно не поняла и Рэрити. Единорожка заметила, что сама кобыла ясно сознаёт, что её объяснение не поняли, но всё равно ждёт и надеется, что, может, некоторым чудом это всё-таки сработает.
– Простите, – сказала Лили Блоссом, – но вы что-то совсем невнятное говорите. Идите к Филти Ричу, если вам нужна работа, а в противном случае – не думаю, что смогу вам помочь.
Лили вообще-то стыдилась говорить эти слова, так как несколько монет у неё точно оставались, но в то же время она не могла отдать деньги без серьёзной причины. Тут она не могла переступить через себя.
Поэтому, желая лишь поскорее пропасть с глаз странной кобылы, она заплатила за платье, взяла его и скрылась, всё почти бегом.
– Простите, мисс.
У Рэрити мурашки по спине пошли. Эта кобыла по-прежнему стояла здесь. Она стояла и ждала всё время оплаты, пока ничто не перестанет мешать обратиться. Рэрити инстинктивно припрятала за себя деньги, полученные за платье, и перевелась вниманием к собеседнице.
– Так всё-таки, у вас не найдётся немного денег, дать мне на млымлых?
Рэрити пыталась найти выход из этого затруднения. Конечно, она всегда могла просто попросить кобылу уйти, но она не хотела казаться грубой. К тому же она помнила увиденное в глазах кобылы.
– Я тоже не уверена, зачем вам эти деньги... – сказала Рэрити. – Но это, видимо, для вас настолько важно, что я едва ли смогу отказать.
Порой быть щедрой – очень тяжёлая ноша. Но всё же это было только несколько монет. И вдруг без всякого объяснения кобыла самым буквальным образом съела полученные монеты одну за одной на глазах у ошеломлённой единорожки.
– Огромное вам спасибо, – сказала деньгоедная пони.
Голос её был исполнен такой горячей благодарности, что Рэрити просто не смогла не ответить:
– Пожалуйста.
Странная пони, видимо, надумалась уходить, к облечению Рэрити, но тогда спросила:
– А может, выйдет так, что у вас найдётся ещё немного денег?
Рэрити побледнела. Ей нужно было отказаться, прямо тут же, или сбежать – любое, только бы остановить всё это. Запрос забередил её тревогой, напугал, каким настойчивым оказывается это пожирающее деньги нечто. По правде говоря, она почувствовала себя так, словно попала в некую ловушку, где теперь потеряет всё. Почувствовала себя так, что встретила сейчас не пони, а какое-то кошмарное создание, пришедшее высосать из неё всю жизнь.
Ведь, по правде говоря, она имела много денег, которые могла бы отдать.
Рэрити сглотнула.
– А сколько денег вам нужно? – спросила она у странной кобылы.
– Столько, сколько вы можете дать, – ответила кобыла.
К этому моменту было ясно, что это перед ней вовсе никакая не пони. Никто из пони не был бы настолько жесток, поставить её в такое невозможное положение. Лишь существо какое-то, какой-то дух мог так себя вести.
Словно прочитав её мысли, или лицо, кобыла-существо опустила глаза, но от просьбы не отступала.
Конечно, Рэрити могла ответить отказом. Никто бы не обвинил её в этом. Но были те глаза, с такой печалью и надеждой, что просто внизывались ей в душу.
– Подождите здесь... – промолвила Рэрити.
И она быстро пошла проверить свою учётную книгу. Она произвела несколько калькуляций и выяснила, какую именно сумму может отдать, не ставя при этом в опасность магазинный бизнес и свои собственные нужды. По случаю, последние месяцы были довольно прибыльными, и до границ она могла позволить себе много.
Она пошла в заднюю комнату и взяла из сейфа столько, сколько высчитала, а было это немало, нужно сказать, и затем вернулась к ожидавшему существу отдать.
Но всё равно её глаза сами собой закрылись, не в силах наблюдать, как каждая монета исчезает во рту существа.
– Большое вам спасибо! – наконец сказало существо, когда закончило поглощать все золотые кругляши, квинтэссенцию её долгих и кропотливых трудов.
– Конечно... всегда пожалуйста... – ответила Рэрити, почти готовая лишится чувств, что только что растратила свой многомесячный доход, перечеркнула отпуск на курорте и экстравагантный именной подарок Свити Бель.
– Должна отметить вас, – сказало существо. – Немногие были столь же щедры, как вы.
Рэрити не отвечала, но вполне могла представить, что и впрямь немногие отдали бы столько денег на съедение какому-то непонятному духу. Пройти процесс было очень неприятно, сказать наименее, но вот по крайней мере это подошло к концу, а с ней теперь навсегда останется некоторое утешение, вот этот очень благодарный взгляд, который она получала.
И затем, в том взгляде вновь сверкнуло выражение, в момент восстановившее все её страхи.
– Я сожалею, что спрашиваю, но... – начало существо со смесью затруднения и надежды.
Рэрити отказывалась слышать. На свете не было такого, что убедило бы её выслушивать опять. Это могло повторяться бесконечно. Всё, что сейчас было нужно, это просто заткнуть уши. Или проигнорировать слова. Или психануть и ускакать так далеко, как ноги унесут, лишь бы уйти от этого кошмара.
– ... у вас случайно не найдётся ещё денег, что вы бы дали мне на млымлх?
Рэрити рухнула на пол как от свалившейся наковальни. Существо подошло к ней увидеть, всё ли хорошо, хотя прекрасно же, как Рэрити не сомневалась, зная, что не хорошо, и что виной всему оно. Как существо смело просить ещё денег, у неё в голове не укладывалось. Как оно было в состоянии просить их всё тем же надеющимся, ободрённым и невинным голосом – она не представляла себе просто. Но более всего она терялась, как существо могло знать, что у неё действительно были такие деньги, какие она могла дать.
Они были в банке, дремали в безопасности своих ячеек. Сбережения многих лет плюс наследство от её бабушки. Маленькое состояние. Ничего особенного, и всё же – маленькое состояние. То, что она откладывала для возможной чёрной полосы, или чтобы при случае помочь своим родным или друзьям, если у них возникнет какая-то проблема с возможностью решить её финансово. Это была её гарантия, страховка, что всё всегда можно будет наладить.
И вот теперь она рассматривала мысль отдать те накопления этой ходячей беде.
– У меня действительно есть ещё деньги, которые я могла бы вам дать, – слабо промолвила Рэрити. – Но я не хочу, – добавила она.
Она начала плакать на этих словах, потому что это было правдой. Она не хотела отдавать деньги, пусть даже в случае отказа этот дух, или что оно, съел бы её саму на месте, или ещё что похуже. Это деньги были не просто деньги. Часть передала ей бабушка, изъявив желание обеспечить ей достойное будущее. Единорожка не чувствовала, что имеет право использовать те деньги против её воли. Что касается остальных, то Рэрити откладывала их для тех, кто ей дороги, ведь иногда случается, что пони остаётся только положиться на других, и Рэрити хотела быть способной предоставить им поддержку в такие времена. Она не чувствовала, что имеет право даже косвенно подвергнуть их опасности, растратив и спустив сейчас те накопленения-возможность им помочь.
– Мне жаль, – повторила Рэрити сквозь слёзы. – Но я не хочу отдавать вам все свои сбережения. Они очень важны для меня, я просто не могу их уступить.
– Я понимаю, – ответило существо, к удивлению Рэрити. – Вы уже дали мне больше, чем большинство из всех, кого я встречала. Я очень извиняюсь, что задала вам этот вопрос. Я просто должна была, надеюсь, вы понимаете.
Рэрити не понимала. Сказать по правде, она даже удивилась, что существо не съело её саму за отказ поделиться. Всё это оказывалось слишком ирреальным для бедной единорожки. Но теперь, когда её страх улёгся, он уступил место своего рода жалости.
Какова бы ни была причина, почему это существо так поедало монеты, это наверняка было что-то очень важное. И в этот момент Рэрити поняла, что должна помочь ему любым другим ещё возможным способом.
Её осенило. Конечно! Она не могла отдать свои сбережения, но она знала пони, которую была невероятно богата и несомненно помогла бы в таком деле. Сказать больше, она даже дружила с этой пони. Пони эта была принцессой, и как раз с обязанностью помогать тем, кто нуждается в помощи.
Рэрити заметила, что чудное существо собралось уходить.
– Подождите! – крикнула она, заставляя его повернуть. – Дайте мне минутку, и я отведу вас к пони, которая сможет вам помочь.
Рэрити быстро прошла в ванную привести в порядок свою косметику, поскольку ей была невыносима мысль показаться на публике хоть с малейшим следом слёз на лице, и тогда вернулась к существу.
– Идёмте со мной – сказа она ему.
И, ведя его за собой, она направилась прямиком к замку Твайлайт, где ей сказали, очень любезно, что принцесса в комнате сокровищ на ежемесячной проверке. Рэрити с существом прошли туда, и аликорница их встретила, очень радая видеть подругу и подругу подруги.
– Так, что привело тебя ко мне?
– Это долгая история. Но мне нужно, чтобы ты помогла этому существу, – сказала Рэрити.
В Твайлайт немедленно проснулось любопытство. Одно определение кобылы рядом с Рэрити как "существа" уже будило немало вопросов. Ей сразу бросилось в глаза что-то странное в её виде, хотя что именно, пока нельзя было сказать. Подробное исследование наверняка бы вынесло немало интересных элементов.
– Рада встретиться с Вашим Высочеством, – сказало существо. – Я бы хотела попросить у вас дать мне деньги.
– Ну что ж, знакомая просьба, – начала Твайлайт, вдруг понимая, что действительно давно знакома с нытьём Спайка повысить ему пособие.
Она посмотрела на Рэрити, что ясными кивками давала подтверждение, что нужно дать деньги.
– Конечно, у меня будут для вас деньги, – наконец ответила Твайлайт. – Но просто ради интереса, на что вы собираетесь их использовать?
– На млымлх, – ответило существа.
Удивлённая, Твайлайт повернулась к Рэрити, и та держала прежнюю улыбку, когда сказала, – всё в порядке, просто дай, я потом объясню.
– Хорошо, тогда давайте поднимемся наверх, и я поделюсь некоторой суммой. Сколько вам нужно?
На сей раз ответ стал неожиданным для Рэрити. Она решила вмешаться.
– Нам правда нужно куда-нибудь подниматься? – спросила она. – Возможно, будет проще уладить дело прямо здесь, ведь моему другу нужно много денег.
– Но мои деньги наверху, – ответила Твайлайт.
И затем она поняла, чего ждёт Рэрити. Они были прямо в казне, рядом с горой монет.
– Я сожалею, – ответила аликорница, – но деньги в этой комнате не мои. Я не могу дать их вам, даже если хотела бы. Они принадлежат гражданам Эквестрии, и пока граждане не захотят, чтобы я пустила их деньги на... млымлх, что бы это ни значило, я просто не могу использовать их таким образом.
И Рэрити, и существо были разочарованы таким объяснением.
– Я понимаю, – сказало существо. – Такой же ответ мне дала Принцесса Селестия. Но я приму любое, что вы предложите.
Пообещав дать, Твайлайт пошла наверх с Рэрити и существом, нашла немного денег, и далее смотрела, как монеты исчезают во рту существа. Это заставило её понять, какое необычное существо перед ней, равно как заставило и захотеть изучить его.
– Что... вы такое? – осторожно спросила Твайлайт.
– Я пони, Ваше Высочество, Ваша верная подданная, – ответило существо.
– Как вас зовут? – спросила аликорн, настроенная выяснить побольше данных.
– Я не помню, – сказало существо. – Меня называли столькими именами, что я уже не разберу, какое из них моё.
– А почему вы едите деньги? – спросила Твайлайт.
– Я не ем деньги, Ваше Высочество, – терпеливо объяснило существо. – Я беру их на млымлх.
– Просите, что я спрашиваю, но... – начала Твайлайт.
Она собиралась спросить, может ли она исследовать существо, к чему её подталкивало довольно сильное любопытство. Но она отказалась от мысли, понимая, что не имеет права просить об этом при таких обстоятельствах.
– ...Или ладно, ничего, – продолжала она. – Просто интересно, сколько именно вам нужно на млымлх?
– Столько, сколько я смогу найти.
– У вас есть точная цифра? – снова спросила Твайлайт, чувствуя ответ слишком неопределённым для себя.
Существо посмотрело на Твайлайт, затем на Рэрити. Оно явно пыталось решить, нужно ему или не нужно говорить это. И если нужно, то сколько именно требуется. И наконец существо ответило:
– Примерно шестьсот миллиардов золотых в этот год, Ваше Высочество.
Долгая тишина последовала за таким открытием. Число было таким большим, что не укладывалось ни в одни ворота. Оно словно пришло из другого мира.
– Я рада, что смогла встретить Ваше Высочество. Спасибо вам за то, что уделили мне время и дали деньги, – сказало существо и затем обратилось к Рэрити, добавляя: – спасибо также и вам за ваше время и великодушие. Я очень рада, что повстречала такую пони как вы.
Сказав эти слова, существо начало медленно уходить, по всей вероятности, идя куда-нибудь ещё просить монеты, чтобы тут же съесть их "на млымлх".
На секунду Рэрити подумала остановить его, ведь у неё по-прежнему оставались те вклады, которые можно было отдать. Не всё, конечно, но часть. Половину. Или четверть. Или хоть десятую часть. Она наверняка потом наверстает своё.
Но она прогнала мысль. Даже если отдать всё до монеты, сумма всё равно будет мизерной против той, что заявлена, и потому зачем было спускать их на какое-то млымлх. В конце концов, есть и другие способы спустить.
– Ну, странное существо ты привела, – сказала Твайлайт.
– Мне жаль, что я не смогла сделать для него больше, – ответила Рэрити.
И что-то сжалось ей немного в животе, когда она сказала эти слова.
– Интересно, почему оно сказало, что оно пони, ведь пони обычно не едят монеты. Нормальные пони, во всяком случае. Думаешь, это какое-то проклятье? – думала вслух Твайлайт. – Или может, болезнь, где я надеюсь, что не заразная. Я бы не хотела провести остаток жизни, питаясь металлом.
Она говорила те последние слова уже в шутку, потому что хотела забыть о случае и вернуться к обычной жизни. Но она заметила, что Рэрити, похоже, пока совсем не в настроении шутить. Вообще, на самом деле, было видно, что случившееся глубоко затронуло единорожку.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– О, я в порядке, – солгала Рэрити.
Затем она нашла предлог уйти и утекла домой, где быстро приняла какое-то лекарство против боли в животе, что устойчиво поднималась внутри.
Добрая ночь отдыха не сильно помогла, и наутро она проснулась с той же болью. Она решила дать проблеме ещё немного времени, ещё раз приняла лекарство и провела весь день и ночь в кровати, надеясь, что оно пройдёт.
На следующий день, поняв, что улучшений не предвидится, она решила пойти в больницу к доктору.
– Что ж, физически вы полностью здоровы, – сказал там доктор. – Я думаю, причина чувствуемой вами боли – психосоматическая.
Он объяснил ей термин, и она взяла своё направление к психиатру, что должен был посмотреть подробнее, что у неё за проблема.
Когда Рэрити возвращалась домой, она вдруг заметила большую группу пони в чёрном, что направлялись к кладбищу. Причина не составляла загадки, и при других обстоятельствах она бы даже не приблизилась к подобному мероприятию. Но когда она увидела процессию, боль в животе вдруг стала чувствоваться как-то по-другому, и этой странности хватило, чтобы притянуть её внимание.
И вот она пошла вместе с теми пони, пытаясь игнорировать и то, что у неё нет права находиться здесь, и глупость самого желания вообще здесь находиться.
И как того и стоило ожидать, она в итоге оказалась перед гробом. Сказать точнее даже, это был весьма маленький по размерам гроб, и фотография покойной кобылки не оставляла никаких сомнений в возрасте той, что внутри.
Рэрити решила, что должна немедленно удалиться, но тут её окликнули:
– Эй, это вы?!
Рэрити попыталась скрыться в толпе, цепляясь за надежду, что это всё же не её позвали. Надежда умела, когда именно к ней подошли мать с маленьким сыном. Все взгляды теперь обратились к матери и Рэрити, и последняя поняла, что стоит перед матерью усопшей. Теперь она была в беде.
– Не могу поверить, – сказала мать. – Единорожка, белая шерсть, метка три диаманта. Вы ведь Рэрити?
– Да. Простите.., – ответила Рэрити, надеясь, что извинение позволит ей спастись без слишком большого позора. Она понятия не имела, как оправдает своё присутствие здесь.
– За что? – спросила мать, тогда взглянула на гроб и интерпретировала извинение по-своему. – О... спасибо вам. Было бы хорошо, если бы она тоже выжила. Но это, конечно, не ваша вина. В конце концов, ведь это вы дали средства на лечение, спасшее моего сына. Я... не знаю, как отблагодарю вас, но знайте, что я буду вечно вас помнить.
– Спасибо вам, мисс! – сказал жеребёнок рядом с матерью.
Рэрити посмотрела на жеребёнка, и на его мать, тогда на гроб, всё неспособная понять, что происходит, пока все части не сложились наконец. Осознание полностью перевернуло всё восприятие, как она видела мир. Красное обернулось синим, жёлтое – фиолетовым, и все пони вдруг обрели ещё одну в точности похожую на них форму.
Единорожка точно поняла, что сейчас должна сделать.
– Твайлайт! – с порога замковой читальни выкрикнула Рэрити, прерывая штудии принцессы. – Сокровища короны. Они нужны нам, прямо сейчас. Всё до монеты, если потребуется!
Твайлайт оправилась от первого замешательства и закономерно спросила:
– Зачем?
– На млымлх! – выложила Рэрити.
Последовала некоторая тишина, в течении которой Твайлайт смотрела на Рэрити, а Рэрити на Твайлайт, меж ними словно каменная стена вдруг выросла. И наконец Твайлайт нарушила эту тишину:
– О нет... – сказала она напуганным голосом, – ты заразилась от существа?
– Ты не понимаешь... – прошептала Рэрити, и сразу понимая, как безнадёжна будет всякая попытка объяснить.
Слёзы начали стекать ей по щекам.
– Это из-за Флиглеривности, и так Ропронубишу. Когда синисинору и орнифулисофулоу вишнигортолу бигартитиле... – говорила она, ясно сознавая, что для Твайлайт это просто бессвязный набор звуков.
Она перестала объяснять и просто сказала, как в последнем прибежище:
– Кобыла... существо, та чудесная пони! Я поняла, как её зовут.
– И как же? – подалась вперёд Твайлайт, желая получше разобраться в случившемся.
– Её зовут Благотворительность.
КОНЕЦ
Starlight's Crazy Dream / Сумасшедший сон Старлайт
Автор StormLuna
Однажды ночью Старлайт видит просто сумасшедший сон. Сон, где ей приходится спорить о том, кто у самого большого фаната Старлайт самая любимая пони. [комедия, рандом]
https://docs.google.com/document/d/1pU7 ... sp=sharing
Celestia Plays Canterlot Siege 2 / Селестия играет в Осаду Кэнтерлота 2
Автор Pickleless
Селестия создаёт умственно неполноценные клоны жителей Понивиля и разных злодеев Эквестрии. Луна тревожится. [чёрный юмор]
https://docs.google.com/document/d/1WuM ... sp=sharing
Автор StormLuna
Однажды ночью Старлайт видит просто сумасшедший сон. Сон, где ей приходится спорить о том, кто у самого большого фаната Старлайт самая любимая пони. [комедия, рандом]
https://docs.google.com/document/d/1pU7 ... sp=sharing
Celestia Plays Canterlot Siege 2 / Селестия играет в Осаду Кэнтерлота 2
Автор Pickleless
Селестия создаёт умственно неполноценные клоны жителей Понивиля и разных злодеев Эквестрии. Луна тревожится. [чёрный юмор]
https://docs.google.com/document/d/1WuM ... sp=sharing
Сообщений: 68
Страница 2 из 2 • 1, 2
Страница 2 из 2 • 1, 2